«ДЕЛО о детективе». Том 2

…Но в большой степени в пику путаным воззрениям Дойла в 1911-м году по тем же самым дорогам Англии, которые исходили сухопарый Холмс и прихрамывающий на раненную ногу Ватсон, бодро зашагала другая фигура. Фигура была коренаста, полновата, низкоросла, на круглом лице поблёскивали очки с сильными стёклами, а одета она была в потёртую рясу заурядного католического священника.

Так на сцену детективного жанра вышел ещё один «сыщик с методом», и звали его…

Г.К. Честертон

Отец Браун

Великий английский писатель Гилберт Кийт Честертон, автор множества философских и религиозных трактатов, эссе, глубоких исследований английской литературы довольно скептически смотрел на жанр детектива и именно поэтому прославился как создатель целого пласта детективной литературы. Этот парадокс объясняется парадоксами самого Честертона, которыми он богато усеял практически все свои произведения. Парадокс – всегда загадка, она требует решения. Преступление – тоже загадка, преступление литературное – обязательно – парадокс. Мастеру парадокса нетрудно развить парадокс до детективной интриги, вопрос в том, для чего это ему нужно.

Согласно легенде в какой-то момент Гилберт Кийт нуждался в срочных заработках, кто-то сказал ему, что издатели с невероятной охотой принимают детективы. Что ж, попробую, — сказал Честертон и написал первый свой детектив. И вот, на литературной арене появляется маленький священник из Эссекса – отец Браун. Шёл 1911-й год…

Если быть скрупулёзно точными, то придётся сказать, что карьера Честертона как автора детективов началась в 1905-м году сборником рассказов «Клуб удивительных промыслов». Это не детективы в полном смысле слова, ни в одном из шести рассказов сборника не происходит ни одного убийства, ни даже хоть единой кражи. Однако сыщик-любитель Руперт Грант повсюду видит зловещие признаки преступления. И он бы далеко зашёл, если бы не его мудрый старший брат, отставной судья Бэзил Грант, который в каждом случае раскрывает пусть не преступление, но ту или иную загадку. В сущности, «Удивительные промыслы» — своего рода пародия на детектив. Но и проба пера в этом жанре…

Из чего же мы заключаем, что Честертон стал писать уже не пародийные детективы в пику Конан Дойлу? Признаться, следствие не припомнит, чтобы Г.К.Ч. именно в детективах вступал в полемику с А. К. Д. Но в других своих произведениях он в такую полемику вступает. А то, что отец Браун это полемика с Шерлоком Холмсом, видно по множеству признаков. Во-первых, сам образ священника подаётся как практически полная противоположность Холмсу: Холмс собран – Браун рассеян; Холмс спортивен – Браун рыхл; Холмс преподносится как «мыслящая машина», лишённая эмоций (что правда, Конан Дойлу всё же не удаётся) – Браун эмоционален, душевен; Холмс логичен – Браун парадоксален; в основе метода Холмса сбор и дальнейший анализ улик – Браун нарочито пренебрегает уликами, собранными другими персонажами; противники Холмса, преступники, как раз и получаются у Конан Дойла «мыслящими машинами», тонко и коварно просчитывающими все свои ходы – противники Брауна – люди со всеми своими противоречиями, и, анализируя их характеры, Браун и выводит, кто совершил преступление.

Можно представлять отца Брауна вот таким или таким…

Итак, во-вторых, метод Брауна если не полностью противоположен методу Холмса, то кардинально с ним рознится. Откуда же приходской священник из захолустья так глубоко знает человеческую природу? «Приходят, рассказывают…» — в одном из рассказов поясняет отец Браун. Люди приходят на исповедь, каются, рассказывают самые разные жизненные ситуации и, конечно, свою роль в них, свои греховные, порой преступные дела, а также и помыслы. Волей-неволей любой практикующий священник за сколько-то лет службы узнаёт о людях столько, что никакому психологу не приснится.

И, наконец, в-третьих, если в детективах Конан Дойла мораль лишь побочный продукт повествования, то у Честертона она всегда в центре. Собственно, от морали Честертон и «пляшет». Практически в каждом рассказе об отце Брауне перед нами открываются те или иные последствия наших пороков, вылившиеся в преступление. В ряде рассказов Браун, раскрывая преступление, опровергает тот или иной человеческий предрассудок.

В Брауниане, затянувшейся как и Холмсиана на долгие годы и насчитывающей 53 рассказа, Честертон добивается удивительного эффекта. С одной стороны в каждом рассказе – мораль, которую читатель, особенно юный не особо-то и жалует, с другой стороны – мораль облечена в форму захватывающего детективного рассказа, который читается с интересом в том числе и юными читателями.

Фишер, Гейл, Понд…

В некий момент как Конан Дойл Холмсом, так и Честертон начал тяготиться Брауном, хотя и в этом случае публика требовала всё новых и новых «Браунов». Но сам жанр детектива, по-видимому, всё же оказался для Честертона привлекательным, он позволял в увлекательной форме делиться с читателями не очень-то и простыми мыслями. Более того, можно предположить, что отец Браун как «сыщик с методом», притом методом, задающим достаточно жёсткие рамки, стал попросту тесен Честертону. И в 1922-м году выходит сборник рассказов о Хорне Фишере под названием «Человек, который знал слишком много». Фишер, меланхоличный человек из высшего света, близкий к политической элите, хотя сам не политик, раскрывает политические и околополитические интриги, опираясь на хорошую осведомлённость жизни высших кругов общества. В восьми рассказах этого сборника Честертон решительно раздвигает рамки политического детектива, едва намеченные Конан Дойлом.

Но и этого мало: в 1929-м году выходит сборник «Поэт и безумцы», снова из восьми рассказов, где преступления раскрывает художник и поэт Гэбриел Гейл. Здесь преступления имеют психиатрическую подоплёку, и Гейл как метод использует свою способность смотреть на мир глазами сумасшедшего.

Тема раскрытия нечистых политических интриг, надо понимать, не давала Честертону покоя, и в 1937-м, уже после смерти писателя выходит опять же восемь рассказов «Парадоксы мистера Понда». Понд, высокопоставленный, хоть и не публичный чиновник, находит преступника, умело пользуясь логикой парадокса. Как уже было отмечено, на парадоксы Честертон был мастер.

Близко к детективу стоят ещё два сборника рассказов Честертона: «Охотничьи рассказы» (1925) и «Пять праведных преступников» (1930). Это тоже весьма и весьма увлекательно чтение.

Рывок жанра

Можно с весьма высокой степенью уверенности говорить о том, чем именно Честертон обогатил жанр детектива. В первую очередь его можно с полной ответственностью считать зачинателем психологического детектива. Методы честортоновых сыщиков преимущественно психологические. Он же фактически и отец политического детектива, так как у Конан Дойла к собственно политическим можно отнести, пожалуй, лишь «Его прощальный поклон», — во всех остальных случаях Холмс хоть и расследует дела по заказу политиков, но это дела, скорее, частные.

Но, раздвинув рамки детектива, Честертон своим творчеством и укрепил их, сделал жёстче. Большинство детективов Честертона вполне подходят под определение «Новейшего философского словаря». Таким образом, жанр всё больше цементируется в неких, уже становящихся классическими, границах. Следующим детективщикам поневоле придётся придерживаться рамок, уже ставших привычными читателю.

А может быть, жанр изначально, с момента своего изобретения уже содержал в себе некоторые весьма жёсткие требования? Трудно сказать.

…и даже вот таким…

Вот любопытный пример. В первых рассказах отец Браун действует сам по себе. У него нет товарища его приключений. Но уже в пятом рассказе Эркюль Фламбо, доселе выступавший в роли преступника, но перевоспитанный до уровня частного детектива, становится почти постоянным спутником священника. Это вам ничего, вернее никого не напоминает? У Эдгара По рассказ ведётся от первого лица смутно обозначенного героя – друга сыщика Дюпена. Именно ему, лирическому герою детективов По Дюпен открывает секреты своего метода. У Холмса сначала появляется Ватсон, а потом уже первое дело – «Этюд в багровых тонах». Повествование ведётся опять же от имени Ватсона. Ватсон – совершенно необходимое дополнение Холмса. Не будет Ватсона, некому будет по ходу повествования строить ошибочные версии, а в финале некому будет выслушивать истинные подробности расследования.

У Честертона почти всюду повествование идёт от третьего лица. Но и у его сыщиков есть свои ватсоны. У Бэзила Гранта это Руперт Грант. Создавая Брауна, Гилберт Кийт как-то сразу не озаботился созданием Ватсона для патера. Но Ватсон оказался нужен! И его роль была отдана Фламбо. В других сборниках Честертона кто-нибудь обязательно играет роль Ватсона. У Фишера это журналист Гарольд Марч, у Гейла ватсоны меняются от рассказа к рассказу, а у Понда ватсонов сразу двое – основательный и скептичный судейский сэр Хьюберт Уоттон и беспечный ирландец капитан Гэхеген.

Вот мы и раскрыли одну из тайн классического детектива: практически во всех случаях «сыщика с методом» должен сопровождать товарищ, наделённый более-менее строго определёнными качествами. Наиболее полно эти качества воплощены в незабвенном докторе Ватсоне: он предан сыщику, он не дурак, но всё же заметно глупее сыщика, каков бы ни был род его занятий, он должен иметь возможность сопровождать сыщика в его приключениях. Тут уж авторам детективов приходится вовсю выкручиваться. Помните, как Конан Дойл опрометчиво женил Ватсона, а потом вынужден был измышлять для него всяческие возможности оставить семейный очаг и присоединиться к Холмсу? В конце концов Конан Дойл «умертвил» бедную миссис Ватсон…

Ватсон несёт в детективе ответственную смысловую нагрузку. Если сыщик заведомо «умнее» читателя, то Ватсон заведомо его «глупее». И то и другое – литературный трюк, условность. Читатель должен чувствовать себя где-то посередине. Если бы в детективе был один только сыщик, читателю было бы неуютно всё время чувствовать себя тупицей. А так очень даже ничего. Мы сразу видим ошибки ватсонов и на их фоне чувствуем себя вполне уверенно. Ну и опять же: кто-то должен повествовать нам все эти истории, а сыщик должен с кем-то делиться секретами своего ремесла. И, наконец, бывают ситуации, когда сыщику нужен пусть недостаточно умный, но исполнительный, а то и сильный помощник. Так, например, в ряде случаев силач Фламбо спасает от опасности неуклюжего отца Брауна.

Опять Г.К.Ч.

Г. К. Ч.

Некогда мы пытались ответить на вопрос, что за человеком был Артур Конан Дойл. Это оказалось весьма непросто. Да, собственно, мы так и не смогли достоверно определить, каких жизненных позиций придерживался автор Холмса. С Честертоном в данном случае проще, хотя простой личностью его не назовёшь. Впрочем, он куда более целен. Гилберт Кийт родился в семье с крепкими традициями англиканства. В этих традициях он был воспитан и, насколько известно, христианству вообще никогда себя не противопоставлял. Был религиозен. В 1904-м году он познакомился с католическим священником Джоном О’Коннором. Отец О’Коннор поразил Честертона глубиной своих познаний человеческой природы. В последствии, садясь за первый свой детективный рассказ, Честертон во многом лепит своего отца Брауна с реального отца О’Коннора. Также крайне важно то, что благодаря этому священнику Честертон лучше знакомится с католическим вероисповеданием. Католическая церковь, церковь как-никак апостольская, всё больше и больше влечёт писателя. После долгих размышлений, в 1922-м году Честертон совершает такой решительный и непростой шаг как смена конфессии: он становится католиком.

Религией, христианством, пронизано всё творчество Честертона. В его работах начиная с детективов и кончая религиозными трактатами богословы, безусловно, обнаружат те признаки, по которым католическое мышление отличается от православного. Рядовому читателю, пожалуй, сделать это будет сложно. Но Честертон в первую очередь – христианин, во вторую – католик, так что на книжной полке православного читателя будет вполне уместен. Я бы сказал больше – нужен. Если рассматривать его ценность в деле воспитания детей и юношества, то её можно признать огромной. Если ребёнок, увлёкшийся детективами, доберётся до Г. К. Ч., он увлечённо прочёт весь цикл об отце Брауне, затем и другие сборники, потом, глядишь, заинтересуясь, доберётся до романов Честертона, это весьма полезное чтение, хотя здесь мы их не рассматриваем, а далее, если свезёт, то будет читать и религиозно-философские эссе мастера. Про все не скажу, но, к примеру, «Вечный человек» пусть не в детстве, позже, но захватывает что твой детектив. А эта книга здорово помогает утвердиться в вере.

* * *

Конан Дойлу в рассказах о Шерлоке Холмсе нередко приходилось идти на допущения, отклоняясь от чёткой линии «чистого» детектива, прибегать к неизбежным условностям, давая в руки сыщику сведения, изначально скрытые от читателя. Иначе зачастую невозможно: если дать читателю в руки все данные, то, глядишь, он раньше времени сам раскроет преступление, и интрига будет утеряна. А сочинить детектив таким образом, чтобы читатель с одной стороны заранее обладал всеми данными, а с другой развязка оказалась для него полной неожиданностью, крайне трудно.

…но вернее вот таким.

Честертон в этом плане недалеко ушёл от Дойла. Да, Браун у него раскрывает преступление ещё более неполицейскими методами, нежели Холмс, но что до условностей, то Честертон позволяет себе большие вольности. Многие из описываемых им преступлений просто физически не могли быть осуществлены. Сплошные натяжки. И, конечно, в его случае читатель никак не может быть вооружён полным набором данных. Он ведь не общается лично с кругом подозреваемых, как это делает тот же отец Браун! Как бы искусно и точно не были описаны персонажи, читатель видит схему, а Браун, подразумевается, видит живого человека, ему, разумеется, легче проникнуть в душу преступника. Но все эти детали обнаруживаются лишь при детальном исследовании творчества, какое и предпринято нашим следствием. Если просто читать Честертона, то недостатки его детективов компенсируются высочайшим мастерством рассказчика, они захватывают, мы верим всему написанному, мы принимаем правила игры и нам нравится эта игра.

При всём величии Честертона как мастера детектива не ему было суждено довести этот жанр до совершенства, до настоящей игры с читателем – кто раньше разгадает загадку? Вот тебе все данные, все улики, все фигуранты дела – догадайся! Для написания детектива-игры нужен был особый талант. И он в полной мере проявился у…