Лазарь и Константин Гадаевы: «Не трать время зря»

Воспоминания поэта Константина Гадаева об отце скульпторе Лазаре Гадаеве – не только воспоминания сына, но и воспоминания художника о художнике. Они выросли в совершенно разных обстоятельствах. Они работали с совершенно разными материалами. У них разные взгляды на искусство. Но связь их неразрывна. Поэт Константин Гадаев рассказал «Бате» о своем детстве и о том, что дал ему отец.

Лазарь Тазеевич Гадаев (1938-2008) — выдающийся российский скульптор. Работал с камнем, деревом, керамикой, бронзой. Его работы находятся в музеях и частных коллекциях в России и за рубежом. Автор памятников и монументальных композиций. Занимался графикой. Писал стихи и рассказы на дигорском (диалект осетинского) языке.

Константин Лазаревич Гадаев (род. 1967) – поэт и телережиссер, автор документальных фильмов. Входит в поэтическое содружество КУФЁГА (Кукин, Фёдоров, Гадаев). Автор пяти сборников стихов. Хранитель музея-мастерской своего отца скульптора Лазаря Гадаева.

Руки отца

— Какие детские воспоминания об отце для вас наиболее важны?

— Одно из ярких воспоминаний — о том, как мы ездили в деревню Уреки под Батуми. Мне было 6 лет. Я помню чёрный песок. Он так раскалялся, что обжигал пятки, когда мы бежали к морю. Отцу тогда было 35 лет.

Помню, мы с ним отправились в тропические заросли за бамбуком — тогда были в моде всякие изделия из бамбука: абажуры, торшеры… И отцу как человеку, работавшему с формой, было интересно сделать что-то подобное своими руками. И вот мы пошли. Я впервые увидел перевитые лианами толстые стебли бамбука. Мы их рубили… А бамбук надо рубить осторожно — если начать переламывать его раньше времени, он может отпружинить и сломать руку. Нас покусали какие-то насекомые… А вечером мы вышли из этих зарослей, и было счастьем окунуться в море.

Потом отец выгнул, нагревая на огне, два абажура. Мама обтянула их тканью. Один мы подарили нашей хозяйке, а другой привезли в Москву.

Вообще отец говорил, что самое большое наказание для него — не работать. Даже сидя на пляже, он откуда-то доставал небольшой кусок самшита и начинал ковырять его своим наточенным перочинным ножом, с которым никогда не расставался…

Кстати, при помощи этого же ножа отец ухаживал за ногтями. И хотя работа скульптора совсем не для белоручек, ногти у него всегда были в идеальном состоянии. Так что отец подходил под пушкинскую фразу: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». При этом он не был пижоном — просто вот такая деревенская опрятность.

…Так вот, из этих кусочков самшита в итоге получались кулоны — миниатюрные скульптуры дивной красоты. Мама их очень любила и надевала по особым случаям.

Там же в Уреки на диком пляже валялось большое бревно, из которой отец вырубил топором красивую вещь — лежащую женскую фигуру — и оставил на берегу.

Ещё помню, мужики-грузины рубили там огромное дерево. Оно мне казалось каким-то сказочным. Но работа у них продвигалась медленно — тюк да тюк… А отец был в этом деле мастак, он смотрел-смотрел, потом говорит одному из них: «Дай мне топор». И, поплевав на руки, начал упорно врубаться в этот ствол с профессиональной сноровкой. Мужики его сразу зауважали.

Лазарь Гадаев. Фото: gallerysculpture.ru

Такие воспоминания становятся особенно важны, когда появляются собственные дети. Ты понимаешь, что сочетать тонкость творческого восприятия и готовность к упорному труду очень не просто. При этом отец никогда не относился к себе с пафосом, хотя цену себе знал. Он был очень цельным человеком. К нему в мастерскую приходили разные люди. Разговаривая с ними, он часто продолжал лепить или начинал рисовать собеседника. Если что-то не получалось в скульптуре, он либо брался за черновую работу (у скульптора её всегда много), либо занимался живописью или сочинял на родном дигорском языке небольшие рассказы, стихотворения в прозе. Любил, конечно, и посидеть с друзьями, и крепко выпить в хорошей компании.

Мне кажется, независимо от внешних обстоятельств в нём происходила постоянная внутренняя работа.

Он говорил: «Сколько художник тратит времени на вынашивание образа, столько зритель будет смотреть на созданное им произведение». Имеется в виду не время, затраченное непосредственно на работу (это может происходить и быстро), а именно на вынашивание. То есть если вещь поверхностная, скороспелая, то человек пройдёт мимо неё.

— Как вы воспринимали работу отца, когда были ребёнком?

— Вот мы сейчас сидим в огромной мастерской. А когда отец заканчивал институт (достаточно поздно, в 28 лет, так как до института окончил владикавказское художественное училище), и мне уже был год, моя бабушка по маме, очень активная женщина, добилась, чтоб ему выделили под мастерскую маленький полуподвал в Спиридоньевском переулке. И, работая в этом тесном помещении, где то и дело прорывало канализацию, отец и добился признания — вплоть до победы на всемирной биенале в Будапеште в 1978 году.

В этой небольшой мастерской отец проводил почти всё время. Дом, где жили мы с мамой, дедушкой и бабушкой, был через дорогу. Потом, когда мне было года 4, ему удалось вступить в кооператив, и мы переехали чуть ли не в первый дом в Чертаново. Вокруг были поле, лес, яблоневый сад. И мы, пока я рос, всё время месили грязь — так как строились новые дома, метро, а на месте сада был построен райком.

Я не очень помню свои детские впечатления от его работ, помню больше какие-то ремесленные моменты. Например, у него был такой зелёный насос: когда лепишь большую вещь, чтобы она не засыхала и не трескалась, её надо обрызгать водой и закрыть клеёнкой. И отец иногда доверял мне это нехитрое дело. То есть я видел скорее не художника, а просто работающего человека, который месит глину, рубит дерево или камень. Мне всё это было конечно интересно. Это был целый мир. Отцовский мир. А понимание того, что на моих глазах рождается большое искусство, пришло позже.

Я очень хорошо помню руки отца ещё и потому, что он всегда стриг меня сам. Это было очень важным, даже интимным моментом нашего общения…

Отец был родом из Осетии, а там не очень-то принято детей всё время держать на руках, ласкать, тетёшкать. Возможно, мой отец был более сентиментальным, чем многие из его односельчан, но всё-таки придерживался некоторых обычаев. Например, не хвалить своих детей в присутствии других людей. Свою нежность он выражал очень сдержанно. И в частности, это чувствовалось во время стрижки — в том, как он касался моей головы. Сейчас я это хорошо понимаю, общаясь со своим сыном.

А работа… К сожалению, я очень мало к этому приобщился. Но и отец не особенно любил пускать в свой мир. К тому же, он не умел учить. Мама говорила ему: «Ну, порисуй с мальчиком!» Он садился со мной рисовать, потом говорил: «Да чего я буду его учить, он лучше меня рисует!» Он и вправду так думал. Но если я промахивался молотком по гвоздю или ещё что-то подобное случалось, он моментально раздражался, говорил что-нибудь презрительное – и уже не хотелось ему помогать, чему-то учиться.

Но, когда я вырос, отец, закончив новую работу, всегда звал меня посмотреть её одним из первых. Он понял, что я чувствую пластику. Возможно, отец втайне надеялся, что я пойду по его стопам, но никогда меня не подталкивал, не соблазнял идти этой дорогой. Просто показывал пример самоотверженной работы и давал возможность выбрать своё призвание самому.

Лазарь Гадаев в своей мастерской. 2008 г.

Истоки

— Ваш отец много работал и вообще, как вы сказали, «не любил пускать в свой мир». Но вы не чувствовали недостатка его внимания?

— Безусловно, я всегда ощущал его любовь, его верность мне – хотя это немного странно звучит. Всё это я твёрдо осознавал, несмотря на какие-то отдельные моменты раздражения. Они с мамой хотели большую семью, но так получилось, что у них был только я — брат мой умер при родах. После этого детей у них больше не было. И поэтому я всегда ощущал на себе некую сыновнюю ответственность. Теперь это вылилось в работу с наследием отца.

Константин Гадаев в мастерской отца. 2016 г. Фото: Иван Цуркан.

— Отец много говорил с вами, когда вы были ребёнком?

— Люди с большим жизненным опытом вообще редко бывают слишком многословны. Остаётся впечатление, что ты запомнил каждую их фразу. Хотя понятно, что это аберрация памяти. Когда я что-то долго и запальчиво отстаивал, отец любил повторять: «Не сотрясай воздух».

Отец уходил из дома достаточно рано и приходил, как правило, поздно. Мама называла его «кошкой, которая гуляет сама по себе». Она в его жизнь не лезла, но себе цену тоже знала. Когда однажды я сказал: «Сколько отец сделал!», она ответила: «Если бы не я, не сделал бы». И, прожив уже 20 лет семейной жизнью, я понимаю, что это правда. Если женщина не даст художнику возможности работать, а будет его «есть поедом», то либо не будет семьи, либо не будет творчества. Мама моя, Царствие ей Небесное, была в этом смысле человеком очень терпимым, и дом держался в основном на ней.

Больше всего мы бывали вместе летом — почему я и вспомнил первым делом летние впечатления. Часто он меня возил в Осетию, в свою родную деревню. Отец хотел, чтобы я окунулся в местный быт, пообщался с бабушкой, со своими двоюродными братьями и сёстрами, чтобы понюхал другой немосковской жизни — он понимал, что это очень важно. И действительно, я отцу благодарен за это. Хотя для меня это было определённым испытанием. Однажды меня посадили на лошадь, без седла. Я не особо умел ездить и вцепился ей в гриву. Лошадь почувствовала неуверенного седока и сперва пустилась в галоп, а потом резко остановилась, наклонив шею и выставив передние ноги. Я, конечно кубарем с неё слетел и в кровь изодрался о гравий.

От всего не застрахуешься. И отец рассказывал, что когда он был маленьким, ему однажды даже гроб сделали, думали, что не выживет. Дело в том, что его, ещё 3-летнего, доверили старшему брату, они пошли с другими мальчиками гулять, и отец упал в мельничный жёлоб. Если бы мимо не проходил сосед и не вытащил его, то отец там бы и погиб. Что характерно, при всей суровости той жизни, это был единственный раз, когда мой дед Тазе Гадаев поднял руку на ребёнка — дал оплеуху старшему брату отца за то, что тот не уследил за младшим. Отец говорил, что не помнит, чтобы дед кроме этого случая вообще на кого-то руку подымал. Хотя знал он его мало. Тазе ушёл на фронт и погиб в 1943-ем году под Бердичевым.

Несмотря на тяжесть деревенского быта, какие-то безобразия не допускались. Это очень важно для понимания творчества отца — в любой его работе есть внутреннее целомудрие, сдержанность. Мне кажется, это напрямую связано с традициями и укладом жизни воспринятыми в детстве.

— На вашего отца повлияло то, что его отец не вернулся с войны?

— Это серьёзный факт биографии — безотцовщина. И героическая смерть отца — тоже сильное впечатление для мальчика. Отец оторвался от дома в 18 лет. Этим можно гордиться, говорить: «Вот, я сам всего добился». Это сообщает человеку большую энергию для построения дальнейшей жизни. Хотя отец говорил, что самые главные впечатления для него как для художника — те, что он получил до 18 лет. Всё это в нём действительно жило, развивалось, требовало своего воплощения.

Я понимаю, откуда у отца талант. У нас дома хранится традиционная деревянная чаша работы деда — невероятной красоты. Чаша сохранилась только потому, что бабушка зарыла её в саду. А всё остальное, сделанное его руками, сожгли немцы, когда вошли в их деревню. Ещё дед, как говорят, прекрасно пел. Даже есть сборники народных песен, где в примечаниях указано: «Записано от Тазе Гадаева».

Моей бабушке во время войны пришло извещение, что её муж пропал без вести. К сожалению, она так и умерла, не узнав, где его могила. Она была скромной женщиной, подняла пятерых детей, предпоследним из которых был Лазарь. Мой отец долгие годы посылал запросы в военкоматы, и, когда я уже был взрослым, ему сообщили, что в Бердичеве есть могила, на которой написано: «Сержант Тазе Хадохчикоевич Гадаев», и что офицерское училище ухаживает в том числе и за этой могилой. Мы поехали туда, отцу хотелось что-то сделать, может, поставить небольшой памятник, но я сказал ему: «Нельзя, чтобы на этом военном кладбище одна могила как-то выделялась». Отец согласился. Помню, потом начался дождь, мы зашли в кафе и отец первый и последний раз сам предложил мне выпить водки.

Вот вы спрашивали, часто ли мы общались. Важно не это. Отцу я вообще за всё благодарен. И это не общие слова. Понятно, что дети любят родителей и должны любить, даже если родители как-то в жизни оплошали, всё равно должно быть у детей к ним сочувствие. Но я сейчас о другом. Отец не был идеальным, но то, что он делал, всегда имело для меня большое значение.

«Другая история»

— Творчество отца повлияло на вашу поэзию?

— После его смерти, уже почти 10 лет, я почти постоянно нахожусь в мастерской отца, готовлю выставки, принимаю самых разных людей, показываю им его работы, рассказываю о нём. Иногда ночью при свете дежурной лампы я смотрю на его скульптуры и задаю себе вопросы: «Что это такое? Почему эти куски бронзы, дерева, камня вызывают ощущение гармонии, глубины?» Но в то же время понимаю и вопросы, которые задают дети или люди несведущие: «А почему это хорошо? Почему это нужно считать великим искусством?» Оказалось, что отвечая на самые наивные вопросы, формулируешь для себя то, что чувствовал только интуитивно. Благодаря всему этому я начал лучше понимать отца, его движение в искусстве.

Лазарь Гадаев. «Рождество». Бронза. 2002 г.

Конечно, всё это на меня не могло не повлиять. Во-первых, огромная личность рядом, его кодекс поведения мужчины и художника. У меня другой характер, но я всю жизнь пытался взять от отца всё, что могу. Я абсолютно городской человек, у меня совершенно другая жизнь, другая, что называется, тусовка. Я рос, глядя на чертановские новостройки, в которые отец меня и поселил — не сам же я туда приехал. И из меня невозможно было вырастить горского мальчика, который, к примеру, ни за что не спрыгнет с ишака, как бы тот ни брыкался, пока не заставит его слушаться. У меня другие обстоятельства жизни, другая история, которая тоже требует своего выражения. И вот я смотрел на эти самые новостройки, и думал об очень, как мне кажется, важных вещах — о том, к примеру, что бетонную коробку со множеством огней нельзя назвать «домом», нужно другое какое-то слово. Может быть, «корпус»… Так я учился подбирать точные слова, нарабатывая свою поэтику, свой взгляд на окружающий мир.

— Ваше взросление отражалось на характере вашего общения с отцом?

— Из наших разговоров запомнились отдельные фразы, жесты. Многое из этого даже не передать словами. Например, когда я с юношеским максимализмом восторженно отзывался о каком-нибудь сомнительном произведении, он с мягкой усмешкой отвечал только: «Ну, поздравляю». Или наоборот, я говорю: «Какая выставка жуткая!» А отец: «Почему? Там в третьем зале, справа во втором ряду висит очень хорошая работа». Теперь я понимаю, что так он корректировал мой вкус, учил внимательному отношению, излечивал с одной стороны от щенячьего восторга, с другой — от поверхностного снобизма.

Он находил что-то близкое и в абстрактном искусстве, и в народной игрушке, и в некоторых академических произведениях — у него в этом смысле не было ограничений. Но везде он искал что-то близкое себе: драматизм, юмор или странность человеческого существования. А про искусство, лишённое человеческого измерения — хоть абстрактное, хоть реалистическое, хоть концептуальное — он говорил просто: «Сами себя обманывают».

Лазарь Гадаев. 2008 г.

Стихи

— Когда вы начали писать, вы отцу показывали свои первые литературные опыты?

— Лет в 13 я заболел и какое-то время сидел дома… Надо сказать, что отец никогда особо не озадачивался домашним уютом — так, по минимуму, пока мама не насядет на него с просьбами. Первое время мы вообще спали просто на матрасах, потом он поехал и купил по-быстрому какие-то вещи. А книги хранились в картонных ящиках. Никаких излишеств у нас не было, а вот книг было много. И вот я стал разбирать эти ящики, отбирая именно поэзию.

Откуда взялся этот интерес, я до сих пор не знаю, никто меня в детстве стихами особо не пичкал. И вот я стал пролистывать эти книги, вытаскивая из ящиков. В одну сторону откладывать те, которые меня заинтересовали, в другую — те, которые показались не достойными внимания. Степень моей неосведомлённости была такова, что наткнувшись на «Бег времени» Ахматовой и зачитавшись, я вечером спросил у отца: «А кто такая, эта Ахматова?» То есть сумел что-то расслышать. Думаю, какой-то особый звук, саму поэзию как таковую. Потому что содержательная сторона вряд ли тогда могла быть мне особенно близка.

В стопке заинтересовавших меня книг оказался и самиздатский «Камень» Мандельштама со множеством опечаток. Я был очень впечатлён и, когда отец и мать приходили с работы, говорил: «Можно, я вам почитаю?» Отец улыбался: «Опять сейчас нам мозги будет пудрить». И я начинал: «Слух чуткий парус напрягает, расширенный пустеет взор…» Почему меня это так привлекало — не знаю. Вероятно, поэтический слух, как и музыкальный, даётся от природы. А уж получится его развить или нет, другое дело.

Памятник Мандельштаму в Воронеже работы Лазаря Гадаева. Фото: turbina.ru, Tomi-Aleks

Когда я впервые сам накарябал какую-то ерунду в тетрадке и показал отцу, он обрадовался. Как человек, выросший в крестьянской семье и не избалованный внимательным отношением к своим творческим устремлениям, он очень ценил всякую в этом смысле поддержку. Ему казалось, что надо помогать малейшим проявлениям творчества. Он обратил моё внимание на несколько словосочетаний, показавшихся ему оригинальными, «своими». И сказал, что ему было бы интересно увидеть эту тетрадку заполненной новыми стихами. Потом, когда я учился, пытался овладеть каким-то поэтическим мастерством, открывал для себя что-то новое, его это чаще разочаровывало. Он долгие годы сохранял тёплое отцовское отношение к моим ранним стихам. Я думаю, что он видел в них такую же свежесть и непосредственность, как в детских рисунках.

— Вам импонировал не особенно критический взгляд отца на ваше ранее творчество?

— Ну, взгляд был достаточно критическим. Нельзя сказать, что отец мои стихи как-то особо нахваливал. Вообще он предпочитал несколько другую поэтику, суть которой он определял словом «мощь» — то, что мне в юности как раз не очень нравилось. То есть в поэзии ему были близки пафос, романтизм. Это немного странно, потому что в скульптуре он таким не был. Хотя и в поэзии он понимал разные тонкости. Отец не любил рабское следование реалистичности, всегда искал какой-то сдвиг, который находил, например, в лучших стихах Мандельштама.

Незадолго до смерти, уже в больнице, отец перечитывал книжки моих стихов. Мне кажется, он пытался понять, правильной ли дорогой я иду. Несмотря на то, что я занимался и другими делами, например, снимал телефильмы, отец видел, что я выбрал поэтическую стезю, что у меня это болит. Надо было зарабатывать, росли дети, и я естественно зарабатывал, стараясь выбирать какие-то нестыдные проекты на телевидении, связанные с литературой и искусством. Но внутренне я занимался всё равно стихами. Отец это понимал. Напоследок он сказал мне: «Не трать время». Зная его, я думаю, он хотел сказать, как важно в жизни не предать себя, заниматься по возможности только тем, что за тебя не сделают другие.

Внуки

— Как сложились отношения с вашим отцом у ваших детей?

— Дед есть дед, но он был как-то особенно трепетен в этом смысле. Если про меня он мог сказать только близким друзьям: «Костя – молодец, делает то-то и то-то…», то внуками он уже не стеснялся хвастаться. По его представлениям, опять же связанным с его родиной, это нормально — когда пожилой человек говорит со слезой на глазах о внуке, который научился плавать, что-то нарисовал, научился писать буквы. И, в общем-то, это обычная история: дедушка и бабушка в отличие от родителей могут обрушить на внуков всю свою любовь, не особенно заботясь о воспитании. И мой отец не был в этом смысле исключением.

Но, к сожалению, это не было длительным общением – когда он умер, моему сыну было 8 лет. Насколько они восприняли деда, трудно сказать. Здесь, в мастерской, они бывают не очень часто, хотя если попросить их чем-то помочь, они обязательно сделают. Сейчас я понимаю отца – он тоже ждал самостоятельных движений, какой-то добровольной поддержки с моей стороны.

— Ваши дети занимаются каким-то творчеством?

— Я их специально никуда не толкаю – пусть сами решают. Я только напоминаю им о возможности выбора. Дочке сейчас 19 лет, она учится в МГУ на филфаке, отделение «Романо-германская филология». Сын в детстве очень хорошо рисовал, да и теперь рисует прекрасно. Он придумывает разных персонажей, точен в деталях – такой прирождённый книжный иллюстратор. Сейчас он не уверен, что пойдёт по этому пути, говорит, что постоянно рисовать не готов. В любом случае, это его жизнь, ему и выбирать.

Внушать ребёнку, что он непременно должен стать художником или кем бы то ни было — последнее дело. Толкают детей в искусство порой потому, что это семейный бизнес. Однажды мы побывали с моим другом, поэтом Михаилом Кукиным, в огромной мастерской, где работала целая династия скульпторов. Когда мы вышли, я сказал: «Знаешь, если бы у этих трудолюбивых людей была какая-то фабрика или виноградник – им бы цены не было. Но они поставили на поток производство сомнительных памятников, а это совсем не безобидное дело».

Мой отец говорил: «Когда скульптор помещает плохую вещь в городскую среду, на всеобщее обозрение, — он совершает прямое зло». Это был его нравственный критерий. Так что если человек не чувствует своего призвания, то толкать его к занятию искусством не стоит.

Константин Гадаев. 2015 г.