Андрей Леонов: «Главный принцип родителей – не навредить!»

«Главный папа страны», как называли его одно время, сын любимейшего советского актера, артист театра и кино Андрей Леонов – человек совершенно не публичный. Он не ведет блоги, в которых фиксирует каждый свой шаг, не фотографирует свою еду и детей, вообще не ставит в известность весь мир о том, как живет и чем дышит. «Бате» удалось поговорить с Андреем Леоновым о его знаменитом отце и о его собственном отцовстве.

 

Андрей Леонов родился в 1959 году в театральной семье Евгения Павловича и Ванды Владимировны Леоновых. Впервые снялся в кино в 13 лет. Окончил Щукинское театральное училище и начал работать в театре «Ленком», где продолжает работать и по сей день. Снимается в кино и сериалах, озвучивает мультфильмы. Заслуженный артист России.
Широкую известность Андрею Леонову принесла роль в ситкоме «Папины дочки» (2007-2012), где он сыграл отца пяти дочек. По мотивам сериала в 2018 году ожидается выход полнометражного фильма. После выхода первых сезонов артиста стали называть «главным папой страны».
Женат. Имеет троих детей. Сын от первого брака Евгений (1987 г.р.) с 10 лет живет в Швеции. Во втором браке воспитывает дочь Анну (2010 г.р.) и сына Михаила (2013 г.р.)

 

— Вы не любите выносить личную жизнь на публику. Как сказал Тарковский в фильме «Ностальгия»: «Невыраженные чувства никогда не забываются».

 

— Как-как? – задумывается, ерошит волосы, кивает головой. – Да, точно: не забываются. Пусть будут внутри. – Потом очень по-доброму улыбается. — И слава Богу! Я и интервью даю редко, только избранным.

 

— Спасибо за доверие! – на его открытость невозможно не ответить улыбкой. В общении Андрей очень дружелюбный: много улыбается, живо откликается на реплики, включается в диалог охотно и радостно. — После того, как вы снялись в сериале «Папины дочки» в роли многодетного отца-одиночки, вас стали называть супер-папой. Трудно ли быть «главным папой страны»?

 

— Трудно быть просто папой, а уж главным, да еще всей страны – это еще сложней, так что я на себя такую ответственность не беру.

— Но как «просто папа» со стажем вы уже можете сказать, есть ли разница в воспитании, например, девочек и мальчиков?

 

— Я думаю, что здесь главное не то, мальчик или девочка перед тобой. Важно понять общий принцип, сформулировать для себя. Скажем, нужна деликатность, осторожность. Это как у врачей: не навредить. С девочкой в каких-то вещах надо быть еще деликатней. А вообще все это, конечно, приходит с опытом. И еще очень важно, чтобы в семье не было каких-то проблем, которые отражаются на детях. Дети – это же наше зеркало, наш портрет. Какие мы, такие и дети. И когда есть согласие у родителей, какое-то общее направление, это всегда благотворно сказывается и на детях.

 

— А ведь вы в то время не были многодетным отцом, когда снимались?

 

— Нет, не был! Но, может быть, где-то в недрах сознания уже что-то зрело. Не просто так все бывает в жизни, и «сверху» все лучше видно. Так что я был, наверное, готов.

— И теперь в жизни используете сериальный опыт?

 

— Скорее всего, да. Но не специально сижу и думаю, что бы такое использовать. Все это естественно как-то перетекает: и роли влияют на жизнь, и жизненный опыт можно применить в роли.

 

— Об этом и Евгений Павлович писал в своей книге…

 

«Письма к сыну» (здесь и далее фрагменты из книги Е. П. Леонова «Письма к сыну»): «Работая над ролью, актер пользуется не только материалом сценария, пьесы, но опирается и на собственные жизненные наблюдения, переживания, мысли. Я никогда не отождествляю себя с персонажем, но соотнести свой мир с миром героя, осознать его как индивидуальность и личность считаю необходимым».

 

— Ну, письма он мне писал только в армию. А книга – это скорее его невысказанные мысли, те, что ему хотелось бы до меня донести, но не случилось при жизни.

 

Потом, знаете, в юности не прислушиваешься к старшим, кажется, что сам все знаешь лучше. Это потом приходит понимание, что папа был, конечно, прав. И сейчас я хорошо понимаю, что его советы по всем вопросам – бесценны.

 

Андрей поворачивается к зеркалу и характерным жестом поправляет волосы. В этот миг мне кажется, что он спрашивает у своего отражения, так похожего на папу, все ли верно он сказал.

 

— Да! Например, у меня есть уникальный жизненный опыт по воспитанию старшего сына «на расстоянии», когда они с мамой, моей первой женой, переехали в другую страну. Мы с Женей всегда были и есть в контакте, всегда общаемся, стараемся летом вместе отдыхать. И я считаю, что в нем – даже на расстоянии — есть часть меня, моего воспитания. Я ведь с ним много занимался, книжки вместе читал, был в курсе его дел всегда. Сейчас у меня такой возможности нет, хотя младшие дети живут рядом.

— А если сравнить с Мишей, младшим, они же разные поколения – с кем трудней?

 

— С Мишей трудность в том, что я в силу загруженности превращаюсь в «воскресного папу». Я этого не желал и не стремился, но так получилось. Хорошо, что есть работа, конечно. Слава Богу! В наше время без работы нельзя. Но с Женей я гораздо больше времени проводил в детстве – забирал его откуда-то, мы разговаривали, обсуждали все. Я тогда работал в театре, у меня был строгий график: утром репетиция, вечером спектакль, но я каждый день был дома, с семьей.

 

Я тогда вообще был довольно тревожным папой, старался его все время контролировать. Когда ездили на море, не давал ему шагу ступить, даже все окружающие советовали оставить ребенка в покое. Это, кстати, у меня папино. Папа любил меня опекать.

А сейчас время такое и работа у меня такая, что приходится быть все время в разъездах. И с одной стороны, это не очень хорошо, а с другой, я все больше ощущаю и с гордостью могу сказать, что опять — иду по стопам своего отца. Он тоже очень много ездил по городам и весям, выступал по всей стране. Недавно был такой случай на гастролях в Северо-Двинске: ко мне подошел пожилой охранник и сказал, что тридцать лет назад был здесь же на концерте моего отца, и это очень здорово, что я продолжаю его дело. Было так радостно и приятно…

 

— Вы вообще много путешествуете. В этом году вы с Женей ездили в Гамбург…

 

— Да-да, мы летом туда поехали вдвоем, но это было не совсем путешествие. Мы туда поехали, чтобы поклониться. Я давно хотел вернуться в те места, где с папой случилась трагедия – остановка сердца. И сыну показать. Вспомнить…

 

В июне 1988 года на гастролях в Гамбурге Евгению Леонову сделали экстренную операцию на сердце, после которой он 28 дней пробыл в коме. Первые дни после операции рядом с отцом был один Андрей.

 

— А сколько вам было лет?

 

— Да молодой. Лет тридцать. Но я же всегда был за папой, как за каменной стеной. А тут…

 

— Стена разрушилась…

 

— Сначала было трудно понять, что случилось. Я сам был в шоковом состоянии. Не понимал, что надо делать. Это сейчас я точно знаю, что чудом было все: и что в Германии это случилось, а не в СССР. И что не на улице, а прямо в больнице. Его сразу подключили к аппаратам, сразу оказали нужную помощь. Если бы все произошло дома, его бы не спасли. А так Бог подарил ему еще целых пять лет жизни. И нам…

 

— А оказаться там сейчас тяжело было?

 

— Тяжеловато… Я даже не ожидал. Столько лет прошло, а так всколыхнуло.

 

Конечно, там все изменилось. Уже и реанимации нет на том месте. Я с трудом узнал здание. Но вспомнил все события, до подробностей. Это было очень сильным потрясением. Такое не забудешь.

 

Когда он пришел в себя, врачи сказали, что ему надо вернуться в театр и играть. И он сыграл свой последний спектакль – «Поминальная молитва», очень важный и для него, и для нас. А я крестился, когда мы приехали домой. И, конечно, отношение к отцу изменилось. Страшно было его потерять.

 

«Письма к сыну»: Я сегодня, Андрюша, тишину слушал, перепугался даже. Транспорт уже не ходит, затихла улица, угомонились соседи, исчерпало свои развлечения телевидение, и, представь, трубы даже не гудят, ну просто тишина полная. Ты, конечно, думаешь, как я раньше думал, что тишина — покой для человека. Все-то мы неправильно понимаем. Если на душе у человека покойно, он тишину слышит и радуется, а если волнение в нем, то тишина его только усиливает. Расселось мое беспокойство передо мной в кресле: давай, говорит, поволнуемся вместе, чего уж тут прятаться, от него не уйдешь.
Вот она — тишина одиночества.

— Когда-то он писал в своей книге, что понимает вашу «болезнь»: «Я знаю твою болезнь. Твое имя не Андрей Леонов, а Сын Леонова». Скажите, «тень отца» помогает или мешает в жизни?

 

— Раньше мешала, а с возрастом все переоцениваешь, смотришь на те же вещи с точки зрения зрелого человека и отца. Сейчас я твердо могу сказать, что помогает. Хотя в юности я не мог идти рядом с отцом по улице, всегда шел немного сзади, потому что он привлекал всеобщее внимание, а мне это не нравилось всегда.

 

— Стеснялись?

 

— Да. Не любил это. Очень многое обижало тогда: сравнение с отцом, когда говорили, что я похож, даже раздражало, потому что мне хотелось какой-то собственной индивидуальности, неповторимости, самостоятельности.

 

— А вы и правда похожи!

 

— Да? Только стараюсь худеть, держать себя в форме! (выправляет спину, подтягивает живот.)

 

— Вы как-то сказали, что отец и сейчас «контролирует сверху»…

 

— Да, я всегда чувствую его присутствие в жизни: то включишь телевизор, а там фильм идет с ним, или какая-то передача, или вдруг кто-то звонит, поздравляет с какой-то датой. А то и сам вспомнишь, что он говорил.

 

— В профессиональной деятельности пользуетесь советами отца?

 

— Да, конечно.

 

Например, папа проговаривал каждое слово по много раз, «крутил» так и эдак, пока находил нужную интонацию. Он научил меня серьезно относится к тексту. И работать со словом. Особенно приятно работать с серьезной драматургией.

 

— А с «сериальными» текстами легче работать, чем с драматическими в театре?

 

— Вы имеете в виду «Папины дочки»? Нет, там был хороший текст, качественный, с юмором. И тут дело скорее не в тексте, а в режиссере. У актера может быть, конечно, собственное видение роли, но актер не может знать всей картины…

 

— Получается, роль – это кусочек целостной картины? А разве не нужно оставлять простор для воображения зрителя?

 

— Это по-разному. Есть какие-то роли, где нужна недоговоренность, да, но самодеятельность в нашем деле совершенно не приветствуется. Поэтому задача актера – прислушиваться к режиссеру и стараться выполнить его требования. Не перетягивать на себя, а сделать так, чтобы все вместе хорошо смотрелось.

 

«Письма к сыну»: Вот ты снова пристаешь, можно ли считать актера автором роли или это просто выдумки критиков, красоты стиля? Как тебе сказать: какой актер? какая роль? — иногда и выдумать могут, мало ли и про меня выдумывали. Но в принципе вопрос может быть так поставлен. Фильм и спектакль — результат сотворчества писателя, режиссера, артистов. Я много раз говорил тебе, что убежден: трудно, даже невозможно сделать роль вопреки замыслу режиссера, и никогда не будет игра убедительна без помощи партнеров. Но способность актера к самостоятельному творчеству — это другое. На базе взаимопонимания, художественного единения с режиссером актер может быть автором роли. Я стараюсь играть то, что мне интересно, и во всем оставляю частицу себя. Браться можно за то, в чем открываешь для себя природу человеческих отношений, правду жизни человеческого духа. Работая над ролью, актер пользуется не только материалом сценария, пьесы, но опирается и на собственные жизненные наблюдения, переживания, мысли…
Я никогда не отождествляю себя с персонажем, но соотнести свой мир с миром героя, осознать его как индивидуальность и личность считаю необходимым.
В.И. Немирович-Данченко делил роли на сыгранные и созданные. Очевидно, он имел в виду актерское авторство…

 

— Вообще большая удача – найти своего режиссера.

 

— Вы нашли?

 

— Да. И у папы было много хороших режиссеров – и в кино, и в театре. Я не хочу сейчас называть имена, а то нечаянно забуду кого-то, обижу человека. Это ни к чему.

 

— Знаете, у меня в детстве была любимой книга «Хоббит» с теми самыми иллюстрациями, где главный герой нарисован с вашего отца… Вы ее читали в детстве?

 

«Письма к сыну»: Кстати, о «портретах». Ленинградский художник Михаил Беломлинский на днях подарил мне книжку английского писателя Джона Толкина, которую иллюстрировал; оказывается, он изобразил героя сказочной повести хоббита Бильбо очень похожим на меня…
«У хоббитов толстенькое брюшко, одеваются они ярко, преимущественно в зеленое и желтое, башмаков не носят, потому что на ногах у них от природы жесткие кожаные подошвы и густой теплый бурый мех, как и на голове, только на голове он курчавится. У хоббитов длинные темные пальцы на руках, добродушные лица, смеются они густым утробным смехом, особенно после обеда, а обедают они, как правило, дважды в день, если получится».
Копия, не правда ли?
Книжку привезу, сказка мудрая и очаровательная, рисунки тоже.

 

— А как же! Я вообще вспоминаю, что мне много читали. И когда я болел, и просто так. Это было очень правильно. Сейчас мне жаль, что я детям не читаю – нет времени, нет возможности.

 

— И герой сказки – хоббит — так похож на вас даже не только внешне, но и внутренне, как мне кажется: такой неприметный с виду, но внутренне мужественный…

 

— Ну, это со стороны видней… — Андрей наклоняет голову, потом быстро взглядывает на меня,- Не знаю. Мне трудно говорить о себе, оценивать. А вот сыграть Бильбо Бэггинса в фильме, если бы такой у нас снимали, я был бы очень рад! Это прекрасная идея!

— А где интереснее играть: в театре или в кино?

 

— Ну, это я не могу сказать. Интереснее… У меня сейчас в Ленкоме два спектакля, где мне очень интересно играть: «Пролетая над гнездом кукушки» и «Королевская охота» . А в антрепризе — вот мы сейчас разговариваем с вами в студии после репетиции нового спектакля*. Это очень интересный проект: собираются разные режиссеры и актеры разных театров, и это очень сложно, с одной стороны, а с другой открывает новые возможности, новые грани творчества. Пока не прошла премьера, я не могу ничего говорить о спектакле, у нас не принято, но роль моя тоже касается отношений в семье, отношений с подрастающим поколением, со взрослыми детьми.

 

— Старший ваш сын, Евгений Леонов-младший, тоже стал актером. Вы как-то готовили его к этому?

 

— Нет, он сам. Я вообще не считаю нужным «тащить» детей на сцену, растить их в театре. Я и сам не «болел» этим в детстве, папа не навязывал мне актерскую карьеру, не «агитировал». Театр раскрылся для меня впервые, когда я увидел спектакль «Человек из Ламанчи», но захватила именно внешняя сторона – оружие, сабли. А потом был уже более осмысленный этап, когда я увидел «Тиль Уленшпигель», и это было такое сильное впечатление, что мне захотелось быть причастным, быть среди этих людей на сцене, жить среди них. Такой порыв. Я влюбился в театр. И потом «В списках не значился» меня потряс. Это был патриотический спектакль, очень мощный. Публика вместо «браво» кричала «ура!», такой был подъем.

 

— А какие чувства вызывал отец у вас, когда видели его на сцене?

 

— Я как-то сначала не воспринимал его как мастера. Мне нравилось все действо в целом, и он был просто частью общей картины. Это потом уже, когда мы стали вместе играть, я столкнулся с ним на сцене и понял, что он великий актер. И стал прислушиваться к его советам, «монологам». Он любил мне длинно что-то внушать.

 

И потом, я же видел его в театре в разных обстоятельствах – и хороших, и не очень приятных для него или для меня. И всегда очень помогали его спокойствие и поддержка, его отношение к себе и своей работе. Он очень часто был собой недоволен, не любил пересматривать фильмы, потому что всегда находил какие-то слабые места, где можно было сыграть лучше. Но при этой строгости и критичности к себе, ко мне он относился внимательно, успокаивал, когда я доходил до отчаяния. Вплоть до того, что однажды, когда я хотел уходить из театра, он в порыве сочувствия предлагал уйти вместе со мной… Но главное, он сумел донести до меня мысль, что театр – это марафон, нельзя ждать мгновенного результата, надо бежать и выкладываться до конца.

 

Кстати, удивительно: старший сын не унаследовал его внешних черт (там мощная мамина чилийская кровь), но вот характер дедушкин – мягкость, рассудительность – у него есть.

 

— И талант? Он тоже передается у вас по наследству?

 

— Наверное, да. Передается. Жене было нелегко идти к профессии: никто не мог помочь. Он сам поступил в Швеции в театральный институт. Я мог только что-то подсказать, посоветовать, но и то – я же не педагог. Но он собрался, сделал это. А конкурс в Стокгольме был большой. И профессия эта трудная, зависимая. Но и сейчас Женя идет своим путем – создает свои моноспектакли, т.е. пишет сам сценарий, музыку, сам играет. Это такой монолог на 40 минут. Возможно, скоро привезет, если ничего не помешает, свой спектакль в Москву.

 

— А что младшие дети? Проявляют таланты? Хотят на сцену?

 

— Про Мишу рано говорить, ему всего три. Ходит в садик. Ну, как ходит: два дня в саду, неделю дома.

 

— Знакомая всем ситуация! А Аня?

 

— Аня первоклассница. Были всей семьей на линейке 1 сентября. Я Мишу на шею посадил – устал он стоять. Аня колокольчик выносила, звенела…

 

С пяти лет Настя «тащит» Аню в балетное. Тут другое, конечно: если с детства не будешь «тянуться», то уже и не сможешь попасть. Это меня, конечно, тревожит немножко, даже напрягает. Я считаю, что ребенок должен сам выбрать. Да и профессия сложная – и труд колоссальный, и при этом – кратковременность. Для меня было бы куда спокойнее, если бы она пошла в театральный. Но все-таки это она пусть сама решит. Девочка она очень яркая, уверенная в себе, не боится рассказывать стихи, нет страха публики – пока. Посмотрим, что будет дальше. Как папа говорил: можно лошадь подвести к водопою, но напиться она должна сама!

 

— Это ваша принципиальная позиция?

 

— Абсолютно! Давить нельзя. Я ведь и Женю никак не «натаскивал», не заставлял. И папа меня. Так что поживем – увидим!

 

Я с балетом смирился потому, что Ане самой нравится. И полезно – растяжка там, гибкость. Пусть пока занимается. А вообще дети сейчас сильно загружены, школа много сил отнимает, учеба. Женя, когда переехал в Швецию, был первым учеником – выезжал на тех знаниях, которые у нас получил. А потом «съехал», расслабился.

 

— Вы же тоже не были отличником?

 

— Я был троечником. Папе приходилось краснеть. Но он ни разу меня не наказал.

— А вы помните этот эпизод:

 

«Письма к сыну»:И ты, помню, мне однажды одиноким показался. Лето было, Ванда отдыхала где-то, ты, Андрюшенька, маленький был, у бабушки оставался в Давыдкове, а у меня гастроли в Горьком. Вызывают меня на съемки в Ленинград на один день. После съемок получаю билет на самолет до Москвы и вижу, остается немножко до отхода поезда из Москвы в Горький, могу успеть к тебе — самолет из Ленинграда прибывает в Шереметьево, а от Шереметьева пятьдесят километров до Давыдкова. Накупил игрушек, какую-то грузовую машину огромную. С самолета бегом, схватил попутную машину, еду, открываю калитку, никого не видно, вхожу в дом — стоит мой пацан, маленький такой, что-то возит. Я говорю: «Сынок!» (Все проходит в спешке — не опоздать бы на поезд.) А ты остановился, посмотрел на меня и продолжал заниматься своим делом. Мне не то что обидно было, что ты отвернулся, не узнал, но мне показалось, что ты одинокий какой-то. Я был всего пятнадцать минут, поцеловал тебя и бабушку — и в путь. Шел дождь.
Я вышел, темно, и думаю: «Я срываю спектакль в Горьком, не успеваю». Я голосую — никто не сажает, никто не узнает —темно в деревне. А потом едет «Победа», она остановилась. Ехали мама и сын, они перевернулись около Калинина, перепуганные. И водитель говорит: «Я за полтора часа не доеду до Москвы». Я говорю: «Хоть как-то, может быть, я пересяду». Едем, едем — я чувствую, не успеваю, срываю спектакль, а я в жизни никогда этого не делал, из-за меня не отменяли спектакли. (Болел я, с воспалением легких играл, падал на сцене, камфору вкалывали на спектакле. Однажды в Ленинграде «Дни Турбиных» с температурой сорок играл.)
Водитель понял, что я в отчаянии, спрашивает: «Когда поезд?»… Домчались мы. И вот я в поезде всю ночь почти стоял у окна, и виделась мне маленькая одинокая фигурка. Так что, дружочек, если ты тогда одиночества не ощутил, я его за тебя хватил сполна.

 

— Помню, да. Наверное, я заигрался просто. Тут же еще очень важно понять ребенка. Он, может, и очень рад папе, но в этот момент занят, поэтому так реагирует. Мне в этом плане очень Настя помогает. Что-то может поправить, разъяснить. В семье вообще очень важно, чтобы папа и мама были одним целым, не разделялись для ребенка.

 

— Андрей, кого можно считать хорошим отцом?

 

— По пунктам? Ой, нет, я так не умею, не скажу. Папа был хорошим отцом. Можно назвать это одним словом – «любовь»!

 

— А вы хороший отец?

 

— Я стараюсь.

*Как сообщила корреспонденту «Бати» генеральный директор Московского Продюсерского Центра «ВведиАрт» Елена Введенская, спектакль по пьесе современного американского драматурга Леонарда Герша «Эти свободные бабочки» рассказывает о непростом взрослении человека с ограниченными возможностями, о его сложных отношениях с заботливой мамой, которая боится его отпустить, и любимой девушкой, которая олицетворяет новую жизнь и поиск себя, а также столкновении с героем Андрея Леонова – Ральфом Остином, новомодным режиссером, человеком извне — с современными ценностями и ориентирами.