Татьяна Визбор: «Мой отец не был диссидентом»

Уходит легендарное поколение шестидесятников, подарившее нам, последующим поколениям целые пласты национальной культуры, – именно тогда, в 50-е – 70-е годы создавался золотой фонд советского кино, рождался и набирал силу жанр авторской песни. Нет ничего удивительного в том, что самые непримиримые борцы того поколения сейчас оказываются в забвении. Никто не помнит скандально знаменитых песен того же Галича. Написанное на злобу дня, увы, обречено. Но разве могут быть забыты такие жемчужины бардовского творчества, как «Солнышко лесное», «Вечер бродит по лесным дорожкам», «Снег да снег», или «Серега Санин»? Авторы этих песен – Юрий Визбор и Ада Якушева, творческая супружеская пара, люди, известные и своими песнями, и радиопередачами и многими другими гранями своих талантов.

О жизни этой талантливой семьи я попросил рассказать, дочь Ады Якушевой и Юрия Визбора, известную теле- и радиоведущую, автора книги «Здравствуй, здравствуй, я вернулся!..», посвященной памяти Юрия Визбора, Татьяну Визбор.

—Наверное любой наш соотечественник помнит Юрия Визбора как великолепного актера, сыгравшего такого характерного Бормана в «Семнадцати мгновениях» и замечательного профессора Бигвонека в «Красной палатке». Большинство знает и поет его песни. Найдутся и такие, кто помнит его радиопередачи. Кем же на самом деле был твой отец?

— Вообще он считал себя теледокументалистом по основной своей профессии. А все остальное было для него приятным, но хобби. Хотя, конечно, он не мог жить ни без песен, ни без гор, между прочим, ни без моря или океана. Как сказал теледокументалист Самарий Маркович Зеликин: «есть люди, которые рассказывают о борьбе людей с людьми. Юра всегда рассказывал о борьбе человека со стихией, это его подлинно привлекало.» Это абсолютная правда. Его интересовало все мужественное, все волевое, мужское.

— С чего началась его телевизионная карьера?

— И отец и мать окончили Московский педагогический институт имени Ленина по специальности русский язык и литература. Работали в школе, отец работал в Архангельской области, в поселке Кизима, оттуда ушел в армию. Причем, поскольку это была поселковая школа, то ему пришлось работать на все руки, преподавать все, включая географию и физкультуру. А мама работала здесь, в Москве. Она рассказывала, что их директор любил ходить под классами и слушать, тихо ли проходит урок. И вот маму он всегда очень хвалил за тишину на уроках. А она просто читала старшеклассникам «Дикую собаку динго», и они все слушали, открыв рот. Старшие классы, первая любовь. А потом она, как и отец поменяла профессию, ей предложили поработать на радио в молодежной редакции, которая потом стала радиостанцией «Юность». И она там проработала до пенсии, до совсем недавнего времени. Там же начинал и отец. Тогда редакция «Юности» была еще не на Пятницкой, а на Путинках, там, где сейчас кинотеатр «Россия». Меня туда в колясочке возили, правда, этого я тоже не помню. А в сознательном возрасте уже ездила на Пятницкую, проводила там свободное время. Плела в аппаратных закладочки из цветного ракорда. Девочки-операторы научили меня плести закладки. До сих пор умею. Разные-разные были ракордики.

— Как же проходило твое детство в такой творческой семье?

Самое раннее – очень тяжело! Вот, к примеру, история создания песни «Рассветы стали дрожащие», отец с матерью сочиняли ее вдвоем. Отец настаивал, чтобы были «красивые рассветы». А мать хотела «холодные рассветы», потому что, по ее мнению, «красивые», это пошлость вообще, это не то что просто, а совсем никак. Дописались до того, что она взяла меня, укутала в одеяло, и просто пошла ночью на улицу в пургу. За ней выбежала ее свекровь, моя бабушка Марья Григорьевна: «мне плевать, какие у вас там рассветы, вы ребенка простудите!». И бабушка схватила меня, унесла в дом. А к утру рассветы стали «дрожащими».

Но они, кстати, мало писали совместно, вдвоем, потому что каждый из них все-таки самодостаточный автор. И им довольно тяжело было найти какие-то общие темы.

— А твоя творческая судьба с чего начиналась?

— Факультет журналистики в первую очередь дал мне потрясающих друзей. Конечно, научиться журналистике невозможно, но можно научиться контактировать с людьми абсолютно разных профессий.

Но на работу меня никуда не брали. Меня не брали просто по определению, по фамилии. Отец довольно резко предложил мне сменить фамилию. Но я так же резко отказалась. И тогда началось…

Официальное распределение я получила на телевидение в молодежную редакцию, где уже долгое время работала, будучи студенткой, с меня уже комсомольские взносы брали, никто и не помнил, что я даже не в штате. На меня даже прислали официальный запрос. Но Сергей Лапин, который тогда был председателем Гостелерадио СССР, на одном из собраний сказал: «у нас не завод «Красный пролетарий», нам не нужны трудовые династии». И это было возведено в ранг приказа. Поэтому в системе Гостелерадио я не могла работать никем, даже уборщицей. Причем совершенно было неважно, что отец работал в творческом объединении «Экран», мама в «Юности», на радиостанции. Исключение делалось только для детей корреспондентов, которые работали в горячих точках. Тогда это был Афганистан.

Поскольку путь в журналистику мне был заказан, друзья с факультета устроили меня работать в НИИ Машиностроения. Хорошие деньги там получала, 140 рублей. Я там проработала месяца четыре, занималась тем, что чертила бланки для рацпредложений. Причем там было строгое руководство, нам не разрешалось ни читать, ни вязать, в туалет с секундомером, обед с секундомером, 48 минут был обед, бред сивой кобылы. И потом по великому блату, не без помощи отца, меня устроили в «Союзинформкино». Поначалу на 90 рублей, но, тем не менее, это уже была творческая работа. Очень хороший был коллектив в «Союзинформкино» на Полянке. Первый месяц я читала газеты, вырезала все, что пишут о кино, и складывала вырезки в огромные папки. А потом через месяц я занялась тем, что рекламировала фильмы, появляющиеся на экранах кинотеатров. Конечно, плохого мы сказать о фильме не могли, могли сказать только либо хорошо, либо никак. Смотрели мы фильмы и заметочки писали. И поначалу я публиковалась в газете «Гудок», делала киноафишу: «фильм о том-то и том-то, играет тот-то и тот-то». Такие киноафиши были популярны во многих газетах. Однажды некая дама из нашей организации увидела, что за моей подписью идет киноафиша в «Гудке». Она подошла ко мне и сказала: «Таня, нам еще с вами рано писать заметки!» А ей было лет 50. Я подумала, а когда же еще начинать? И уже месяца через три я доросла до того, что стала делать радиоматериалы. Я много ездила по фестивалям и привозила оттуда материалы. Правда, из этих материалов свой голос я вырезала. Более того, даже гонорары приходилось выписывать на подставных лиц, на моих друзей-приятелей, на меня было нельзя. Несчастных 9 рублей, но тем не менее.

— То есть, ты пострадала оттого, что носила «опасную» фамилию Визбор. Почему власти недолюбливали твоего отца, ведь, если взять его песни, в них нет ничего крамольного?

— Это нам сейчас кажется, что ничего крамольного. У нас сейчас даже слух уже не вылавливает, что могло показаться кому-то или почему-то опасным. В песне Визбора «Разговор с технологом Петуховым» есть такой припев, который растиражирован сейчас настолько, что только ленивый его не цитирует: «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей.» Авторства этих строк не знает практически никто. В лучшем случае припишут Галичу или Высоцкому. На самом деле это песня Визбора, за которую, кстати, Высоцкий пел, и у него из-за этого были неприятности. И какой воспаленный мозг мог представить, что эта фраза, этот припев — разглашение государственной тайны! Вообще, чуть не расстрельная статья! И вот из-за этой песни практически на 10 лет отцу было запрещено публиковаться, его не выпускали на пластинках и так далее. У него развалили сборник, рассыпали набор. Правда, на радио он продолжал работать. И все же это были потерянные годы. Вот почему это происходило?

Были вещи еще более маразматические. Это не связано напрямую с отцом. Кажется, в 68-м году в Новосибирске был знаменитый фестиваль авторской песни, на котором выступал Галич, и спел как раз песню, посвященную Пастернаку. Все люди, которые имели то или иное отношение к этому фестивалю, все попали. В частности, сами его устроители – комсомол академгородка. Мама не поехала в Новосибирск, но передала привет Новосибирцам, и его озвучили со сцены. Не помню, кто это был. Кто-то из питерских бардов передал привет от Ады Якушевой. Там на этом же концерте еще взорвалась лампа, как раз когда пел Галич, у всех было ощущение, что начали стрелять. После этого фестиваля гонения начались сумасшедшие. И у мамы были большие неприятности, тоже связанные с невыпуском и с невыходом, только за то, что со сцены озвучили ее привет.

Так что насчет диссидентсва – кому угодно могли приписать.

— То есть, фактически, Юрий Визбор диссидентом не был?

— Нет, конечно, никаким, наоборот. Наоборот, совершеннейшим патриотом! Ну, есть масса же примеров людей, которые не собирались и не считали себя диссидентами, а просто хотели лучшего для Родины, хоть это и звучит пафосно. Масса примеров, из них просто делали диссидентов. Почему? Сложно об этом говорить. Сложно. Тогда работала машина КГБ. Она работала, как в старые добрые времена хорошо. Слава Богу уже не стреляли за разговоры и анекдоты.

Мама мне рассказывала, что одно время, когда они еще жили на Неглинке, к отцу был приставлен кагэбэшник. У родителей дома собирались молодые люди пообщаться, попеть песни. Ну, анекдоты рассказывали. И органам очень было удобно всех их вместе послушать. И кто-то стучал, все эти разговоры стали просачиваться каким-то образом, и как-то влиять. Причем разговоры опять-таки к крамоле никакого отношения не имели. Но мы уже знаем, что можно представить все что угодно как угодно. Этот кагэбэшник даже не скрывался, это была такая форма, не знаю, устрашения, не устрашения, может быть, надзора. Но, в конце концов, проникнувшись теплотой и добротой этого дома, он сам стал их предупреждать, что можно говорить, что нельзя, и при ком можно говорить, при ком нельзя. Более того, тогда произошла смешная история, этот кагэбэшник в результате влюбился в маму. Мама его боялась, конечно, ей это было не то чтобы неприятно, но ей пришлось попереживать. Потому что, как только отец уезжал в какую-то командировку, он тут же стоял на пороге с букетом цветов.

— Власти считали Юрия Визбора диссидентом, но, тем не менее, он продолжал работать на радио. Как это совмещалось?

Был тогда журнал «с дыркой в голове», «Кругозор», где отец стал родоначальником жанра песни-репортажа. Мама тоже писала песни-репортажи. И опять же его песни репортажи были о людях мужественных профессий, полярники, летчики, атомоходчики, ледокольщики, подвиги, все на грани подвига… Опять-таки борьба человека со стихией. Вечный повод для создания песен.

А передачи раньше выходили совсем не так, как сейчас. Я, например, когда начинала работать, я писала программу под диктора, а своим голосом в эфир не выходила вообще. Даже вопросы мои вырезались. Все мои материалы были вообще безликие, а все остальные радиожурналисты все равно писали под диктора. Весь текст за журналиста читал диктор. Редко выходили журналистские программы. Потом программу слушало руководство. Собиралась летучка и вся эта летучка слушала программу. Передачи тысячу раз переделывались. Цензура ведь была многоступенчатой. Сначала ты сдавал текст редактору, который ты написал для диктора, напечатанный на специальном бланке, потом редактор подписывал. Если он подписывал к записи, то дикторы это брали, начитывали, потом режиссер это брал, монтировал, а потом это все неслось руководству на прослушивание. Без этого не могло просочиться ни-че-го.

— Поэтому власти не боялись, что он «наговорит в эфир какой-нибудь крамолы?

— Конечно! А потом отец все же был член партии, это давало ему хоть какую-то возможность, скажем, выехать за рубеж, в соцстраны, не более того, но все же.

— На твоих глазах происходил творческий процесс. Как рождалась песня?

Было, конечно. Я все время вспоминаю отца, сидящего с трубкой, при включенном магнитофоне. Это было на улице Чехова, сейчас она называется Малая Дмитровка, угол Чехова и Садового кольца, кооператив под названием «Тишина». Его так назвали исключительно издеваясь, потому что грохот, шум стоял неимоверный всегда. И вот там он сидел в своем кабинете, дымилась трубка, был включен или магнитофон, или радио, он искал-ловил всякие вражьи голоса с музыкой типа «Би-Би-Си». И всегда можно было видеть эту замечательную картинку. Так он мог писать сценарий, он мог писать песню. Очень вкусно пах табак. Был Данхил, капитанский, нептун, стучала машинка.

Однажды я позвонила отцу просто так, спросить, как дела. Он только коротко рявкнул: «Срочно приезжай!» Когда я приехала, он усадил меня и прочел, прорычал замечательные стихи Павла Шубина «Есть город матросов, ночных контрабасов…» Отец немного их обработал, сделал более песенными, и предложил Сергею Никитину положить их на музыку. Сам Никитин потом шутил: «Стихи Шубина, музыка Никитина, песня Визбора».

Отец, в отличие от других, которые кроме своего творчества ничего другого не признают, он был абсолютно щедр на похвалы. Он очень любил других авторов. Он не скупился на эпитеты в превосходной степени: «гениальнейше!», «гениальнейшие стихи!».

— То есть, он мог заболеть чужим произведением?

Он был жуткий популяризатор творчества Городницкого, Клячкина. Он пел, Кима, Окуджаву. Исполнял так, как будто это его песни. Бывало и наоборот, его песни приживались у других бардов. У Розенбаума есть строчка «Там Окуджава песню Визбора поет «..Охотный ряд, Охотный ряд». Окуджава пел «Охотный ряд», и она ему так подходила, по стилю, что никто не мог даже предположить, что это не его песня.

Было несколько смешных историй, когда они друг за друга за песни получали гонорары. Это было не только с Окуджавой, но и с Кимом, и с мамой тем более.

— В своей книге ты приводишь слова отца «Визбор – это не фамилия, это – кличка.» Почему кличка?

Фамилия Визбор была переделана из литовской Визбарас. Юзик Визбарас стал Иосифом Визбором. Поменял все, вплоть до национальности. Отец его был Ионас, так он стал Иосиф Иванович Визбор. Отбросили «ас», непонятное для пролетариата, Литва тогда была буржуазной. В 16 лет дед перебежал в Советский Союз «делать революцию». Мои друзья меня редко кличут по имени. Говорят: «Визбор, привет!»

— Ты не сменила фамилию ни по просьбе отца, ни при замужестве.

— Замуж я выходила после смерти отца, к этому времени я с этой фамилией осталась одна вообще. Мои родственники в Прибалтике хотели, чтобы я поменяла фамилию на литовскую. Но я и отцу сказала: тебе надо, ты и меняй! И сейчас тем более не поменяю, ведь под этой фамилией жил отец.