Режиссер Дмитрий Светозаров: «С отцом мы были на одной волне»

Дмитрий Светозаров помимо профессии и таланта унаследовал от своего отца прославленного режиссера Иосифа Хейфица любовь к литературе и взгляды на воспитание. Может быть, эти педагогические приемы вновь покажут свою эффективность – и через какое-то время творческую династию захочет продолжить и сын нашего собеседника Алексей. А пока – говорим с Дмитрием Иосифовичем о его отце, современном кинематографе и меняющемся мире.

 

Дмитрий Светозаров – кинорежиссер, сценарист. Родился 10 октября 1951 г. Окончил Ленинградский государственный университет им. А. А. Жданова (филологический факультет), работал ассистентом режиссера у своего отца режиссера Иосифа Хейфица на фильме «Ася», а также на картине Ильи Авербаха «Чужие письма», а затем окончил Высшие режиссерские курсы. Среди его работ фильмы: «Скорость», «Прорыв», «Псы», «Арифметика убийства», «Гаджо», «14 цветов радуги», «Тень», сериалы «Улицы разбитых фонарей», «Агент национальной безопасности», «Опера: Хроники убойного отдела», многосерийные телефильмы «По имени Барон», «Преступление и наказание», «Вепрь», «Фаворский», «Мать и мачеха», «Любовь без правил», «Надежда» и многие другие. Женат. Вырастил сына.

 

Сокровенный человек

 

— Дмитрий Иосифович, вы родились в семье, где отец был невероятно занятым человеком…

 

— Да, и кроме того он был очень закрытым, используя название моей любимой повести Андрея Платонова «сокровенным человеком», сосредоточенным на профессии. Таких называют чеховскими интеллигентами. Он был демократичным, исповедующим веру в нестяжание, не умеющим практически устраивать жизнь. Несмотря на то что отец был награжден всеми мыслимыми и немыслимыми государственными наградами, призами и медалями международных фестивалей, он был предельно, даже патологически скромен. Этот отцовский образ остался в моей памяти.

На протяжении сорока с лишним лет отец был рядом со мной, и я надеюсь, что эти его качества впечатались в меня, передались мне чертами моего собственного характера. От него я унаследовал и подход к воспитанию детей.

 

— А в чем он заключался?

 

— В том, что человека формируют среда и наблюдения, чей-либо пример, а не целенаправленное педагогическое воздействие.

 

Поэтому меня как личность сформировал образ мыслей моего отца, его нравственные принципы, поведение с людьми и «modus vivendi» — стиль жизни. Все что я на протяжении своего детства лицезрел в нашей семейной повседневности, откладывалось во мне, и хотелось бы, чтобы также произошло и с моим сыном.

 

— Вы говорите, что отец был интровертом, но известно, что и у ваших родителей и у вас всегда был очень гостеприимный дом. Как это возможно?

 

— В жизни моего отца, впрочем, как и в моей теперь (смеется) существовало два объекта внимания и душевной концентрации — профессия и жена. Моя мама, Ирина Владимировна Светозарова, с которой они прожили без нескольких месяцев пятьдесят лет, была его полной противоположностью. Москвичкой, что в данном случае существенно. Открытой, хлебосольной, ярко-эмоциональной. Она дополняла жизнь отца этой стороной быта.

 

Отец был замкнутым человеком, у которого было очень мало по-настоящему близких друзей. Возможно, единственным таким другом был Юрий Павлович Герман (писатель, отец режиссера Алексея Германа и дед режиссера Алексея Германа-мл. – прим. ред.). С ним папа дружил до его кончины. Я лишь однажды видел на лице у отца слезы, когда дядя Юра умер. При этом, живя бок о бок (в середине 50-х наши семьи даже жили летом в одном доме в Александровской под Ленинградом) и десятилетиями работая совместно над множеством сценариев и картин, они называли друг друга «на вы». «Вы, Ося», — говорил дядя Юра. «Вы, Юра», — отвечал ему папа.

Тем не менее, благодаря маме у нас был гостеприимный дом и то окружение папы, которое во многом повлияло на меня. У нас собирались замечательные выдающиеся актеры, режиссеры, сценаристы, ученые – филологи, лингвисты, литературоведы. Этот круг общения родителей сформировал мои житейские взгляды, эстетические вкусы и т.п.

 

Особые свойства Шекспира

 

— Дети творческих родителей часто оказываются немного заброшенными, зато хорошо знающими богемную жизнь и очень самостоятельными…

 

— Ленинград и Петербург всегда славился своей «застегнутостью на все пуговицы», поэтому ленинградская богема сильно отличалась от московской. Я не был предоставлен сам себе. Мама занималась мной с утра до вечера, да и старший брат Володька (Народный художник РФ, работал художником киностудии «Ленфильм» и в театре, умер в 2017 г. – прим.ред.) оказал на меня в детстве огромное влияние.

 

Отец тоже постоянно присутствовал в моей жизни. Киноэкспедиции, репетиции, съемки, командировки в Москву не мешали ему вести со мной серьезные разговоры или спорить – за ужином, за завтраком. Мы с отцом были, что называется, «на одной волне». Хотя у нас была разница в возрасте почти сорок лет, и, естественно, между нами существовали какие-то противоречия, нас объединяло одно эстетическое поле — мы оба были детьми двадцатого века.

 

В моем случае в отношениях с молодежью происходит более драматическая история, потому что уже выросло поколение двадцать первого века. Поскольку в конце ХХ века мы пережили несколько революций — политическую, социальную, научно-техническую, мировоззренческую… — новое поколение совершенно расходится со мной во взглядах, и во многих точках у нас не соприкосновение, а скорее отторжение.

— Насколько важно родителям и детям «быть на одной волне»?

 

— Это существенный момент общения, особенно в интеллигентной семье. Иногда меня спрашивают, откуда моя литературоцентричность в режиссуре, любовь к книгам? А я все свое детство проводил в кабинете отца, сидя на лестнице у книжных полок, которые простирались до потолка! Копаясь в книгах, сначала просто рассматривая картинки, я начал интересоваться чтением.

 

Юмор в том, что когда я был совсем маленьким и не доставал до стола, папа подкладывал под меня, чтобы мне было удобнее, три или четыре тяжеленных шекспировских тома. Так что, вероятно, я, задницей сидя на Шекспире, впитывал любовь к книгам! (смеется)

Самиздат и тайна Песталоцци

 

— Вы слышали когда-нибудь беседы Германа с вашим отцом на педагогические темы?

 

— Нет, но я стал свидетелем его педагогического подхода. В первом классе я возомнил себя писателем-юмористом, придумал псевдоним «Кузьма Сапонский» и начал писать юмористические скетчи. Их я «издал» в виде книжечки и подарил ее дяде Юре. На подарок он ответил мне рецензией, тоже с юмором, и у нас завязалась переписка, которую я храню до сих пор. В письмах он обращался ко мне «Уважаемый товарищ Сапонский» и делал критические замечания.

 

На мой взгляд, общение как с равным, способность принять игру всерьез, не показывая ребенку, что он маленький несмышленый дурачок, в то время как многие взрослые обычно говорят: «Отстань, не мешай нам заниматься делом!», очень важны в отношениях с детьми. Причем я это воспринял как нечто естественное — на примере поведения моего отца со мной.

А вот у мамы с папой иногда бывали небольшие разногласия по поводу моего воспитания…

 

— В чем они заключались?

 

— Иногда во время моего разговора с отцом появлялась мама и строго говорила ему: «Ося, Песталоцци тебе кланялся!» Что за Песталоцци? Почему он кланялся? Тогда мне не приходило в голову это выяснить. Изучая в университете историю педагогики, я раскрыл значение странной фразы, которая с детства меня изумляла. Оказалось, что Песталоцци был знаменитым швейцарским педагогом, и сказанное мамой означало: «Ты что-то не то говоришь при ребенке, это непедагогично!»

 

Возвращаясь к теме моего общения с Юрием Павловичем Германом, я повторюсь, убежден, что огромное влияние на ребенка оказывает ближний круг его родителей. Я вспоминаю тех, кого с детства привык видеть рядом. Алексея Баталова, которого по привычке называю не иначе, как Леша, и который практически жил в нашей семье и научил меня водить автомобиль, привил любовь к вождению. Маминых московских знакомых – Марию Владимировну Миронову и Александра Семеновича Менакера – родителей Андрюши Миронова. Все эти люди часто собирались у нас на даче, и их разговоры и споры о литературе, жизни, поэзии, искусстве откладывались в моем детском и юношеском сознании. Некоторые мои друзья тоже из родительского круга, что называется, передались мне по наследству.

Круг отцовской профессии

 

— Вы выбрали профессию режиссера под влияние отца?

 

— Я никогда в жизни не испытывал на себе отцовского диктата или указующего перста, и желание стать режиссером созревало во мне очень долго. Изначально я выбрал себе совершенно другой жизненный путь: окончил ленинградский университет, переводческое отделение филологического факультета, и хотел стать литературным переводчиком. Но постепенно магия кино вовлекла меня в свою орбиту, и я пошел на «Ленфильм», где некоторое время работал ассистентом.

 

Позднее я понял, что это произошло потому, что я с детства был вовлечен в круг отцовской профессии. На самом деле она интереснейшая, сложно даже представить себе широту интересов настоящего режиссера. Как сказал Феллини: «Эрудиция режиссера напоминает лоскутное одеяло». А в него входят разнообразнейшие знания, впечатления, зарисовки, какие-то факты из абсолютно не стыкующихся сфер человеческой жизни, и это меня всегда очень привлекало!

 

— И вы решили уйти из переводчиков – в режиссеры?

 

— Да, я поступил на режиссерские курсы, причем учился в мастерской моего папы.

 

Он очень необычно нас учил. Например, дал задание вести дневник, что я долгое время выполнял. Сейчас, уже забросив это дело, я иной раз с огромным интересом перелистываю страницы, где осталось все, начиная от мимолетных наблюдений, заканчивая понравившимися мне цитатами из книг, записями каких-то впечатлений. Вот это «лоскутное одеяло» сохранилось в моем дневнике.

Павильонный дым киностудии

 

— В ваших фильмах и сериалах всегда очень подробно исследуется тема семьи и внутрисемейных отношений. Почему вам это так интересно?

 

— Когда человек входит в мир, он прежде всего входит в семью, и если в ней все благополучно, он развивается. Это именно так, потому что есть семьи, откуда человек стремится, как можно скорее убежать. Мне повезло. Я жил в этом смысле в образцовых условиях. В моем представлении семья – микромир, где происходит весь комплекс драмы, конфликтов, счастливых событий человеческой жизни: любовь к детям, любовь между мужчиной и женщиной, ощущение долга перед стариками.

 

Этот микромир в какой-то степени — отражение большого мира. Мне как режиссеру интересно рассматривать человеческие отношения, но для этого мне нужно маленькое пространство. Мой мир герметичен, и как мне думается, на больших расстояниях все эти отношения растворяются. Поэтому я, условно говоря, никогда не снимал «Войну и мир». Конечно, мне интересно это произведение Л.Н.Толстого, но Достоевский с его миром «тараканьих щелей» и крошечных питерских подворотен, где все сгущено до предела, мне ближе.

 

— Практически во всех ваших картинах главные герои – люди, которые ошибаются и потом либо расплачиваются за свои ошибки, либо раскаиваются…

 

— Мне интересен человек во всей своей сложности, противоречивости, внутренней конфликтности, его душевном подполье. Мы на это часто закрываем глаза и боимся признаться, что в каждом из нас есть существо порочное, и мы готовы были согрешить, но в силу воспитания или нравственных устоев подавляем в себе эти качества. По этой причине и мои герои сложны и многообразны духовно и душевно. Я пытаюсь даже в одномерных персонажах искать глубину, обратную сторону.

 

Это привито мне, с одной стороны, отцом, его режиссурой, методом работы, с другой, русской литературой, которую я считаю удивительным и неповторимым феноменом в мировой истории.

 

— Отец готовил вас к сложностям творческого мира?

 

— Нет, специально он никогда меня не напутствовал в этом плане, но с пятилетнего возраста находясь на съемочной площадке «Ленфильма», я видел общение отца с актерами, слышал его разговоры о просмотренных фильмах и то, как он делится впечатлениями. В юном возрасте это очень хорошо усваивается, и я впитывал атмосферу, которую отец вокруг себя создавал. Можно сказать, что для меня «дым отечества» — это павильонный дым киностудии.

 

Коротко я описал бы это так – воспитывает не отец, а жизнь рядом с ним. Это мое глубочайшее убеждение.

«Нет любви – нет ничего»

 

— Счастливая семья – это трудная работа или удача?

 

— Я верю в судьбу и некое стечение обстоятельств, которое иногда играет роль в жизни человека. Для меня папина и мамина жизнь — образец этого удивительного везения. Причем они, как я уже говорил, были людьми диаметрально противоположными по всем своим качествам, но именно их соединение давало ощущение полноты и гармонии в нашей семье.

Мне тоже повезло с моей женой Ниной, которая в какой-то степени даже внешне напоминает мою маму.

 

Я всем желаю хотя бы каплю этого везения, потому что перед глазами есть случаи обратные – трагические, драматические, а в основном, истории, когда семья стала ежедневной рутиной. Вроде бы внешне присутствуют все атрибуты семейного счастья, но… когда нет любви – нет ничего. Любовь заполняет нашу жизнь всеми красками, одухотворяет ее.

 

— Какие чувства вы испытали с появлением сына? Вы стали лучше понимать своего отца?

 

— Это произошло позднее. Осознав отцовство, я впервые стал очень жалеть о том, что недоговорил с папой, недолюбил, в силу юношеского эгоизма не пытался проникнуть в его заботы, горести, радости, не поцеловал лишний раз, не задал ему каких-то существенных вопросов. Это горе настигло меня спустя несколько лет после его кончины. Думаю, что когда-нибудь и мой сын будет также горевать, что мы о чем-то с ним не беседовали…

 

Так бывает, когда, сидя в поезде, проезжаешь какую-то станцию, а потом думаешь, Господи, надо было выйти, оглядеться, насладиться закатом, а уже проехали и она осталась далеко позади.

 

К сожалению, в юности мы глотаем жизнь кусками, когда надо бы ее тщательно разжевывать, чувствуя вкус каждого мгновения. А мы живем в вечной погоне за какими-то сиюминутными целями, а потом когда жизнь переваливает за экватор, безумно жаль чего-то, что в свое время пропустил, недопонял, недосмотрел.

— Чем занимается ваш сын?

 

— Проще сказать, чем Алексей не занимается! (улыбается) Он работает моим ассистентом, помогая мне на съемочной площадке, но в сфере его интересов множество вопросов от политики до музыки. Леша играет на нескольких музыкальных инструментах и в свое время выступал в каких-то ночных клубах в составе разных команд.

 

Он человек невероятной эрудиции, но, на мой взгляд, ему до сих пор не хватает какого-то «стержня», «гиперболоида», который бы сконцентрировал все его способности и таланты в одном направлении. Он многогранно одарен, но пока я не вижу в нем целеустремленности.

 

— А от чего зависит наличие «стрежня»?

 

— Он или есть или его нет. Вбить этот «стрежень» в человека насильно невозможно. Вообще насильно изменить человека нельзя: все должно произойти само или не произойти никогда.

 

— У вас уже есть внуки?

 

— От Алексея – нет, по современным меркам он мальчик – 30 лет, и к тому же господин с мизантропическими наклонностями. А вот у Андрея, старшего сына моей жены от первого брака, уже две взрослые дочери. Так что я частично — дед.

 

— Сейчас часто можно услышать мнение, что в современных проблемах института семьи виновато кино. Что вы думаете об этом как режиссер? Кино способно укрепить или наоборот разрушить семью?

 

— Это вечный вопрос. В свое время шли дебаты по поводу некоторых моих фильмов, и критики утверждали, что кино порождает жестокость в обществе. На мой взгляд, это абсурд, потому что искусство всегда вторично относительно жизни. Это зеркало, отражающее жизнь, и жестокость в кино лишь отражение жестокости нашего мира.

 

То же можно сказать о распаде семьи. Кинематограф, если он хороший, показывает то, что происходит. Перевернуть и сделать зеркало первопричиной семейного распада — философский абсурд.

 

Кино для людей с разных планет

 

— Интеллигентные семьи, на ваш взгляд, уходящая натура, или еще есть надежда, что она сохранится?

 

— Происходящее я рассматриваю как личную драму, потому что мир ленинградской интеллигенции исчезает.

 

В качестве посвящения своему отцу, а также Алексею Баталову и Юрию Павловичу Герману я снял четырехсерийный фильм по мотивам отцовской картины «День счастья». Она была создана по сценарию Германа и вышла в 1964 году. Это история о любви, где главные роли сыграли Леша Баталов и Тамара Семина. В современной версии, которая называется «Петербург. Любовь. До востребования», снялись Сергей Перегудов, Юлия Пересильд и Александр Устюгов. Маму главного героя – Березкина, ленинградскую интеллигентку, сыграла любимая мной актриса Эра Зиганшина.

 

Этот фильм — мое прощание с уходящим поколением ленинградской интеллигенции, со всеми ее замечательными качествами, которые в нынешнем мире рассматриваются практически как юродство.

 

— Вы упомянули, что вам сложно общаться с молодежью…

 

— Неизмеримо, между нами огромный разлом. Хотя бы одна деталь: появление в конце 90-х компьютера внесло в жизнь нового поколения совершенно другие черты. Теперь вне компьютерных эрудиции, сознания и мира представить молодого человека невозможно, а я все-таки, хотя и владею компьютером, человек книги.

— Но вы же хорошо управляетесь с компьютером!

 

— Справляюсь, но это вопрос еще и метафизический. Мы уже разные, я рожден в эпоху совершенно другую – пыльных, может быть, даже древних книг, картинных галерей. А теперь человек тыкает пальцем и оказывается в галерее Лувра или читает в электронной книге любое произведение, но скорее всего уже не читает, потому что ему лень, а просматривает «выжимки».

 

Вот мы на новогодние праздники встретились с моим давним другом Марком Капланом, знаменитым ленфильмовским художником, который сделал картины «Приключения Шерлока Холмса» и «Безымянная звезда». У него молоденькая дочка, и несмотря на крайнюю симпатию, которую я к ней питаю, у нас нет ни единой общей темы для разговора. Она человек с другой планеты!

— Технологии разобщают людей, но что-то объединяющее остается? Искусство кино может объединить поколения?

 

— Попытки есть, и возможно именно поэтому я еще существую в профессии, и, наверное, в основном благодаря телевидению. Оно в отличие от современного кинематографа обладает большей аудиторией, в которую включены люди разных поколений, более старших, тех, кто еще помнит другой век, другую жизнь и стандарты. Поэтому я держусь, но не питаю иллюзий, что смогу снять блокбастер, который собрал бы многомиллионную юную аудиторию. Ярмарочные аттракционы типа «Аватара» или «Трансформеров» мне глубоко чужды и даже противны, но я понимаю, что медленное, подробное, глубокое психологическое кино отмирает, становится чем-то маргинальным и собирает лишь фестивальные или клубные аудитории в несколько тысяч человек.

 

Все меняется, и я в данном случае стараюсь быть мудрым и смотреть на это с пониманием и даже с сочувствием.

 

— Но вы стараетесь высоко держать профессиональную планку!

 

— У меня есть теория, что кино просуществовав в этом мире один век, как бы совершило круг, начавшись как аттракционное развлечение — те же фильмы Жоржа Мельеса, когда народ валил на ярмарки, чтобы посмотреть на движущиеся картинки. Ко второй половине прошлого века оно достигло своего пика как искусство и смогло сравниться с литературой по своей глубине и психологизму, а сейчас – заканчивается, и опять превращается в аттракцион. Теперь уже со многомиллионными сметами, компьютерными чудесами, но все с той же содержательной пустотой.

 

Поэтому все, что я делаю в качестве режиссера и продюсера, — попытка поддержать тот высокий стандарт, которым, кстати, отличался и советский кинематограф.

 

Смотря старые фильмы отца и отбрасывая навязанную идеологическую шелуху, я вижу, что с точки зрения актерской игры, работы режиссера, оператора, художников, фактур, костюмов и т.п. это кино высочайшего профессионального уровня. Современному российскому кинематографу до уровня мастеров тех лет еще идти и идти, если конечно, он собирается идти в эту сторону! (смеется)

 

А я, стараясь следовать отцовским принципам, снимаю кино, которое пытается заглянуть внутрь человеческой души, и буду это делать до тех пор, пока это кому-то интересно.

 

Фотографии из личного архива Д. И. Светозарова