Протоиерей Геннадий Фаст: Не разделяя службу и семью

Он родился в «вечной ссылке», вырос в семье меннонитов, а потом стал православным священником. Протоиерей Геннадий Фаст сегодня известный проповедник, богослов, автор многих книг и настоятель храма равноапостольных Константина и Елены города Абакан. Как он успевал служить, писать и воспитывать пятерых детей и успевает ли сейчас общаться с внуками? Как сохранил близость с родными, оставив веру предков и перейдя в Православие? Как удержать подростков в Церкви? Обо всем этом отец Геннадий рассказал «Бате».

Протоиерей Геннадий Фаст

Ссыльная семья

– Отец Геннадий, я знаю, что вы родились в семье ссыльных. Родители были высланы, когда депортировали советских немцев?

– Нет, моего отца арестовали раньше, в 1938 году. Арестовали как врага народа. Родился он в зажиточной семье, но после революции всё их имение разграбили, уничтожили. Он был 1905 года рождения, поэтому успел закончить сельскую десятилетку, что для того времени редкость. Всю жизнь был простым рабочим, в тридцатые годы жил и работал в колхозе, в бытность колхозником его и арестовали. Сначала обвиняли как фотокорреспондента иностранной разведки, потому что он еще в юности увлекся фотографией и с двадцатых годов фотографировал (благодаря чему у нас много семейных фотографий того времени). Потом этот пункт отменили, но его всё равно осудили – за создание контрреволюционной организации. Организации, которой никогда не существовало.

10 лет отец отсидел в Соликамлаге, а потом был отправлен в ссылку в Новосибирскую область, в село Чумаково, и туда к нему приехала моя мама. Ссылку его объявили вечной, а это означало, что и дети, и внуки, и правнуки, если они родятся, будут ограничены в своих правах, смогут проживать только в этом селе. В 1951 году родился мой брат, в 1954 – я. Родились мы не просто в семье ссыльных, мы сами с рождения были ссыльными – брат до пяти лет, я до двух. После XX съезда КПСС отца реабилитировали, и наша семья уехала в Казахстан.

Семья Фаст в ссылке

– А поженились ваши родители до ареста отца или мама приехала к отцу как невеста к жениху?

– Они поженились до ареста, у них родилось двое детей, но девочка прожила всего год, а был у нас еще один брат, 1936 года рождения, то есть на 18 лет старше меня. Как раз в 1954 году он закончил школу, и в том же году детям врагов народа разрешили поступать в вузы. У него не было паспорта, а была только справка «сын врага народа», и с этой справкой он поступил в Томский университет. Так что вместе мы не жили, но на каникулы он приезжал к родителям, и впоследствии мы много общались, дружили. В 2005 году он преставился.

Три брата

– Десять лет в лагере не могли не подорвать здоровье, а когда вы родились, отцу было почти 50. Хватало ли у него сил заниматься вами?

– Хватало. Крепкое здоровье было у отца, прожил он 87 лет. Когда мы с братом рождались, некоторые ругали родителей: «плодите нищету, сирот». Но когда папа скончался, брату было 40, а мне 37 лет.

Росли мы не сиротами, в дружбе, любви, вере, получили, как и старший брат, высшее образование (хотя к этому папа, можно сказать, уже ничего не приложил). Работал он всегда честно, дома тоже много чего делал, очень любил столярничать и даже сам изготавливал мебель – покупной мебели у нас дома почти не было. Нас он тоже обучал различным ремеслам, мы ему помогали. Конечно, таким умельцем, как папа, я не стал, сам мебель не мастерил, и вообще я человек непрактичный, но инструмент в руках держать умею и физической работы никогда не боялся. Приучил нас папа трудиться.

Маленький Генрих угощает отца

А самое главное – родители нас любили и показывали пример. Я уехал из родительского дома в 21 год, то есть прожил с ними достаточно долго, и за всё это время не видел не то что ссоры между ними, но даже какой-либо размолвки. Когда я потом узнал, что такое в семьях бывает, мне это казалось дикостью. Ну а то, что сейчас сплошь и рядом происходит, просто какая-то фантасмагория. Когда же рассказываю молодым людям, в какой среде я рос, они говорят: это нереально, так не бывает. А я, говорю, не представляю, что может быть по-другому.

При этом во многом мои родители были людьми очень разными. Отец – добряк, трудяга, трезвенник (ни капли за всю жизнь не выпил), но человек простой, рабочий, а мама, хотя и закончила всего 6 классов (она была моложе отца, 1914 года рождения, в двадцатые годы далеко не все имели возможность получить даже среднее образование), филигранно-интеллигентная, утонченная. Думаю, если бы она могла получить образование, стала бы хорошим литератором. Мама писала каллиграфическим почерком и без единой ошибки, описывала годы репрессий (на немецком языке), Библию знала практически наизусть, вела занятия в воскресной школе, много читала, прекрасно разбиралась в литературе, пела, играла на гитаре и нас старалась приобщить к музыке.

Мы, все три брата, унаследовали от отца полное отсутствие музыкального слуха, тем не менее каждый вечер в 10 часов мама собирала нас со средним братом на сыгровку, у нас были мандолины и немецкая мнемоническая грамота – не нотная, а цифровая. Вот эту средневековую музыкальную грамоту я знаю и на мандолине играть умею, но скорее как механик, а не как музыкант.

Община меннонитов и золотые свадьбы

– Родители были лютеране?
– Меннониты. Эта деноминация возникла чуть позже лютеранства, в тридцатые годы XVI века, в Голландии. Мои предки оттуда, потом они сбежали от инквизиции в Пруссию, там прожили больше двух веков, онемечились, и даже фамилия получила немецкое звучание – Фаст (вообще они были Ван дер Фесте). А при Екатерине II и Александре I переехали в Россию, и здесь мы тоже уже больше двух веков. Кроме русского языка, родители знали plattdeutsch (платтдойч — немецкое наречие под голландский) и литературный немецкий, но у нас дома разговаривали только на литературном языке.

– Дома по-немецки общались?

– Да, с родителями я до самого их ухода говорил только по-немецки, даже язык не повернулся бы заговорить с ними по-русски. С братом, конечно, говорили и по-русски, и по-немецки.

– В шестидесятые годы в Казахстане мальчикам из верующей семьи, наверное, пришлось многое претерпеть?

– Конечно. Помню, в начале шестидесятых дымовуха влетала во время собрания – молились мы на дому. В семидесятые, случалось, комсомольцы нас били. Понятно, что это им не просто разрешали, но рекомендовали, поэтому ходить на богослужения было опасно, тем не менее мы регулярно ходили. В школе мы не были ни октябрятами, ни пионерами, ни комсомольцами, и это тоже многих раздражало. Мне в этом смысле доставалось меньше, чем брату – когда через три года приходил мой черед, учителя уже понимали, что будет то же самое, и на меня уже так не давили.

Но и потом было непросто: меня дважды изгоняли из университета. Сначала из Карагандинского, потом я поехал в Томск, восстановился с потерей года в Томском университете и закончил его. Работал на кафедре теоретической физики, занимался наукой, но меня и оттуда уволили.

А в восьмидесятые, когда я уже был священником, до уголовного дела дошло. На второй день Пасхи должен был быть суд. Но не вызывают, не вызывают, а потом вызвали и дали справку: дело закрыто за отсутствием состава преступления. 1986 год, уже перестройка началась.

– Что помогло вам выстоять, сохранить веру?

– Во-первых, Бог помог. Перед нами не стоял вопрос: выбрать Бога или мир? Мы избирали Бога.

В Караганде, где прошла большая часть моего детства, жили в то время многие освободившиеся из тюрем, лагерей, ссылок (не только немцы, но и русские, украинцы), и было 18 общин разных конфессий. В нашей меннонитской общине было 800 взрослых. Я рос в среде тысяч немцев, и никто из них не разводился, не делал аборты. В детстве я неоднократно бывал на золотых свадьбах… Сейчас иногда спрашиваю молодых людей, бывали ли они на золотых свадьбах. Конечно, не бывали, часто даже приходится объяснять, что это такое.

А отдельно, где-то за рамками наших общин, существовал греховный безбожный советский мир, и мы находились по разные стороны баррикад. Мы жили в том мире, учились в школах, университетах, но были не от мира. И когда я принял Православие, это так же осталось: православные приходы и храмы были такими же островками в окружающем их враждебном мире.

Помог, конечно, и пример родителей. Роль семьи колоссальна.

Ну и община – как вся, так и отдельные молодежные собрания. Общение со сверстниками, которые разделяют твою веру, твои ценности – необходимая поддержка для подростка, для молодого человека. Сейчас молодые люди приходят в храм, там молятся, общаются с Богом, а помолившись, расходятся, общины часто нет. Бог, семья и община – то, что позволяло нам жить не так, как жил мир.

Семья Фаст, 1984 г.

Переход в Православие

– Несмотря на пример искренней веры, когда слова не расходились с делами, вы перешли в Православие. Можно догадаться, что это был выбор не от разочарования, а в результате глубоких богословских размышлений, сравнений?

– Конечно, не от разочарования. Я еще в отрочестве обратился к вере сознательно (воспитание много значит, но каждый должен пережить личную встречу с Богом) и был, несмотря на молодость, активным проповедующим братом, а когда переехал в Томск и восстановился в университете, познакомился с Игнатием Лапкиным (в то время он был прихожанином Покровского собора г. Барнаула – прим.ред.) и протоиереем Александром Пивоваровым. В результате общения с ними я увидел, что по Библии протестантские учения вступают в противоречия, а православное учение, которое казалось мне дремучим и полусуеверным, на самом деле и есть учение Священного Писания. Это был шок!

И еще я понял, что протестантское общество, несмотря на многие плюсы, ограничено: и потолки низкие, и многого там просто нет. Например, апостол Иаков говорит: «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему» (Иак., 5, 14-15). Ничего этого в протестантизме нет. В Православии есть таинство соборования, а в протестантизме вообще нет никаких таинств, вся вера субъективна: молишься, стараешься жить по заповедям, исповедуешь веру. А тут открылась сакральная сторона веры.

Мне открылось, что Православная Церковь – Церковь истинная, созданная Христом и апостолами и сохранившая преемственность по сей день, а протестантизм, увы, лишь ветви, которые в своих положительных вещах питаются соками исторического древа христианства, но во многом и отпали от древа.

Это был очень непростой для меня период, много пришлось читать. Потом отец Александр меня крестил.

– Вы не через миропомазание присоединились к Православию, а крестились?

– Да. У меня были мучительные сомнения, но потом от Самого Господа я получил знак, что надо принять крещение, и очень этому рад. Знаю некоторых людей, которые из подобных общин перешли в Православие через миропомазание, и сам ради икономии могу не отказать и принять из протестантизма через миропомазание, но лучше, конечно, креститься, и для меня крещение, которое я воспринял как таинство, имело огромное значение.

– Как родные отнеслись к вашему выбору?

– Старший брат, который родился до репрессий, не сразу, но очень внимательно отнесся к моему шагу. В отличие от нас, двух младших, он в шестидесятые-семидесятые даже позиционировал себя атеистом, с головой ушел в науку, занимался математикой, астрономией, к вере шел трудно, но когда пришел, принял крещение в Православной Церкви, а родители и другой брат воспринять это не смогли. Родителям было очень тяжело.

Отношения сыновней и родительской любви не прекращались до самой их кончины (мама умерла в 1991 году, папа в 1992), но они очень переживали, что я сделал такой выбор. Особенно мама. Но я как сын попросил у родителей благословения… Не на священство – этого они не вместили бы, — а на всё, что я делаю для служения Господу, Который у меня не изменился. Не сразу, но через некоторое время отец дал мне такое благословение.

– А со средним братом не спорили?

– С ним у нас были жесткие дискуссии, но это в прошлом. Теперь не спорим, потому что жизненные пути определены. Он пастор, живет в Германии, но служит также в Казахстане, половину времени проводит там. Встречаемся, общаемся по-братски, в чем-то нам очень легко общаться – нас объединяет любовь к Богу, Библии, — но жизненные пути разные, поскольку Православие он не принял.

Диакон Геннадий Фаст и его брат Вильгельм

Не разделяя службу и семью

– Женились вы на православной девушке?

– Да. Познакомились мы в протестантской общине, но шли в своих поисках в ногу: я крестился, а через две недели моя будущая жена присоединилась к Православию через покаяние. Она в детстве была крещена, но, как многие крещеные, не получила никакого православного воспитания, потом вслед за своей мамой пришла в протестантскую общину. Там мы познакомились и вместе пришли к Православию. Это было еще до женитьбы.

Протоиерей Геннадий и матушка Лидия, Синай, 2013 г.

– Она сразу приняла ваше решение стать священником? В советское время этот путь обрекал семью на изгойство.

– Еще в период нашего знакомства я сказал ей не только что люблю ее, но и что буду всю жизнь служить Богу. Она приняла это совершенно естественно, мы шли вместе и по жизни, и по вере, и по службе – она пела на клиросе и 30 лет была псаломщицей. Можно сказать, «без отрыва от производства» родила пятерых детей, которых мы, естественно, тоже воспитывали в вере. Дети росли при храме, мальчики с раннего детства пономарили, девочки пели на клиросе, и одна из них может сама вести службу.

Я никогда не чувствовал разделения между службой и семьей, у меня впечатление, что я 24 часа в сутки служу Богу, а дети вовлечены в этот процесс как в храме, о чем я уже сказал, так и дома. Мы вместе жили – не просто под одной крышей, а общей жизнью.

Я всегда пишу только ручкой, и одну из моих книг дочка набрала на компьютере. Я же вместе со старшей дочерью «учился» в университете – все ее курсовые и диплом прошли через меня. Она на искусствоведа училась, а я всегда увлекался искусством, в юности одно время даже художником хотел стать, и мне просто было интересно. Старший сын учился на радиофизика, случалось, что мы с ним вместе рассчитывали электрические цепи. А младший учился в авиационном – тут уж он втягивал меня в авиацию. Я рассказывал ему из аэродинамики, что помнил по университетскому курсу.

Одна дочка у меня экономист – в эту тему я не вникал, не мое. Зато она по жизни… Ее зовут Марфа – и она такая и есть! Замечательная дочка!

Мужское воспитание

– Ваш младший сын теперь авиадиспетчер. Мужская профессия! Пожалуй, не менее ответственная, чем хирург.

– Да, это профессия, где ошибаются не больше одного раза. Он учился увлеченно и так же увлеченно работает. Мне это очень приятно – действительно мужское дело. Притом что в нашей семье до него никто профессионально не был связан с авиацией, и он в детстве авиацией никак не интересовался, но вот один наш прихожанин, авиатор, посоветовал ему, сказал, что есть такая замечательная профессия для настоящих мужчин. Сын пошел в авиацию и очень этому рад.

– Приучали ли вы сыновей к физическому труду, как в свое время вас с братом приучал отец?

– Я уже говорил, что по этой части мне до отца далеко, но мы жили в доме на земле, даже в 40-градусный мороз приходилось ездить за водой на колонку, убирать снег со двора и с крыши. Рубили дрова, топили печку, копали и поливали огород, потом снимали урожай. Приучены они с детства к работе, которая многим современным молодым людям незнакома.

И учиться они начали рано. Поскольку я по образованию физик и до сих пор физику очень люблю, занимался с сыновьями физикой, когда они еще были дошкольниками. Например, закон Архимеда им рассказал до школы или в начальных классах. Они всё записывали и помнят мои уроки.

Еще я брал сыновей, особенно старшего, в свои миссионерские поездки. Что всегда присутствовало в нашей семье, так это путешествия. Хором не построили, а ездили много. Всё это очень памятно, сближает, расширяет кругозор.

Конечно, занимались мы и духовным образованием детей, проводили с ними дома занятия по Закону Божьему, по Библии.

Протоиерей Геннадий Фаст

«И не стыдно? У тебя же папа – батюшка!»

– Вы с братом росли, когда за веру преследовали, травили. В девяностые отношение к Церкви изменилось, и в этом смысле ваши дети росли в более благоприятных условиях, понимали, что их отец — уважаемый в городе человек. Но, наверное, в таком комфорте есть и свои минусы?

– Апостол Павел говорит: «Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть в обилии и в недостатке. Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» (Флп., 4, 12-13). Любящим Бога всё служит ко благу: и гонения, и почет.

Старшие дети захватили и советскую эпоху. В 1986 году, когда у нас уже было трое детей, на третий день Рождества к нам пришли с обыском. Матушка спросила: «Детей увести?». «Нет, оставляй», — сказал я. Девять часов шел обыск, дети при этом присутствовали.

Две старшие девочки еще застали время, когда все вступали в октябрята-пионеры, а они, естественно, не вступали. Но уже не было такого давления, обстановка менялась, только по инерции многое еще шло по-старому. С другой стороны, на их глазах восстанавливалась епархия. Это была весна, эпоха возрождения, и дети мои в возрождении активно поучаствовали.

Да, они видели, что их отец, как вы сказали, уважаемый в городе человек, причем сначала их это вообще не интересовало. Будь ты хоть президент, хоть сапожник, для малыша ты просто папа, но потом, когда они стали что-то соображать, пошли в школу, заинтересовались, в чем особенности нашей семьи, и мне пришлось даже объяснять им, почему нас знают в городе. Но они не заносились, не замечал я ни у кого из них гордыни.

Было другое – это крест многих поповских детей и на приходе, и в городе. Балуется ребенок – ему делают замечание, а когда это сын или дочь священника, некоторые взрослые считают нужным добавить: «А еще батюшкина дочь» или «И не стыдно? Ты же батюшкин сын». Сильно их это доставало, о чем они мне рассказали уже позже, когда выросли и стали анализировать.

А если сравнивать мое детство и их, то мне кажется, что нам было труднее в религиозном отношении, в исповедании веры, а им – в отношении нравственном. Потому что все стали называть себя верующими, многие действительно воцерковлялись, и уже никого не удивляло, что, допустим, артист снимается в очень сомнительном фильме и при этом ходит в храм. Стерлась грань между Церковью и миром, между добром и злом. В наше же время были четкие грани, приходилось определяться, по какую ты сторону.

Крещение

– Многие дети, выросшие в те годы в верующих семьях, и не только неофитских, в переходном возрасте начинали бунтовать и переставали ходить в храм. У ваших детей не было такого бунта?

– Проблемы переходного возраста, конечно, имели место, но ни у кого из моих детей никогда не вставал вопрос о том, чтобы уйти из Церкви. Сейчас самое большое искушение у подростков из христианских семей – стремление жить, как все. Не отрекаться от Православия, но при этом быть как все даже по внешнему виду. В наше время во всём был контраст – даже одежда отличала нас от мирских.

Слияние мира и Церкви – большое искушение, через которое в подростковом возрасте прошли все мои дети, да сейчас им приходится через него проходить. Но по милости Божьей все сохранили веру.

Крещение внучки

И храм, и улица

– Часто православные родители спрашивают: как удержать детей в Церкви?

– Помню, когда сыночку было года четыре, старушка-прихожанка спросила его: «Ты когда вырастешь, батюшкой будешь?». Он смотрит на нее и отвечает: «Ну, если Господь призовет, то буду». Я своим детям с ранних лет говорил, что служение Богу – это Божье призвание. Не только священническое служение, но и любая жизнь по вере. Но есть и синергия, человек – соработник Господа и должен прилагать усилия. Безусловно, личный пример родителей и атмосфера в семье имеют огромное значение, но этого недостаточно. Молодым необходима молодежная среда.

Воскресные школы для детей есть сейчас почти везде, только уж у совсем ленивых настоятелей нет, а вот молодежная работа пока слабое звено в Русской Православной Церкви. А без молодежного общения в переходном возрасте, в юности единицы удерживаются в Церкви. Потом, ближе к 30 годам, многие возвращаются, но уже успев немало нагрешить, и некоторые, вернувшись из греха, даже священниками становятся.

– Вы следили за кругом общения своих детей?

– Это было сложно, они все в 17 лет уезжали из дома на учебу. Мы до сих пор тесно общаемся, по милости Божьей отношения всегда оставались доверительными и дружескими, но с 17 лет они шли в свободном плавании, оказывались в разных ситуациях, проходили через них.

Ну а в детстве, когда жили дома, они общались с самыми разными людьми, не только верующими. Один круг общения – храм, воскресная школа, православная гимназия, а другой – улица. Мои дети все прошли через улицу (чего сейчас не бывает в больших городах), и это очень хорошо – они играли с соседскими детьми, общались.

– Это же нормально, что они общались не только с верующими сверстниками?

– Конечно, нормально. В моем детстве тоже была улица, много детворы, все общались. Учился я в советской школе, в университете, и всюду появлялись друзья. Мы не должны изолироваться. «Вы – соль земли… Вы – свет мира» (Мф., 5, 13-14), — говорит Господь Своим ученикам. Монашество – путь для немногих, большинство христиан жили и будут жить в миру. У меня есть немало и школьных, и университетских друзей, с которыми мы поддерживаем связь. Я не считаю, что надо общаться только с верующими, да это и нереально.

Протоиерей Геннадий Фаст

Не потерять корни

– Все ваши дети уже имеют свои семьи?

– Да, в прошлом году последнюю дочку замуж выдали. У нас уже 5 внуков, ждем шестого.

– Их женихи и невесты были верующими или приходили к вере уже после знакомства с ними?

– Чаще второй вариант. Только младший сын женился на девушке, которую я исповедовал, когда она еще в младших классах училась. Ее мама активная прихожанка, мое духовное чадо, и она, естественно, тоже с детства воцерковлялась. Другая моя невестка и три зятя проходили путь воцерковления, познакомившись с моими детьми. Один сначала даже некрещеный был. Все они замечательные люди, все создали брак через венчание.

– Советуются ли с вами сыновья и зятья, как воспитывать внуков?

– Они все мужчины самостоятельные, ответственные, надежные. А внуки у меня еще маленькие – старшая внучка во втором классе, остальные дошкольники. На лето внуков привозят к нам, дочери приезжают, иногда по месяцу с нами проводят. Весело у нас летом, многолюдно. Одно дело – рассматривать фотографии внуков или приехать ненадолго в гости, подержать на руках, и совсем другое — когда три месяца вместе живем. Пусть ты занимаешься своими делами, а внуки играют, всё равно приятно и объединяет, обогащает.

Протоиерей Геннадий и матушка Лидия с дочкой и внучками

– Несмотря на то, что дети давно живут в другом городе, вам удается сохранять патриархальные традиции?

– Мы хотим, чтобы они сохранялись, и всё возможное для этого делаем. В прошлом году в Караганде на 100-летие со дня рождения моей мамы собрались все потомки моих родителей – 45 человек. У нас родственники в Томске, в Германии, со всеми общаемся, и наши дети стремятся к этому общению.

В патриархальных обществах были понятия семьи, родни, рода и народа. Семья у нас есть, родня есть и даже род есть – мы знаем свою родословную с XVI века. Очень важно ощущать свои корневые основы.

Семейное фото, 2014 г.