Глава из книги Дмитрия Емца «Моя большая семья, или Бунт пупсиков».
Папа, мама и семеро детей, устав от тесноты и жалоб соседей на шум, решают уехать из двухкомнатной московской квартиры и снять дом в приморском городе. Семья обустраивается, знакомится с соседями, тоже многодетными, живет своей обычной жизнью, в которой есть все что угодно, только нет времени и возможности заскучать.
Мамы не должны бить детей и кричать на них, как бы сильно те их ни раздражали. Потому что когда детей бьют или кричат на них – дети инстинктивно бросаются искать спасения у мамы же. И это тупиковый расклад.
Йозеф Эметс, венгерский философ*
Мама уехала на несколько дней в Москву. Утром следующего дня папа крадучись встал и осторожно сдвинул вместе Сашу и Костю, которые укладывались теперь с ним под предлогом, что им страшно. Сдвигал же их папа потому, что, сдвинутые, они чувствовали рядом что-то теплое и считали, что рядом лежит папа. Если же не сдвинуть, через какое-то время кто-нибудь обязательно просыпался и начинал бродить по дому, разыскивая взрослых.
В полной темноте, подсвечивая себе лишь экраном телефона, папа пошел работать. Было темно и холодно. В неосвещенной комнате слышались непрерывные шорохи, писки, шуршание бумажек и короткие яростные свары. Это огромный крыс Шварц с толстым, как безымянный палец, хвостом, воспитывал своих жен. Крысам откликались просыпающиеся попугаи. Еще через полчаса, когда за окном слабо забрезжил рассвет, к крысино-попугайному хору добавились непрерывные высокие мелодичные звуки. Это, требуя еды, повизгивали морские свинки.
Кутаясь в плед, папа сварил кофе, сел перед компьютером и стал работать сразу в трех окнах, в каждом из которых жила своя отдельная глава или сюжетная линия. В семь у папы в телефоне зазвенел будильник. Он поднялся по лестнице, и, пока он поднимался, наверху срабатывали все новые будильники. Все с разными мелодиями, а некоторые даже с паровозным гудком. Это были уже детские будильники на телефонах, смартфонах и планшетах.
Будильники старались изо всех сил, но все равно никто не просыпался. Папа бегал и сердился, сдергивая со всех одеяла, и монотонно повторял: «Школа-школа-школа!» Изредка кто-нибудь из детей привставал на кровати, смотрел на папу ничего не видящими глазами и опять откидывался на подушку.
Наконец проснулась Вика, за ней Катя и Алена, и тут папа уже спустился вниз, зная, что дальше все пойдет своим чередом. Он промыл, залил водой и поставил на плиту гречневую кашу, которую ценил за то, что ее можно есть в любом виде: с молоком и без молока, с сосисками и без сосисок, с сахаром и без сахара. И даже через двое суток после приготовления гречневая каша была вполне себе съедобна.
Было слышно, как наверху дети кричат друг на друга:
– Выключи свой будильник!
– Да не могу я! Он не выключается!
– Ну тогда хоть под матрас засунь!
Где-то в процессе общего шума Костя подрался с Сашей, а потом подошел к зеркалу и, задрав майку, принялся деловито изучать свою грудь. Когда-то мама сказала ему: «У тебя черное сердце, когда ты дерешься!» И теперь, подравшись, Костя всегда задирал майку, смотрел, а потом кричал: «Не черное! Не черное!» Но все равно было заметно, что этот вопрос его тревожит.
Крикнув несколько раз «Не черное!», Костя на всякий случай вернул на место обувь, которую разбросала Рита, подошел к папе и шепотом спросил:
– А теперь у меня сердце красное? Посмотри! – И, не дождавшись ответа, быстро убежал.
Наконец папа довел главу до поворота, где можно было безопасно прерваться. Он посадил Костю и Риту на велосипед и отвез в детский сад, где толпа мам, горячась, обсуждала, что покупать на день рождения воспитательнице: шампунь или вазочку. Пока папа пытался улизнуть от обсуждения, дети ушли в школу и прицепом забрали с собой Сашу. С ними вместе в школу шагали Нина, Андрей и потеряшка Серафим, тихий мальчик с длинными пшеничными волосами, которого Нина вела за руку, чтобы он вообще добрался до класса. Андрей шел рядом с Сашей и авторитетно рассуждал, что школа хуже садика, институт хуже школы, работа хуже института, семейная жизнь хуже работы, а хуже всего пенсия, после которой надо уже и помирать. Саша важно кивал, соглашаясь с ним.
На крыльце школы Нина спохватилась, что Серафим не взял с собой рюкзак с учебниками, и, крича на него, бегом потащила его домой. Серафим несся за сестрой, на бегу ухитряясь задирать голову и смотреть на небо. Уже на обратном пути обнаружилось, что во время бега он потерял ботинок и не помнит даже, в каком месте тот соскочил.
Вернувшись из садика, папа походил по кухне, удивляясь тишине, прерываемой лишь мерными ударами по стеклу. Это, стукаясь панцирем, плавала в аквариуме черепаха. Папа некоторое время осмысливал непривычную тишину, а потом осознал, что дома он ОДИН-ОДИНЕШЕНЕК.
Наконец-то! Какое счастье – писать книгу, когда тебя не дергают! Когда не грохочет мультиками компьютер и никто не ноет в ухо! Когда в доме ТИШИНА! Теперь-то у него появилась возможность работать!
– Вот! – вслух сказал папа Гаврилов, обращаясь к черепахе. – Давно пора!
Потирая руки, папа еще немного походил, мечтая, как сейчас потрудится, и сел к компьютеру. Написал строчек пять, но почему-то застрял и сварил себе кофе. Потом написал еще строчки две, сделал бутерброд и удалил строчек десять. Потом опять встал и принялся ходить, пытаясь понять, почему ему не работается.
Что-то было неправильно. Но что?
Папа покормил черепаху. Поменял опилки у морских свинок. Отсадил в свободную клетку крыса Шварца. В отдельной клетке Шварц тряс решетку и верещал как заключенный в темницу тиран.
– Вот так! Я буду писать! Трудиться я буду! А вы свободны, женщины Востока! – сообщил папа женам Шварца и вернулся к компьютеру.
И опять ему не работалось. Сначала папа удалял отдельные слова, потом предложения, затем абзацы, а под конец едва не удалил целую сюжетную линию.
Но тут он спохватился, что сейчас удалит всю книгу, и торопливо поднялся. Из крысиной клетки доносились ужасные визги. Оставленные без тирании Шварца, его жены передрались между собой и стали воровать друг у друга еду и детей. Одного из крысят они ухитрились засунуть головой между прутьями решетки, и, не появись папа вовремя, все закончилось бы плохо. Папа торопливо пересадил к ним Шварца. Разгневанный Шварц мигом задал всем своим женам трепку, забрал у них всю еду, задними лапами расшвырял детей – каждой жене примерно по равной кучке, и опять в клетке воцарился хрупкий семейный мир.
Папа стал бродить по дому, собирая по углам забытые чашки. Но и в пустых чашках вдохновения не обнаружилось. Он поднялся к голубям и шуганул их веником, надеясь, что они поднимутся в небесную безграничность, но голуби обленились и, едва отлетев от дома, вернулись на чердак. Пришлось папе снова пускать в ход веник.
– Вот вы какие! Заелись! – сказал голубям папа. – Вы прямо как люди! Чтобы заставить вас летать, кто-то должен непрерывно колотить вас веником!
Он насыпал голубям пшеницы и опять попытался работать, но даже не дошел до ноутбука, почувствовав, что бесполезно. Не зная, чем себя занять, он перемыл всю посуду и фломастером написал на холодильнике «Ну как?», поставив внизу дату.
Это была «временная бомба» – робкая попытка папы сегодняшнего протянуть руку папе завтрашнему, который уже все будет знать. Таких временных маячков у папы было по всему дому десятка два. Папа постоянно забрасывал их себе, когда долго не выходили книги или больше двух лет не рождались новые дети.
Так папа Гаврилов промаялся до часу дня, а потом ему пришлось идти за Сашей. В два явился Петя, вернулись Вика, Катя и Алена, и дом наполнился шумом. Что-то падало, грохотало, лезло в холодильник, ставило разогревать суп, ворчало, взгромождалось на табуретки, отыскивая Катины заначки.
Петя бродил по дому и, вознаграждая себя за то, что все утро притворялся в школе приличным человеком, трогал все смартфоны, планшеты и компьютеры. Обновлял, менял системы, подключал и отключал от Wi-Fi, ограничивал доступ, запароливал. Алена и Катя стонали, потому что Петя поставил программу, каждые десять минут выбрасывающую их из Интернета, и требовал за каждый следующий вход в Сеть что-нибудь вкусное из их тайников.
В половине шестого папа привез из сада Костю и Риту и стал разрабатывать Косте левую руку, потому что, хотя мамы не было, левая рука-то никуда не делась. Костя повторял, что левая рука ему не нужна, у него правая сильная, и пытался сбежать.
– Женский подход – делать все по схеме! – сказал папа. – А мужской подход…
– …вообще ничего не делать! – влезла Катя.
– Нет! Мужской подход – творческая импровизация! – оспорил папа и, предложив Косте поиграть в пиратов и пленников, прикрутил его правую руку веревкой к туловищу. Левую же руку папа, как невнимательный пират, прикрутить забыл. Теперь, чтобы освободиться, Косте нужно было развязать узел левой рукой. Пропыхтев пятнадцать минут, он с этим справился и потом очень гордился собой.
– А вот я развяжу любой узел! – сказал Петя и велел Косте и Саше себя связать.
Они его связали, и Петя, разумеется, легко освободился. Тогда Петя стал требовать у Алены и Кати, чтобы и они его связали, и тоже освободился.
– Теперь ты! – сказал он Вике, и Вика связала Петю таким количеством мелких узелков, что он уже не освободился и стал кричать, что она связывает неправильно, только веревку портит, и разводить другую похожую критику.
Пока все связывали Петю, папа машинально проверял, работает ли у остальных детей левая рука, и очень удивлялся, что работает. Например, Саша даже ухитрялся пропеллером прокручивать между пальцами левой руки карандаш, потому что так делал в кино один метатель ножей.
Костя соскучился и стал баловаться. Все-таки бедняге было непривычно без мамы, которая занимала его лепкой из глины, аппликацией и много чем еще. Саша ходил в велосипедном шлеме, потому что Костя бил его по голове ботинком.
– Не больно! Не больно! – кричал Саша и сам подставлял шлем, пока Костя не попал ему по носу. Тогда Саша вырвал у него ботинок и быстро куда-то с ним убежал. Нашли ботинок только через час – в морозильнике. Это была страшная месть Саши. Правда, Саша уже не помнил, что это он его спрятал, и удивлялся не меньше остальных.
Костя продолжал вредничать. Он хватал у девочек вещи, куда-нибудь их засовывал и не говорил куда. Вика попыталась поговорить с ним по-хорошему:
– ТЫ БРАЛ МОИ ВЕЩИ? Скажи, пожалуйста!
– «Пожалуйста»! – хитро повторил Костя.
Вика отправилась жаловаться на Костю папе.
– Он глупый! Давай включим компьютер, пусть прилипнет к нему и зомбируется! – закричала она.
– Нет. Лучше почитай ему, – сказал папа.
Вика поворчала, а потом перебросила Костю через плечо и потащила его в комнату читать. Вместе с Костей наверх отправился и Саша, хотя Вика несколько раз ему напомнила, что он за ней не закреплен и пусть идет к Кате. Но Саша к Кате не пошел, да Катя вскоре и сама пришла – якобы для того, чтобы искать что-то у себя в столе. Очень скоро стало ясно, что она ничего не ищет, потому что она разлеглась на туристическом коврике за шторкой и тоже слушала, как Вика читает. А потом совсем осмелела и принялась поправлять ударения:
– Дерёвня! Не «позвонишь», а «позвонишь»! Не «шинэль», а «шинель»!
Тем временем Петя настраивал роутер и никак не мог его настроить, хотя раньше делал это десятки раз. Он и в инструкцию залезал, и менял настройки – все было бесполезно. Рита прыгала рядом и, что-то оживленно болтая, рвалась помогать.
– Пусть она уйдет! Она мне мешает! – уронил Петя с королевской небрежностью. Кто был он – и кто Рита! Толстый животик в натянутых до груди колготках.
Но Рита не уходила. Она подпрыгивала и что-то пыталась сообщить, но слова путались.
– Нет, ну вы видели эту мелочь? Спорю на миллиард, что она его не починит! Тут разбирать все целиком надо! – воскликнул Петя, откидываясь на спинку стула.
Тут Рита, продолжая что-то бубнить, протянула палец – и все увидели, что один из проводов в роутере вставлен не до конца. Никто этого не заметил, а Рита заметила. Так Петя проиграл Рите второй миллиард.
Однако папа всего этого не слышал. Он сидел у себя в кабинете и быстро и жадно печатал. Мысли обгоняли одна другую, и пальцы едва успевали набирать текст. Изредка папа отрывался посреди предложения, и оно оставалось незаконченным, потому что мысль уже спешила дальше. Ничего, закончит потом.
Зато теперь папа знал, что мешало ему работать днем. Для работы ему нужен был ШУМ, непрерывный, как звук морских волн. Да здравствует шум!
Примечание:
*Йозеф Эметс — персонаж, придуманный российским детским
Купить книгу Дмитрия Емца «Моя большая семья. Бунт пупсиков» на ozon.ru.
Читать книгу Дмитрия Емца «Моя большая семья. Бунт пупсиков» на Литрес.ру.
Но больше всего я боюсь темноты. Папе это не нравится еще сильнее. Он говорит, что лучше уж пусть я боюсь собак. Тут хоть основания есть! Собака хоть укусить может, если, конечно, ее попросить. Но что может сделать темнота?
У Коли Булкина мама знает все. Подойди к ней, когда хочешь, даже если она спит, и спроси: «Ма-а-ам, что нам за-а-адано?» — она, даже не открыв глаз, тотчас ответит и, представьте, не ошибется!
Папа походил по кухне, удивляясь тишине, прерываемой лишь мерными ударами по стеклу. Это, стукаясь панцирем, плавала в аквариуме черепаха. Папа некоторое время осмысливал непривычную тишину, а потом осознал, что дома он ОДИН-ОДИНЕШЕНЕК.
Сложно понять и принять, что деменция неизлечима, но можно продлить светлый период.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.