На театральной сцене и в кино Дмитрий Лысенков – яркий, запоминающий, востребованный актер. «Батя» решил узнать, как его артистическая неординарность влияет на его семью – жену и двух дочек.
Дмитрий Лысенков, российский актер театра и кино. Родился 6 июля 1982 года в Ленинграде. Окончил Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства. Играет в московских и петербургских театрах. Лауреат премий Станиславского, «Золотая маска» и др. Снимается в кино и сериалах. В браке с актрисой Марией Зиминой воспитывает дочерей Софию и Алису.
— Ваша первая театральная роль – в спектакле «Старший сын». В 19 лет вы сыграли Сарафанова-отца. Как на вас повлияла эта роль, и изменилось ли отношение к ней, когда вы сами стали папой?
— К моменту собственного отцовства этот спектакль уже был снят с репертуара. Исполнение роли Сарафанова-старшего – это мой взгляд на проблемы отцов и детей с детских позиций. Играя, я вспоминал своего папу и вообще строил образ героя, основываясь на личном опыте наблюдения за отцами.
Это был дипломный спектакль, поставленный Юрием Николаевичем Бутусовым, и делался он этюдным методом, то есть была возможность привносить много своего. У нас в спектакле даже были выдуманные сцены и персонажи. Например, поскольку Сарафанов пишет музыку, у него была Муза. Позже, уже после переноса спектакля с малой сцены на большую эти придуманные нами этюды были купированы. Мы из них выросли.
– Ваш папа – геодезист. Это романтическая профессия?
– Не только папа, но и его родители – мои дед и бабушка – были геодезистами.
Да, профессия, наверное, романтическая, потому что связана с путешествиями. Дух путешествий и во мне жив, я тоже люблю не просто ездить по странам и городам, а залезать там на какие-то высоты или ползать по лесу. Генетика срабатывает.
— Хорошо ориентируетесь на местности?
— Не знаю, насколько хорошо, все же я – городской житель.
— А кто ваша мама по специальности?
— У нее много профессий. В моем детстве она была воспитателем детского сада, потом нянечкой в роддоме и в больнице, затем секретарем-машинисткой – и в то время у нас дома были печатные машинки. А в начале 90-х, когда с трудоустройством было туго, родители вообще работали в охране с собаками. Сейчас так получилось, что уже давно мама занята в сфере красоты: косметология, маникюр и т.д.
— Таким образом, у вас даже в рамках семьи огромный багаж наблюдений за профессиями…
— Я отчетливо это понял, когда начал заниматься актерской профессией. Это особое умение – наблюдать за окружающей жизнью.
— Какие самые яркие картинки сохранились у вас из детства?
— Некоторые куски, отрывки событий детства я знаю и помню только по рассказам взрослых. Наверное, как у и многих детей, одни детали остаются в памяти, а другие – нет. И когда тебе родители рассказывают о том, что с тобой случилось, порой удивляешься – как это могло быть? Потому что тебе запомнились совсем другие вещи.
Например, когда мы жили в Эстонии – папа работал под Тарту, — меня покусали пчелы. Я был светлым блондином, и местные жители меня часто принимали за эстонца, и как-то во время очередной прогулки соседка нагрузила меня помидорами и огурцами. С этим угощением я отправился домой, и помню, что когда пришел, мама мыла голову в тазу на улице. А дальше, по маминому рассказу, я в саду увидел деревянный ящик, а на нем муху – и решил ее прихлопнуть. Однако оказалось, что это был не ящик, а улей, и не муха, а пчела! (смеется) Рассерженные пчелы вылетели из улья и меня покусали. Про пчелиные укусы я знаю из рассказа мамы, а сам помню только про огурцы!
Еще один эпизод тоже из дошкольного детства. Мы жили в коммунальной квартире в Ленинграде. Вдвоём с младшим братом надели на головы непрозрачные мешки и дрались подушками и мягкими игрушками. При ударе каким-то плюшевым медведем брат упал на ручку дивана и рассек бровь. Дальше помню, как мы поехали в травмпункт, и пока брат с мамой были у врача, я ходил по коридору. Там в шкафах, за стеклом, были выставлены детские поделки из пластилина, желудей, каких-то перышек. Я рассматривал их и впервые понял: «Надо же, оказывается, можно делать такие вещи!»
— В одном интервью вы обмолвились, что любовь – это ответственность и попытка минимизировать боль, причиняемую другому…
— Любовь это сначала вспышка, а дальше она приобретает совершенно другие формы.
По поводу минимизации боли другого — именно так. Потому что, когда любят, все равно делают больно друг другу – либо ты сам что-то сделал не так, либо тебе кажется, что он… Это ответственность, прежде всего, за того, с кем ты решил идти по жизни. Ответственность за свои и за его поступки, потому что вы уже находитесь в спайке. Вы – вместе. Это даже больше касается не любви, а уже непосредственно брака.
Любовь со временем меняется. Когда мы работали над спектаклем по пьесе Л.Н.Толстого «Живой труп», режиссер нам пересказывал лекцию психолога об этапах и типах любви. Мне запомнилась фраза: «Если вы думаете, что любовь прошла, не беспокойтесь, она у вас настоящая еще и не началась!»
Все начинается со страсти, а дальше развивается до той любви, с которой люди до золотой свадьбы живут. Она другая и сильно отличается от того, с чего начиналась. В ней есть спады и взлеты, охлаждения и, наоборот, возгорания. Она нестабильна и даже, возможно, не всегда радует, но важно ее сохранять, и тогда у вашей любви будут сезоны – лето, осень, зима, а потом из зимы снова начинается весна.
— Могут ли дети быть «цементом», который спасет брак родителей?
— В семье моих родителей так было. Мама и папа уже давно не жили вместе, но не разводились довольно долго — ради нас. Мой брат Глеб очень переживал, когда заходила речь об их разводе. А когда мы выросли, родители расстались. Это все, конечно, мучительно и для детей, и для взрослых, но жить в браке только ради детей, на мой взгляд, не стоит. Потому что все равно это нездоровые отношения, и дети это чувствуют.
Но, безусловно, дети – «цемент», так как дают смысл союзу мужчины и женщины, и заставляют преодолевать проблемы отношений, кажущиеся сейчас неразрешимыми. Супруги вполне могут осознать, что всё это временно, и дальше пойти по жизни вместе, не разбежавшись.
— Говорят, что в актерской семье очень трудно сохранить баланс – когда один много снимается, а другой больше занят бытом. Ваша супруга-актриса без сожалений предпочла роль мамы и жены?
— Возможно, дело в том, что когда у нас появились дети, пришло осознание того, что есть вещи поважнее, чем театр.
Кроме того, Маша занимается не только детьми. Еще до нашего знакомства ее хобби была фотография, а сейчас она фотографирует профессионально, снимает портреты, совмещает фото со своими рисунками и т.д. В ее жизни есть творчество, просто другое. Актерской профессией она почти перестала заниматься, хотя несколько раз в месяц приезжает в Петербург, чтобы сыграть спектакли в «Приюте комедианта».
— В одном из интервью вы сказали, что «секрет крепкого брака в том, чтобы не разводиться»…
— Это я процитировал одну западную актрису. Мне понравилось это выражение.
— Но в чем тогда секрет — в сдерживании эмоций, эмоциональном контроле? Это, наверное, очень тяжело для актера?
— Да, и этому надо учиться, и не могу сказать, что я в этом преуспел. Я отдаю себе отчет в том, что только нахожусь на стадии обучения умению владеть собой — у меня не всегда получается себя сдерживать.
— Дома вы — диктатор, домостроевец?
— Я не домостроевец, но люблю, когда мое мнение ставится во главу угла. Хотя какие-то важные моменты мы всегда решаем коллегиально. Как правило, это то, что касается всей семьи (покупка чего-то серьезного, связанного с домом, дачей, машиной), или уход из театра, значимые предложения по работе и т.д.
Да, я диктатор, но при этом в бытовых вещах легко от чего-то отказываюсь, т.е. я как бы «диктую», а потом могу сдать позиции.
— Правда ли, что вы перфекционист и зануда?
— Да, и мое занудство проявляется в «положи вещь туда, откуда взял». У меня все разложено по полочкам, я точно знаю, где что, и не люблю, когда это оказывается в другом месте. Потому что тогда это невозможно найти!
— Но вы сами участвуете в наведении порядка или только управляете процессом? Вас можно, например, увидеть с пылесосом в руках?
— Да, а еще я люблю мыть посуду. Теперь это в основном делает посудомоечная машина, но я тоже и довольно часто. Я вообще хозяйственный мужчина.
— То есть, вы не «весь в искусстве»? Многое умеете в быту?
— (смеется) Я все умею – и распилить, и прибить. Единственное, с чем не дружу – электричество, и обычно не занимаюсь проводкой. Но сейчас в этом нет сложности: вызываешь опытных людей, и они все делают. Починкой сантехники я тоже давно не занимался – краны меняет сантехник, хотя в этом тоже ничего сложного для меня нет.
Просто я считаю, что каждый должен заниматься своей профессией. Например, все, что касается дачи, я умею, но дом мне ставили строители, а я в этот момент работал в другом месте.
— Вы произнесли слово «дача». Вы садовод и огородник?
— Нет, я не садовод и не огородник. Этим я «наелся» в голодные 90-е. Я был ребенком, и мы с братом, бабушкой и отцом занимались огородом, потому что тогда дача нас кормила. Я думаю, этого не избежали многие дети, рожденные в Советском союзе. По воспоминаниям моей жены у нее было то же самое – прополка, сбор ягод и т.д. В моем детстве это было обычным делом – мы корчевали, вскапывали, боронили и отлично знали весь процесс. Поэтому сейчас к этому виду деятельности меня не тянет.
— У вас в семье женщины в большинстве. Как вам живется в женском царстве?
— Прекрасно, и я даже не представляю, как было бы иначе. Мне очень нравится, что все они другого пола.
— У вас есть метод как не переносить в дом переживания и эмоции, с которыми связана ваша профессия? Вообще актеров этому учат?
— Этому не учат. И мне казалось, что я и не переношу, однако наши недавние разговоры с Машей показали, что мое настроение все же зависит от того, какую роль я репетирую в театре. Я приношу домой груз всех своих персонажей, и это мешает, потому что не все они положительные. И в семье возникает напряжение; когда папа репетирует что-то сложное, дом молчит. Эта проблема была озвучена, я о ней теперь знаю и попытаюсь вести себя иначе.
— У вас как у отца семейства есть свой кабинет? Или, когда нужно учить роль, вы всех прогоняете?
— Я не могу никого прогнать, могу только сам уйти.
В Петербурге у меня была комната, которая называлась «кабинет», но дочки всегда могли туда ворваться и смотреть стоявший там телевизор целый день.
Дело в том, что у моих детей нет пространства, в которое они не должны заходить. Нет такого запрета по отношению к какой-то комнате. Они называют их «папина» или «мамина», но бывают везде. У нас так заведено. Конечно, иногда это мешает работе, но сейчас они уже более взрослые – с ними можно договориться! Я могу им сказать: «Ко мне не входить, потому что я пошел спать или я буду работать». Раньше, когда я учил роль, дочки бегали вокруг меня и мешали! (смеется) Я собирался и уезжал в театр. Теперь они уже понимают, что мне нужно какое-то свое пространство для работы или отдыха.
— Как-то вы сказали, что «ваши дети не отравлены театром и не росли за кулисами». А вы бы хотели, чтобы они полюбили театр?
— Любить театр со стороны как зритель — прекрасно. Но изнутри… Я не желаю им такой судьбы, однако если сами решат стать актрисами, противостоять этому не буду.
Не могу сказать, что женская доля в театре это счастливая судьба. Актерская профессия – мужская, потому что ролей больше. Да и век актрисы очень не долог. Единицы, кому так везет – быть востребованной и занятой всю жизнь. Нет такого, чтобы мы не пускали дочек в театр, лишь бы они не знали о его существовании. Ходить на спектакли – пожалуйста! Но мы не хотели прививать детям тягу к закулисью, и потому не брали их с собой. Тем более у нас была такая возможность – с ними сидели бабушки (или моя мама, или, когда приезжала с Урала, Машина).
— Вам принадлежит фраза, что «в России женщины часто тащат воз за мужчин». Вы до сих пор так считаете?
— Помню этот разговор, он был об инфантилизме. Да, я убежден, что женщины чаще принимают серьезные решения в отношении семьи, потому что мужчины заняты игрой в шарики на айфоне.
— ???
— Да-да, я в метро езжу и вижу, чем занимаются люди и как они реализуют свои фантазии! (смеется) Не все, конечно, но многие.
— Это особенности российского менталитета?
— Я думаю, везде так. Хотя, конечно, я больше времени провожу в России, наблюдая российскую действительность.
— Но вы-то серьезный человек, не инфантильный?
— В чем-то – нет, абсолютно точно я не играю на айфоне. Игры мои остались в моем детстве. У меня теперь другая игра – она стала моей профессией. Может быть, поэтому я и не занимаюсь никакими другими играми. Кто знает, будь я инженером, может, играл бы в компьютерные игры (смеется).
— А вы планируете как-то особенно подготовить дочерей к будущему, воспитать их более ответственными и умеющими постоять за себя – с учетом мужской инфантильности?
— Уметь постоять за себя, конечно, нужно. Точно знаю, что у младшей нет с этим проблем. Она, как это обычно бывает у младших детей, отвоевывает пространство у старшей. Старшая дочка пока еще в каких-то «розовых очках». Но она настолько добрый и необидчивый человек, что даже если что-то происходит, быстро отходит. А вообще, поскольку дети мои – люди неплохие, то, я надеюсь, они в итоге и окружат себя такими же хорошими людьми.
— Вы в детстве много читали?
— Я читал очень мало. Отношения с книгами у меня складывались так: в детстве я презирал беллетристику – так я называл художественную литературу – и в основном предпочитал энциклопедии. Их у меня было несколько – по истории, биологии и т.д. Конечно, я их любил больше за картинки, но поначалу множество знаний почерпнул именно оттуда. А художественные произведения читал плохо и медленно. Скорость чтения у меня до сих пор страдает, потому что я всегда читал словно вслух с выражением (улыбается).
Потом в силу профессии мне пришлось много читать, и прелесть чтения я начал осознавать только в студенчестве. В годы учебы это была скорее необходимостью, а вот удовольствие появилось позже.
— А дочерей приобщаете к чтению?
— Приобщаю тем, что сам читаю им сказки, а они любят их слушать.
Младшая читает по слогам, а старшая ходит в школу и читает лучше – есть же школьная программа, и все что положено дочка делает.
Дети, которые любят сами по себе читать, довольно редко встречаются. Обычно детям нравится играть или ничего не делать. Я и мои дочери относимся ко второй категории.
— Но что-то приходится убеждать делать?
— Да, то, что принесет им пользу в будущем – чистить зубы и делать зарядку по утрам, посещать кружки.
Впрочем, с кружками другая история. Ходить туда мы дочек не заставляем. Маша предлагает им разные направления, а они уже сами выбирают. Танцы, лепка, рисование, бассейн и все вкупе можно попробовать. Очень быстро сами девочки понимают, что им интересно.
В итоге старшая очень любит танцевать и занимается хип-хопом. Младшая ходит на занятия ораторским искусством в Московский дворец пионеров. У них хороший педагог — они читают, разыгрывают какие-то сцены, их учат мыслить, отталкиваясь от текста, они изучают философскую лирику Алана Милна. Кроме того, она рисует. Старшая тоже ходила в кружок рисования, но ей это надоело и не переросло в желание поступать в художественную школу. Графика, рисование шаров, кубов и тетраэдров убили в ней желание творить.
Я могу это понять, потому что со мной было аналогично. В детстве я занимался в художественной школе, но ровно до того момента, пока мне не стали диктовать, как именно надо рисовать. Когда я делал это по вдохновению, мне нравилось, как только нужно было это делать по канонам, мне сразу становилось скучно.
— А театральной студии в вашем детстве не было?
— Нет, в пятом классе наша учительница по литературе пыталась сделать театральный кружок, но все мои выходы в школьных постановках не были для меня удовольствием. До определенного времени, а именно до старших классов.
— Почему произошла перемена?
— Когда я учился в десятом классе, наши учителя истории и литературы решили сделать программу «Перечитывая заново» (был такой спектакль Г.А. Товстоногова, и они ее так же назвали) и поставили на школьной сцене рассказы и водевили А.П. Чехова. Я сыграл там несколько ролей и имел какой-то феерический успех. Это на меня так подействовало, что я всерьез начал думать о поступлении в театральный ВУЗ.
А в театральном кружке, помню, почему не стал заниматься. Мы пытались репетировать сказки Андерсена, и мне казалось, что Оле-Лукойе, которого я играл, разговаривает как старичок. Я это изображал, а мне говорили: «Нет, не надо, говори своим голосом!»
И мне сразу стало скучно…
— При вашей занятости вас хватает на воспитание детей?
— Я так скажу: мне, наверное, вообще лучше не заниматься воспитанием и особенно образованием – я слишком нервный человек! Это заметно, когда я делаю уроки со старшей дочерью. Я не педагог… У меня нет для этого терпения.
Маша мне все время говорит: «Ты — папа девочек, тебе их надо просто любить и всё!»
Дочки любят играть, обниматься, приходят посидеть со мной, я читаю им на ночь книжки. К этому и сводится мое воспитание, и на это времени у меня хватает.
Помню, когда старшей было два года, она приносила мне свои игрушки и говорила: «На! Играй!» То есть, я должен был играть, а она просто наблюдала, как я играю с ее игрушками. Для нее это как кино включалось или спектакль, и она смотрела, как я разыгрываю сценки. С младшей другая история – у нее есть старшая сестра, и они играют вместе.
— Что для вас значит, быть отцом?
— Это радость. Понятно, что это ответственность, страх за настоящее и будущее моих детей… Но по большому счету, главное, что в этом для меня есть – радость.
Использованы фото из личного архива Дмитрия Лысенкова.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.
Дочка изобретателя, правнучка знаменитого скульптора, потомок древнего английского рода Виктория Шервуд уверена: историческая и семейная память помогает человеку лучше понять самого себя.
Сложно понять и принять, что деменция неизлечима, но можно продлить светлый период.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.