И вот, в субботу перед Пасхой после шумных и даже скандальных приготовлений, из кухни, где на полу осталась мука, луковая шелуха и разноцветная посыпка, от стола, измазанного зеленой гуашью, от разведенных пищевых красителей, которые пыталась выпить наша младшенькая, мы идем в храм освящать куличи и яйца. Они уложены в корзине, накрытой белым полотенцем.
На улице уже совсем весна – первая зелень, синее небо, теплый воздух. Со всех сторон к нашему храму идут люди с корзинами и пакетами, в которых, как и у нас – яйца и куличи. Мы стоим в очереди, здороваемся со знакомыми, а потом ставим на столы, вынесенные прямо на улицу куличи теплого коричневого цвета, темно красные, прокрашенные луковой шелухой яйца.
Подходит священник в белом, а за ним несут серебряную чашу, и вот — над столами летит искрящаяся вода. Потом мы заходим в храм, чтобы приложится к плащанице, и там видим, как в потоках солнечного света горят красные свечи.
Ночью вместе со старшими детьми мы идем на Крестный ход. У храма стоит много людей со свечами, мы зажигаем от других наши свечи, а потом вместе начинаем двигаться вокруг церкви. Это редкий момент, когда ты можешь почувствовать и осознать, что действительно идешь вместе с людьми и вам действительно есть куда идти вместе.
Потом наступает Пасха, а за ней неделя, когда свет может стать особенно зримым. Ты замечаешь свет, которым пронизана обычная жизнь, обычные ежедневные моменты.
Мы идем с четырехлетней Машей в детский сад. Решили пойти пешком — погода хорошая. Она держит меня за руку, замечает и комментирует все подряд: желтые цветы, собак в комбинезонах, которые смешно ходят кругом друг за другом, разбитое стекло, перышко на асфальте, деревянного богатыря, которые похож на дедушку. Раньше она любила задавать вопросы: «А зачем на свете травка?», «А зачем на свете птичка?», «А зачем на свете деревья?», и, наконец, «А зачем на свете свет»? И это звучало как песня или стихи…
Вечером она просит меня рассказать сказку про пингвина, который разучился плавать, но зато научился летать. Это вполне похоже на нашу жизнь – на кризисы, которые лишают нас возможности делать обычные вещи, но учат делать вещи невозможные. Потом Маша засыпает. Иногда перед сном она пытается выключить весь свет в квартире и резко пресекает попытки братьев оставить горящей лампочку, чтобы почитать.
Cпит ребенок, за окнами дождь,
За стеною беседуют двое,
Здесь меня оставляет в покое
Наша общая древняя дрожь,
Поживи эти восемь минут,
Будто все в этом мире в порядке,
Будто плод запрещенный и сладкий
Еще, может быть, и не сорвут.
Я прихожу домой с работы. Младшая дочка Василиса топает навстречу со счастливым «папа, папа». Глаза горят, рот сияет улыбкой, руки тянутся к тебе – «На луки, на луки»! Конечно, сразу хватаешь ее на руки, и она кладет тебе голову на плечо. Ты идешь на кухню. Дочки залезают к тебе на колени – одна на одно, другая на другое, и пытаются есть из твоей тарелки. Подтягиваются сыновья, начинают делиться мыслями, шутками и происшествиями. Потом можно лечь на диван и пусть по тебе ползают, прыгают твои дети, пусть нападают на тебя с пластмассовыми мечами, берут тебя в плен, делят твои руки и ноги, накрывают с головой одеялом, визжат «Папа, спаси меня!» или «Саша, хватай папу!». Пусть они ползают по полу, завернувшись в одеяло. Пусть хватаются за твои ноги, а ты ходишь по квартире, волоча их за собой. Пусть все это будет.
Я теперь живу в хорошем дне.
Здесь бежит веселый сын ко мне.
А весенний вечер из окна
наливает свет на кухню к нам.
Маленький кофейник на плите
Здесь согрет для дорогих гостей.
И лежит брусками пастила
на прямоугольнике стола.
Кажется, что в эти дни Светлой седмицы все должно быть по-особенному – тихо, светло, умиротворенно. Но дети, как и в другие дни, капризничают, ссорятся, роняют на пол освященные яйца. Но именно в эти дни я могу увидеть все это происходящим не в суете и нервозности, а в тишине, свете и просторе.
День, наполненный до краев,
Свет из теплого янтаря,
День выходит из берегов
И впадает во все моря.
Отпускает рыбак улов,
Тихо светится даже тень.
Если к радости ты готов,
Не закончится этот день.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.
Дочка изобретателя, правнучка знаменитого скульптора, потомок древнего английского рода Виктория Шервуд уверена: историческая и семейная память помогает человеку лучше понять самого себя.
Сложно понять и принять, что деменция неизлечима, но можно продлить светлый период.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.