Сыновья Ивана Смирнова об отце, «инаковости», музыке и свободе

Великий русский гитарист – так называют Ивана Смирнова. В середине 90-х он, игравший до того и джаз, и рок, и авангард, полностью посвятил себя акустической гитаре и начал создавать свое собственное музыкальное пространство. Вскоре коллегой уникального музыканта-новатора стал его старший сын – клавишник Михаил, а спустя еще десять лет к ним присоединился младший – гитарист Иван. Вместе они выступали в России и в Европе, записывали музыку к фильмам, делали аранжировки и сочиняли. Как и у многих людей из творческой среды его жизнь была разной, были в ней и взлеты, и падения, но в памяти близких, друзей и коллег он остался светлым и глубоким созидателем.

«…И все же мы такие невероятно счастливые люди, что мы знали Ивана, его Музыку, что он ее создал – светлую, глубокую, чистую, божественную, наполняющую всех счастьем. Музыку, которая у нас осталась» (Ольга Гусинская, Facebook).

 

Иван Смирнов – отец восьмерых детей: троих сыновей (старший Михаил от первого брака) и пятерых дочерей. «Они меня в вечность продвигают…» — сказал он полушутя о своих повзрослевших детях на одном из выступлений за два месяца до своей смерти. Теперь дети говорят о своем ушедшем 15 ноября 2018 года отце. «Батя» побеседовал с сыновьями и коллегами музыканта Михаилом Смирновым и Иваном Смирновым-младшим.

 Выступление Ивана Смирнова с сыном Иваном Смирновым-младшим, Москонцерт, 13 ноября 2018 г.

 

Корни: «своя страна в другой стране»

 

— Как бы вы определили гитариста и композитора Ивана Смирнова – великий, выдающийся, гениальный?

 

Иван Смирнов-младший: Я бы сказал, что он был явлением – не только в гитарной музыке, но вообще в мировом искусстве. Потому что он сочетал и перерабатывал музыку вообще, без привязки к жанрам или национальности, и одновременно нес в себе тот «русский дух», который был заложен в нем предками.

 

Михаил: Если начинать разговор об этом, то надо идти от корней. А корни в нашей семье – по смирновской линии — священнические. И хотя эта традиция прерывалась ненадолго, на поколении нашего прадеда, но уже отец Дмитрий, папин старший брат, ее восстановил. Он же и обнаружил документы о нашем прапрадедушке отце Василии, который был расстрелян на Бутовском полигоне и сейчас причислен к лику святых новомучеников Российских.

Когда Открылись архивы НКВД, мы узнали, что отец Василий был одно время настоятелем храма Николы Заяицкого, а когда приход закрылся, служил по разным храмам – например, Григория Неокесарийского на Полянке. Он не мог оставить служение, поэтому перестал общаться с детьми по договоренности, чтобы сохранить им жизнь. Его внучка, родная сестра нашего деда, Ольга вспоминала, что на новый 1937 год пришёл дед Мороз, общался с детьми, держал ее на коленях. И она узнала родного дедушку! А потом он ушел, чтобы пропасть насовсем. Его расстреляли 1 июля 1938 года.

 

Прапрадеду посвящен храм в Коньково, мы были на освящении его в 2014 году. Храм во имя cвященномученика Василия, протоиерея Московского.

Все то, что было в отце и есть в нас – вся эта «инаковость», «несоветскость» – она каким-то чудом сохранилась в этих условиях и существовала сама по себе, была иной по отношению к красному миру, который океаном разлился повсюду.

 

Она есть и в отце Димитрии Смирнове, и в Иване Смирнове как художнике. Как правило таких людей уничтожали, потому что светом, исходящим от них, они раздражали советскую власть. Если бы сейчас продолжалось все это, вряд ли дядя и папа были бы на свободе. Удивительно, что нашу семью оставили. Потому что двигались мы всегда параллельно тому, что официально происходит в стране. Причем это не диссидентство, это такая естественная реакция – мы жили своей страной в другой стране…

 

Иван: Папа говорил: государство в государстве. Мы жили в своем мире. Как отец Дмитрий говорит: муж, жена и дети – это тоже троичность, такая домашняя церковь.

 

Михаил: Мы думали и чувствовали в одном направлении – вкусы одинаковые, стремления одинаковые, психология. И даже физиология. Это в крови.

 

Семья: «папа приходил – и как будто праздник случался»

 

Из интервью Ивана Смирнова, журнал «Эгоист Generation», № 3 (19), март 2003: «Я понимаю, что Вере досталось сполна: я уезжал на гастроли, а ей приходилось самой чуть ли не ползком добираться до родильного дома, ночью, когда уже воды отошли. Пеленки, болезни, учеба — все на ее плечах. Дети — целый институт! Как она могла работать и зачем? Конечно, сегодня многие думают по-другому, и женщины в основном стремятся сделать карьеру, что-то доказать. Но не было раньше таких дел, возможностей и перспектив, как теперь. Наверное, я — пережиток другого времени: не принимаю женщин, для которых деньги и карьера на первом месте…»

— Наверное, в большой семье легче устраивать такое самодостаточное государство?

 

Иван: Да, мы не ходили в детские сады, не знали коллективного воспитания, этих «педагогических уродств». У нас было абсолютно счастливое детство. Счастливейшее – благодаря папе и маме. Мама не работала, всегда с нами была.

 

— У Ивана Николаевича пять дочерей и три сына. А кто чем занимается? По музыкальной части вы только двое из мальчиков?

 

Иван: Да, мы с Мишей играем вместе, а Леша инвестициями занимается. Но и девочки тоже связаны с музыкой: Ольга закончила Университет Культуры (дирижерско-оркестровый факультет), воспитывает двоих детей. Сейчас дети подросли, время появилось, она создала с Верой, младшей сестрой, хор. Вера учится в педагогическом на музыкальном и преподает, детей у нее пока нет. Лена – художница, училась в Суриковском на живописи, у нее дочка. Люда училась в медицинском, детей трое у нее. Маша филолог, закончила МГУ, у нее сын.

 

Из интервью Ивана Смирнова, журнал «Эгоист Generation», № 3 (19), март 2003: «С каждым ребенком начинается новый этап развития семьи… <…> Дети, как небесная сфера, защищающая от ультрафиолета. И еще нельзя не учитывать, что мы вошли в жизнь веруя. Есть еще и религиозные взгляды, которые нельзя отбрасывать. Нельзя жить и ни на что не опираться и ни во что не верить. Мы поступали так, потому что так чувствовали и верили, что так и надо. Как в Евангелии: «Что для иудеев соблазн, для эллинов — безумие». Верующий рожает, а для неверующего так рожать — плодить нищету.

Иван: Папа зарабатывал хорошо, а вот купить на эти деньги что-то было иногда проблематично. Он рассказывал, например, как стоял в очереди за сыром и просил дать ему больше, чем давали «в одни руки», потому что он многодетный. И сразу это вызывало шквал негодования. И вот это самое – «плодите нищету». Тогда он показывал деньги и говорил, что он может купить. И все равно отношение к большой семье всегда было плохое, настороженное.

 

При том что приходилось много работать, часто бывать на гастролях, папа был настоящим отцом – он дал столько любви! Сейчас, когда этот поток прекратился, очень хорошо это понимаешь. Папа есть, конечно, внутри, он никуда не делся, но близости этой живой, осязаемой уже нет и не будет.

 

Михаил: Он заходил в помещение и сразу вносил радость, смех. С ним было хорошо. У нас не было такого, чтобы он сел поучать, свысока разговаривать. Приходил в дом, как будто праздник случился – такая радость, понимаете?

 

— Он как-то воспитывал?

 

Иван: Самый главный воспитатель – это пример. Тут воспитание-то не нужно. Ты видишь, что папа читает, какое кино нравится. Ненавязчивым примером он был – когда ты его отождествляешь с самим собой, этот мир существует глубоко внутри души, и ты стремишься в нужную сторону.

 

Почему коммунисты и фашисты уничтожали семьи целые и даже детей? Потому что все заложено в генах – отношение к жизни, к семье, к детям. К Богу, прежде всего. Для нас все на этом держится.

— Но сейчас — вы же чувствуете? — произошло охлаждение к вере в нашей стране…

 

Иван: Ничего нового. Настроения были до революции очень похожие: когда народ отвернулся от Бога. И началось все это – смерть, война, лагеря, репрессии.

 

— Если опять это повторяется, это страшно.

 

«Мне кажется, что образы, вызываемые музыкой Ивана Смирнова… на диске «Крымские Каникулы»… приходят из вневременной памяти человечества, живого генофонда планетарного масштаба, который был назван Вернадским «ноосферой». Перед вами по очереди предстают: берег моря, цепочка следов босых ног на песке, свежий ароматный бриз, заброшенный галечный пляж, пронзительные крики чаек, чей-то приглушенный смех, мерцание мириадов звезд на замшевом ночном небе…» (Роман Егоров, «Наша версия», ноябрь 2018 г.)

Иван: Не дай Бог, конечно! Папа был очень патриотичным человеком и переживал болезненно все события, связанные с нашей страной. Например, мы пристально следили за Крымскими событиями. У нас с Крымом много связано. Папа с мамой в Коктебеле познакомились. Мы часто туда ездили детьми.

 

— Поэтому «Крымские каникулы»?

 

Иван: Да, есть такой альбом. Но там, в общем-то, музыка к кино. Там нет никакой политики. Я бы вообще не хотел политики тут касаться.

 

— А где вы вообще проводили лето? Композиция «Долгое озеро» — это папино детство или и ваше тоже?

 

Иван: Общее (смеется). Мы летом жили в деревне, во Владимирской области, все дети, не только мои родные братья и сестры, но и двоюродные, троюродные. Папа очень любил собрать всех, кто уже умел крутить педали, и на велосипедах поехать к воде.

 

Михаил: Однажды он усадил нас на берегу возле дамбы и сказал, что вот сейчас нырнет и выйдет уже на том берегу. И вот мы сидим такие, смотрим, ждем, честно уставились на ту сторону, а его все нет. И вот мы уже начали волноваться, оглядываемся, а он сзади сидит, травинку жует и смеется… У нас глаза вот такие! «Как ты здесь оказался?» А он, как выяснилось позже, нырнул в камыши и вышел незаметно недалеко, а нам сказал, что доплыл до того берега и потом уже по суху вернулся. Такая легкость и юмор были очень для него характерны. С ним было всегда весело и интересно.

Музыка: «одна на всех»

 

Михаил: Помню, летом в деревню привозил мне всякой музыки на кассетах – я был подростком тогда. А дома, чтобы я не мешал ему заниматься, он ставил мне какую-нибудь пластинку и оставлял одного в комнате. Однажды привез винил Битлз «Белый альбом», показал вкладки – я как будто в сказку попал: у папы тогда были длинные волосы до локтей, каких ни у кого не было. А на фото — волшебная страна.

— Все с длинными волосами?

 

— Ну да! (смеется) Слишком непохоже на советских милиционеров. Папа спросил, кто мне больше всех нравится, и я показал на Харрисона. Он говорит: «Да, Харрисон самый добрый, но самый главный – этот в очках!» До сих пор помню, как я был потрясен прослушанным. Как будто в Страну Чудес попал. Пока папа репетировал, я все слушал и слушал. Такие моменты сильно на меня, я думаю, повлияли. Мы вообще много слушали. Тома Уэйтса, Стинга, Майлза Дэвиса…

 

— Это в основном западная музыка?

 

«Музыку Ивана Смирнова многие пытались описывать, но ее надо просто слушать. Стиль фьюжн (по-английски «сплав», «слияние») предполагает не только виртуозное владение инструментом, стилем, доскональное знание особенностей разных культур, но главное, раскованное сознание. Музыкант играет не пальцами, а сердцем. Иван Смирнов – личность высокой экзистенциальной плотности, связанный с миром тысячью нитей. При глубокой «русскости» менталитета Иван – человек мира, вбирающий впечатления и переводящий их на нотный язык.» (Жанна Ермолова, «Триумф вирутоза», Калужская газета «Весть»).

Михаил: Я так говорить не люблю. Делить музыку нельзя по национальному признаку – вот как Бога нельзя назвать русским или английским. Так и музыка — одна на всех.

 

— А были у папы на западе кумиры-музыканты?

 

Иван: Да, я могу имена назвать. Гитаристы Пако де Лусия, Джон МакЛафлин, Джими Хендрикс, Джимми Пейдж. А если вообще в музыке, то Майлз Дэвис, Чарли Паркер, Джон Колтрейн. А классика как раз русская: Стравинский, Мусоргский.

 

— Иван Николаевич говорил, что у нас в России такой мощный потенциал, а с музыкой плохо…

 

Михаил: Музыки сейчас нет в России, ну, или её мало. Я имею в виду ту, которая на виду. Может быть, планка, которая задана для нас отцом, слишком высока. В профессиональном смысле вроде всё хорошо: научились работать со звуком, появились формы. А музыки всё нет.

 

— Он как раз говорил о музыке вообще: «Она для меня из обертонов состоит. Обертона, потом ритм – как дыхание, потом звук – как глубина, и наконец – пространство, которое, где хочешь, заполняешь, а где-то оставляешь свободным. И еще ярость нужна!» А что такое эта ярость?

 

Иван: Это смелость делать все то, что было сказано до ярости. В том числе на концерте, потому что постоянно возникают проблемы, которые надо преодолевать.

 

— Я знаю, что у Ивана Николаевича не было законченного музобразования, но было пианино дома?

 

Михаил: Да, инструмент стоял в бараке, построенном для строителей Москвы в годы послевоенного восстановления столицы. Семья моего деда Николая Николаевича жила в этом бараке. И вот представьте: барак, удобства в общем коридоре и – пианино! Дед был формально обычным служащим, любил собирать радиоприёмники, но писал и играл свои пьесы. А ещё у него было трое сыновей – Дмитрий, Алексей и Иван, мой папа.

 

А музобразование начальное папа получил благодаря нашей бабушке, своей маме. Она искала варианты, устроила его на занятия фортепиано в некий ДК, где его педагогом по странной случайности оказался Владимир Дашкевич (это он написал музыку к «Шерлоку Холмсу»).

 

А вот дальше все пошло не так – очень сложно было отцу сочетаться с системой. Она была ему совершенно чуждой. В училище Октябрьской Революции, где папа «учился гитаре», преподаватель все время настаивал на том, чтобы Иван постригся. Говорил, голова должна дышать, и показывал на свой бритый складчатый затылок.

 

— Всех под одну гребенку?

 

Михаил: Я вообще думаю, что его ранняя смерть во многом произошла оттого, что он в схватке с этим «красным чудовищем» потерял силы – оно его съело, не позволило стать для страны, для России масштабной фигурой, как он того заслуживал. Вот вроде и коммунисты ушли, а море разлитой ими пошлости осталось.

 

А тогда вообще редко когда удавалось найти педагога для «несоветских» людей – особенно после репрессий: всю страну же уничтожили.

 

— А семья Смирновых все-таки выжила?

 

Михаил: Но пришлось идти путем самообразования. Папа шел этим путем. В 12 лет в пионерлагере впервые услышал гитару и влюбился. Попросил у мамы в письме купить ему – и она купила!

 

Иван: Советская гитара, но он ее очень любил. Правда, потом братья постарались – решили сделать ему вырез на корпусе – ну, в общем, испортили инструмент. Он играл на школьных вечерах в группе, и потом с Владимиром Кузьминым, с Эдуардом Артемьевым, и с Алексеем Козловым в «Арсенале». То есть у него был опыт и рок играть, и джаз.

 

Михаил: И в какой-то момент его время пришло, накопился опыт, возникло желание, и он стал создавать свою собственную музыку. С 1996 по 2002 — золотой период его творчества. «Карусельный дед» (весь) – это вершина. Я так считаю.

 

— Не только для вас.

 

Михаил: Потом уже как-то все проще – «С тобой», «Братан», «Страна, где ночует солнце». Но отец считал, что так и надо – делать что-то понятное, более простое и доступное.

 

— Гитара вообще ассоциируется с простыми вещами — костром, палаткой, походами. Было у вас такое?

 

Михаил: Можно сказать так: мы вынуждено стали частью Грушинского фестиваля – культура бардов нам чужда. Но кто-то сказал: там 300 тысяч человек народу собирается, все с гитарами. И мы поехали продавать альбом. Папа на это пошел, но это не было нашим. Все-таки гитара для барда это не то, что гитара для музыканта. Тем более для такого музыканта, как Иван. Он был перфекционистом в звуке, хотел, чтобы гитара звучала как оркестр. У нас всегда один только саундчек (настройка звука) три часа занимал.

 

— Как говорил Иван Николаевич: «Хорошая музыка рождается, а плохая придумывается».

 

Михаил: Да, конечно.

 

— А вам какая музыка нравится?

 

Иван: О, у нас в доме все время звучала музыка! Все было пропитано ею. Мы с сестрой Машей любили стащить у папы кассету и слушать тайком – почему-то так было интереснее (смеется). Хотя никто же не запрещал.

 

Михаил: Мне многое нравится. Разное. Разные концерты приносят разную радость. Я вообще больше меломан, чем исполнитель. Музыку не выключаю – она должна играть, я всегда слушаю ее дома. Это меня держит в тонусе – профессиональном. В дороге раньше слушал, а с возрастом боюсь. Рассеивается внимание. А машин сейчас больше, чем людей, наверное. Перестал поэтому.

 

А отец – нет, ему надо было сесть и слушать, не отвлекаясь. Либо не слушать. Фоном не любил, раздражался.

 

— Михаил, вас называют мультиинструменталистом…

 

Михаил: Музыкант обязан быть мультиинструменталистом. Если профиль у меня, скажем, фортепиано, то деятельность ограничена академической музыкой или джазом. А я вот люблю фольклор. Так возник интерес к перкуссии. А потом в папиной группе потребовалось — не сажать же оркестр! – и на аккордеоне сыграть. Музыкант обязан извлечь звук даже из пустой рюмки (смеется).

— Вы еще и композитор?

 

Михаил: Да, но… Композитор Стравинский или композитор Маккартни – это разные вещи. Я не в академическом смысле композитор. Хотя у меня есть навыки написания оркестровой музыки — много музыки для кино и сериалов.

 

— Значит, вы все-таки выучились профессионально, у вас есть образование?

 

Михаил: Конечно! Я мерзляковец* (Академическое музыкальное училище при Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского, расположенное в Мерзляковском переулке — Прим. ред.). И учился уже в менее жесткие времена – в 90-е годы был период неопределенности. Ослабла хватка, хлынул поток запрещенной раньше музыки, западной. Самиздат превратился в книги – начала издаваться русская религиозная философия. Мы прямо залпом пили — Флоренского, Розанова, Леонтьева, Соловьёва, Солженицына, Бунина – все, что было не красным.

 

Не музыка: «отец был свободным, и другим давал свободу»

 

— Иван Николаевич как-то в интервью сказал: «Я одно время много читал: «Лествица», Сумароков, Флоренский, Борис Ширяев, «серебряный век», Бердяев, Розанов, Носов… не тот Носов, у которого «Огурцы»… всё, чем обчитался, всё это отлетело, растворилось. И меня от книг как отрезало». В этом списке больше философской литературы. А художественные книги вы читали?

 

Иван: Конечно, читали! Был у нас такой анекдотический случай. Летом в деревню к нам приехал дядя — отец Дмитрий, прилег на диван, нащупал книжку, смотрит, а это «Эликсиры сатаны» Гофмана. Он: «Господи, помилуй!» Берет другую: «Доктор Фаустус» Томаса Манна. Он: «Господи, помилуй!» А третья была, кажется, «Бесы» (смеется).

 

— А вы что любили читать?

 

Иван: Вот Достоевского. Кто-то считает его депрессивным, а я его всего перечитал. Но сейчас мало читаю – некогда.

— А какие фильмы смотрите? Или смотрели в детстве?

 

Михаил: В детстве? Я не смотрел советских фильмов. Все эти «Иронии судьбы» и «Москва слезам не верит» — оно все мимо прошло.

 

Иван: Папа смотрел Тарковского. И я с ним. «Сталкер», «Солярис», «Зеркало»… Это я помню. А, еще «Андрей Рублев» — со всеми этими сценами.

 

— А мультфильмы? Норштейна, к примеру?

 

Иван: А кто это? Извините. Нет, не знаю.

 

— А как Иван Николаевич к учебе относился – в школе? Помогал делать «домашку» по математике?

 

Иван: Математику – это мама. А папа помог мне как-то реферат сделать по истории, я 4 получил. Но вообще для него оценки в школе – это было не главное.

 

— Ходил на родительские собрания?

 

— Нет, не припомню.

 

Михаил: Отношение у Смирновых к официальной школе особенное. У папы были относительно длинные волосы в детстве. За это его все время ругали. Учителя несколько раз вызывали бабушку – она обещала, конечно, что что-то с этим сделает, но ничего не делала. Тогда решили вызвать папиного отца. Он пришел с волосами еще длиннее, чем у сына. Поставили крест на всей семейке (смеется).

 

— С тех пор у всех вас длинные волосы…

 

Михаил: Ну, вообще я помню, что бабушка так говорила про все эти советские требования: «Надо как-то пойти навстречу, чтобы иметь возможность спокойно жить. Лучше не обострять, найти компромисс». То есть родители всегда высказывали свое мнение, но никогда не давили.

Я тоже иногда чересчур лоялен к детям. Сейчас такой разгул — беззастенчивое хамство кругом. Об этом обязательно надо детям говорить: обращать их внимание на то, что мерзко и неприемлемо. Дети исследуют мир, это естественно, и ты понимаешь, почему им хочется в эту грязь опуститься, побыть там, но наша обязанность предупредить, что всем этим нельзя увлекаться. Ни в коем случае не быть беспечными. А там уж пусть сами решают, как поступать. И не отступать от Таинств.

 

— Ну, больших-то детей за ручку в храм не поведешь…

 

Михаил: За ручку и не надо – не идет, значит, не время, пойдет потом. Это же твой ребенок! А значит, все понимает правильно.

 

— А вы с отцом ссорились? В подростковом, скажем, возрасте?

 

Иван: Да нет, с ним невозможно было поссориться. Даже когда мы вместе работали. Хотя он требовал в музыке абсолютной точности, в этом был очень требователен. Мог сказать: «я этому посвятил не один год, а ты так небрежно играешь!» И поскольку он был для нас авторитетом, приходилось стараться соответствовать.

Михаил: Нет, не было разногласий. Хотя он был вспыльчив. Но в нем не было злости. Нервничал – да.

 

Мне казалось, что он недостаточно был внимателен ко мне как к творческой единице вне его пространства. Мог сказать: «Ну зачем ты поешь по-английски?» Но когда выходил мой альбом, слушал с удовольствием.

— В музыке направлял, заставлял, давил? Как-то привлекал к гитаре?

 

Иван: Ну как. Мы – все дети — учились в музыкалке, просто принято было в семье. Как-то естественно сложилось. И я не учился изначально гитаре, а как-то сам потом пришел, играл сам по себе и для себя. А папа, оказывается, слушал тайком. И когда понял, что я готов, просто взял меня в группу – и сразу играть концерт в Калининграде. Было очень страшно. Представьте: прихожу, еще ничего не знаю, а все так относятся, будто я всю жизнь тут с ними. Поставили мне монитор, и никто ничего не объясняет. Вот и пришлось самому выплывать.

 

Михаил: Но папа не давил, нет. Он сам был свободным человеком. И другим давал свободу. Он мог сказать, что ему что-то не нравится. Но не давить. Даже когда в 2017 году я ушел из группы, конфликтов не было. Просто я почувствовал, что пришла пора пойти своим путем. И отец не стал мешать.

— Вы когда-нибудь ощущали, что вы, дети, ему мешаете?

 

Михаил: Нет. Он, когда надо было работать, мог запереться в ванной, например.

 

Иван: Или потребовать, чтобы мы не шумели. По себе скажу (у меня трое детей), когда ты все время на приколе: вот сейчас кто-то ворвется и что-то попросит, то работается гораздо продуктивнее. В детском хаосе я сделал свои лучшие аранжировки – причем довольно быстро – это способствует!

Из интервью Ивана Смирнова, Калужская газета «Весть», 10 ноября 2010 года: — Как вы думаете, искусство и религия связаны? — Нет, не думаю. Просто искусство утончает душу и готовит ее к восприятию духовного. Но духовная сфера – это совсем другое. Там можно не иметь слуха, образования. Но там – другая жизнь, другая песня, «жизнь новая». Она – по другим законам.

 

— Михаил, а у вас сколько детей?

 

Михаил: У меня семеро. На одного меньше, чем у папы. Старшие в Англии росли, так получилось. Дочь старшая София сейчас в России преподает английский – психология преподавания английского, так вроде называется. Арсений – рисует, собирается заниматься анимацией в Англии. Митрофан тоже стал музыкантом. Живет в Ливерпуле, играет в собственной группе, хотя зарабатывает пока не музыкой. Остальные здесь – еще в школе учатся и в храм ходят.

 

— Хочется, чтобы все дети вернулись на родину?

 

— Ну… не знаю. Это не принципиально. Я был бы рад, конечно. Но… Самая главная родина – место у Чаши на Евхаристии.

В материале использованы фрагменты из статей и постов, опубликованных в сети, и  фотографии из семейного архива семьи Смирновых, а также из открытых источников в интернете.