Путь к священству. Об отце Патриарха протоиерее Михаиле Гундяеве

«С детства я хотел стать священником, – вспоминал Патриарх Кирилл, еще будучи митрополитом. – Начиная с трех-четырех лет, дома я любил «служить», у меня было маленькое, специально для меня сшитое, облачение. Годам к 6-7 я уже мог без ошибки отслужить молебен или литию, мне нравилась церковная служба, и я любил саму атмосферу храма, причем не обязательно во время церковных праздников, очень любил будни, ранние обедни и совершение треб. Посещение храма для меня всегда было радостным событием, и я укорял своих родителей, когда они мне отказывали в этом, полагая, что длинная служба будет утомительной для меня в этом возрасте».

 

Любовь к службе, интерес к церковной жизни – все это пришло к Патриарху Москвоскому и всея Руси из семьи, глава которой был известным в Ленинграде пастырем.

 

Из воспоминаний Патриарха Кирилла:

 

«Несмотря на многие испытания, отец через всю свою жизнь пронес убеждение, что священник, совершающий богослужение, всегда должен обращаться хотя бы с краткой проповедью или назиданием к народу. Слова апостола Павла: «Горе мне, если не благовествую!» — он цитировал очень часто и в разговорах с нами, детьми, и в разговорах со своими собратьями, убеждая слушателей в том, что главная задача священника наравне с совершением Таинств — проповедь Слова Божия. Именно поэтому запрет на проповеди, который был введен в Ленинградской епархии во время хрущевских гонений, отец воспринял очень болезненно.

 

Все, что делалось во времена этого гонения, прикрывалось довольно хитроумными аргументами. <…> Так же обстояло дело и с запретом на проповеди. Собственно, официального запрета и не было. Но из епархиального управления пришла инструкция о том, что в целях повышения уровня проповедничества, исключения случаев негативного влияния на верующих важно, чтобы священники более тщательно готовились к проповедям. А для этого, перед тем как произнести проповедь, необходимо было записать ее в двух экземплярах и эти два экземпляра направить в епархиальное управление.

 

<…>Регулярно, два раза в год, отец составлял тексты проповедей и в двух экземплярах направлял их в епархиальное управление. А проповедовал он за каждой службой и выходил из этого небезопасного положения весьма оригинальным способом. Как известно, проповедь всегда начинается со слов: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа». Вот для того, чтобы избежать обвинения в том, что он обращается к народу с проповедью, не прошедшей цензуру, отец стал произносить свои проповеди не после чтения Евангелия, а в конце службы, и начинал всегда словами: «Дорогие братья и сестры! Поздравляю вас с праздником, или воскресным днем…» — а после этой вступительной фразы следовала собственно проповедь. Несколько раз отца уличали в том, что он, не подав письменный текст проповедей, обращается к народу, на что он отвечал, что это не проповедь, а просто приветствие.

 

Я рассказываю об этом эпизоде, чтобы читателю стало ясно, в каких условиях тогда осуществлялось и без того ограниченное в своих возможностях церковное служение. Власти вмешивались даже в собственно богослужебную жизнь, ведь проповедь — неотъемлемая часть богослужения. Отец глубоко переживал то положение, в котором находилась Церковь. Вместе с ним переживали и мы, потому что дело отца было и нашим делом».

 

(фрагмент из книги «Человек Церкви. К 20-летию со дня кончины и 70-летию со дня рождения митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима», М., изд. Раритет, 1999)

 

Память о протоиерее Михаиле Гундяеве жива в церковном Петербурге до сих пор. Мы публикуем статью «Журнала Московской Патриархии», №5 за 2008 год, о жизни этого священника, во многом ставшего примером для будущего Патриарха.

 

Жизненный путь Михаила Васильевича Гундяева был во многом характерен для человека его эпохи и его поколения: постоянная учеба, самоотверженная работа на благо страны, служба в армии, участие в Великой Отечественной войне, послевоенный мирный труд, воспитание детей… Однако внешняя биографическая канва этой жизни не дает никакого представления о том главном и сокровенном, что определяло ее суть, сообщало ей особый смысл и вычерчивало ее крутой маршрут. Да, на поверхностный взгляд это была типичная биография советского человека. Нетипичными для гражданина СССР были только горячая вера в Бога, преданность Православию и стремление, несмотря ни на какие препятствия, посвятить себя служению Церкви Христовой. Именно эти особенности внутренней биографии Михаила Гундяева определили его судьбу. Вера Христова и преданность Святой Матери-Церкви вели, испытывали и в то же время спасали его на протяжении всех десятилетий государственного преследования Церкви и верующих, в которые уложилась сознательная жизнь этого человека. И потому в годину массового мученического и исповеднического подвига православных в советской России он оказался среди гонимых за христианскую веру и не отступился от нее.

 

При этом Михаилу Гундяеву не требовалось обращаться за примерами всецелой и самоотверженной преданности Христу к известным страницам истории древней Церкви. Живой пример был у него перед глазами, в его собственной семье. Ибо его отец, Василий Степанович Гундяев, бывший активным участником борьбы Церкви с обновленческим расколом, оказался в числе первых узников, отправленных в Соловецкий лагерь особого назначения. Здесь он принимал участие в знаменитом Соловецком соборе, на котором вырабатывались принципы взаимоотношений Православной Церкви и новой власти.

 

Вторично Василий Степанович был осужден за то, что энергично противодействовал закрытию монастыря в родном городе Лукоянове (тогдашнего Арзамасского уезда, а ныне Нижегородской области). После этого ему выпала участь пройти сорок шесть тюрем и лагерей и семь ссылок. А после освобождения, уже в хрущевские времена, Василий Степанович принял в Башкирии священный сан – спустя восемь лет после того, как в год своего сорокалетия иереем стал его сын Михаил, в свой черед прошедший через пересылки и колымские лагеря, голодную ленинградскую блокаду, героическую оборону города.

 

«Никогда ничего не бойтесь. В этом мире нет ничего такого, чего следовало бы по-настоящему бояться. Нужно бояться только Бога», – наставлял перед смертью своих внуков старый лагерник, монархист и исповедник веры отец Василий Гундяев.

 

Ни Василий Степанович, ни его сын Михаил Васильевич Гундяев не обманулись в мальчиках, которым в советской атеистической школе приходилось постоянно защищать свою веру от нападок учителей и одноклассников. Впоследствии они также стали священнослужителями. Старший, Николай, сегодня протоиерей, профессор Санкт-Петербургской Духовной академии и настоятель Спасо-Преображенского собора в Петербурге. Младший, Владимир (в монашестве Кирилл), – митрополит Смоленский и Калининградский, председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата. (С 1 февраля 2009 года – Святейший Патриарх Московский и всея Руси. – прим. ред.)

 

Так в обезбоженной России XX века вопреки жестокому противодействию враждебных внешних сил и обстоятельств продолжали складываться династии верных чад Церкви Христовой, усердных тружеников на ее ниве. В семействе Гундяевых первым в череде священнослужителей было суждено стать протоиерею Михаилу.

 

С раннего детства будущий служитель алтаря Божия мечтал стать священником. Это внутреннее устремление определялось и повседневной практикой церковной жизни, которая была достоянием его детских и отроческих лет, и домашним воспитанием, и всем укладом и строем отношений внутри семьи. Поэтому после окончания средней школы Миша Гундяев остался в городе Лукоянове, чтобы проходить послушание у местного архипастыря – епископа Лукояновского, позже Любимского, Сергия (Мельникова, † 1934). Юноша исполнял при архиерее обязанности иподиакона и секретаря.

 

К 1926 году у него созрело твердое намерение поступить учиться на Высшие богословские курсы в Ленинграде. Это было совершенно особое учебное заведение, единственное на всю страну. Высшие богословские курсы организовал протоиерей Николай Чуков, впоследствии более известный как митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий, бывший замечательным специалистом в области духовного образования и прежде руководивший Петрозаводской Духовной семинарией. Сначала в сентябре 1925 года им был организован Петроградский богословский институт, собравший в своих стенах цвет тогдашней науки – профессоров Петроградского университета и Петроградской Духовной академии, оставшихся после революции не у дел. Персональный состав профессорско-преподавательской корпорации был утвержден Святейшим Патриархом Тихоном. Люди светской науки, привлеченные к преподаванию на Высших богословских курсах, лишились своих университетских кафедр по причине политических убеждений и неприятия новой власти, а с профессорско-преподавательским корпусом Духовной академии поступили еще радикальнее, попросту закрыв ее наряду с иными академиями и семинариями.

 

Все эти замечательные специалисты, среди которых были академические профессора – протоиерей Василий Верюжский, А.И.Бриллиантов, Н.Н.Глубоковский, А.А.Дмитриевский, С.М.Зарин, И.А.Карабинов, Н.В.Малицкий, Д.П.Митров, А.В.Петровский, магистр богословия П.П.Мироносицкий, а также известные представители университетской науки академик Б.А.Тураев, профессора Л.П.Карсавин, Н.О.Лосский, Д.И.Абрамович, М.Д.Приселков, А.П.Алявдин, М.Н.Соколов, С.В.Меликова-Толстая, С.С.Безобразов (впоследствии епископ Кассиан), нашли пристанище в новом учебном заведении, которое поначалу именовалось Петроградским богословским институтом. Однако некоторое время спустя он был переименован в Высшие богословские курсы, поскольку богоборческая власть не могла допустить, чтобы в городе, уже носившем в то время имя Ленина, наравне с советскими вузами, втузами и рабфаками существовал идеологически чуждый им Богословский институт.

 

Именно сюда в 1926 году поступил Михаил Гундяев, и здесь он проучился до 1928 года, слушая лекции знаменитых профессоров и прилежно занимаясь под их руководством. Он собрал прекрасную рукописную библиотеку, составленную из конспектов лекций этих выдающихся ученых. Однако много позже эти конспекты сыграли в судьбе молодого богослова весьма неожиданную и печальную роль, став вещественными доказательствами в ходе следствия по делу Михаила Гундяева, обвинявшегося, среди прочего, в намерении совершить покушение на жизнь товарища Сталина.

Первоначальной причиной всех будущих серьезных неприятностей Михаила Гундяева стало то обстоятельство, что, еще будучи студентом Высших богословских курсов, он одновременно пел в хоре подворья Киево-Печерской лавры в Ленинграде и активно участвовал в приходской жизни. Вероятно, в связи с этим он попал в поле зрения органов госбезопасности и был взят ими на заметку. Во время обыска в его комнате нашли собрание упоминавшихся конспектов, и уже одного того факта, что слово «Бог» в них было написано с прописной буквы, оказалось совершенно достаточно для того, чтобы обвинить молодого человека в политической нелояльности и инициировать расследование его «дела». Обнаружив эти конспекты и бегло пролистав их, руководивший обыском оперативник удовлетворенно заметил: «Больше ничего искать не будем. Того, что здесь написано, вполне хватит».

 

До той поры студент Михаил Гундяев успевал не только посещать Высшие богословские курсы и петь в церковном хоре Киевского подворья, но и исполнять послушание псаломщика в сельском храме. Деревня Каменка находилась в районе нынешнего аэропорта «Пулково» и до наших дней не дожила. А когда в августе 1928 года Высшие богословские курсы были закрыты, Михаила призвали в Красную армию, где он прослужил два года.

 

По возвращении в Ленинград он поступил на работу, совмещая ее с обучением в Механическом техникуме, который успешно окончил в 1933 году. Этот техникум был единственным учебным заведением в городе, куда оказалось возможным поступить, имея в личном деле запись об обучении на Высших богословских курсах. Именно по этой причине документы Михаила не приняли в мединституте, который он первоначально избрал, намереваясь выучиться на врача.

 

По окончании Механического техникума молодой специалист, имевший вкус к точным наукам и желание учиться дальше, поступил в Ленинградский индустриальный институт. Наступил 1934 год, который в советской истории был ознаменован убийством Кирова и широкой волной арестов, последовавших за этим покушением и начавшихся непосредственно в Ленинграде. В числе многих был арестован и будущий священник Михаил Гундяев. Как уже говорилось, главным обвинением против него и истинной причиной ареста стала его активная церковная деятельность на приходе и пение на клиросе. Эти факты и сами по себе побуждали богоборческую власть к жесткой реакции, а когда речь шла о молодом человеке с хорошим светским образованием, они выглядели вдвойне подозрительно.

 

Арест произошел за несколько дней до свадьбы Михаила Гундяева. Он познакомился со своей будущей супругой Раисой Владимировной Кучиной в храме Киевского подворья, где девушка, в то время студентка Института иностранных языков, тоже пела в церковном хоре. Молодые люди полюбили друг друга и решили вступить в брак. Однажды, возвращаясь со своей избранницей после концерта в филармонии, где исполнялись «Страсти» Баха, Михаил Гундяев сказал: «Знаешь, когда я слушал музыку, мне вдруг явственно представилось, что меня идут арестовывать». Эти слова очень удивили его спутницу: «Какой может быть арест, когда мы с тобой собираемся венчаться и свадьба уже назначена?» Проводив невесту, Михаил Гундяев пошел к дому, где снимал комнату, и увидел здесь черную «эмку», стоявшую у ворот. Это был дурной знак, смысл которого в эпоху массовых арестов и репрессий все хорошо понимали. И внезапно он осознал: это пришли за ним. Михаил Гундяев не ошибся. Поднявшись на свой этаж, увидел распахнутую дверь, а в глубине квартиры – сотрудников НКВД и понятых. После появления хозяина дома приступили к обыску. Вот тогда и были найдены конспекты лекций по богословским дисциплинам.

 

Во время следствия у Михаила Гундяева всеми способами старались вырвать признание в том, что он готовил покушение на Сталина. Следователь даже угрожал в случае отказа расстрелом без суда, но арестованный твердо стоял на том, что ни при каких обстоятельствах не возьмет на себя вины за то, чего никогда не делал. Однажды он задал следователю, как ему казалось, совершенно риторический вопрос: «Каким образом ленинградский студент мог бы совершить покушение на вождя, который мало того, что живет в Москве, но и находится под неусыпной охраной?» Следователь оживился: «Вот именно это нас и интересует. Поэтому прямо сейчас чистосердечно напиши, как, проживая в городе Ленинграде, ты планировал совершить в Москве теракт против товарища Сталина».

 

Михаил категорически отказался оговаривать себя и других. Возможно, это и спасло ему жизнь, ибо неизвестно, каким был бы приговор, если бы узник подписался под подобным самообвинением. В итоге он получил три года колымских лагерей.

 

Будучи человеком одаренным и энергичным, Михаил Гундяев организовал в местах заключения учебный комбинат, где сам преподавал ряд технических дисциплин. Лагерное начальство настолько ценило его, что ему даже было предложено после освобождения и женитьбы продолжить начатую работу уже в качестве вольнонаемного. Поразмыслив, Михаил так и собирался сделать: возвратиться в эти края с молодой женой и пожить здесь еще некоторое время, чтобы хоть немного поправить свое бедственное материальное положение.

 

Его освободили в канун 1937 года. После новогодних праздников Михаил явился в лагерную администрацию подписать договор, предусматривавший его возвращение на Колыму. И здесь произошло чудо, спасшее жизнь ему и его будущей семье. Женщина, которая сидела в конторе гулаговского «Дальстроя», выслушав его, повела себя совершенно непонятным образом. Лицо ее сделалось сердитым, и она полушепотом приказала посетителю немедленно отсюда уходить и больше никогда здесь не появляться. Вчерашний зэк вышел из конторы совершенно обескураженный, а буквально через неделю по всему ГУЛАГу прокатились массовые репрессии. И если бы он подписал договор, как намеревался, то наверняка поехал бы в Магадан не в качестве вольнонаемного работника, а как заключенный. Потому что именно в это время вольнонаемные ГУЛАГа были переведены в разряд заключенных, а среди заключенных произведены массовые расстрелы.

 

В предвоенные годы Михаил Гундяев трудился на ленинградских предприятиях, пройдя путь от токаря до техника-технолога, конструктора и начальника цеха. Начало войны застало его в должности главного механика на военном заводе в Ленинграде. В дни блокады он участвовал в сооружении оборонных укреплений вокруг города. В 1943 году он был призван в действующую армию, в рядах которой находился до конца Великой Отечественной войны. После демобилизации Михаил продолжил работу по гражданской специальности. А в 1947 году подал митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Григорию, своему бывшему ректору по Высшим богословским курсам, прошение о рукоположении.

 

Митрополита это озадачило, поскольку служебное положение Михаила Васильевича было достаточно заметным, и этот его шаг представлялся весьма неординарным. Вероятно, желая испытать твердость намерений своего бывшего ученика, а может быть, даже в каком-то смысле и крепость его веры, Владыка Григорий отказал ему, рекомендуя еще раз посоветоваться с женой и только после этого приходить снова. В тот раз Владыка Григорий заявил посетителю: «Если вы действительно желаете сменить свою ленинградскую квартиру на проживание на самом отдаленном приходе Ленинградской епархии, в селе Петрова Горка на границе с Псковской областью, то я вас рукоположу. Но на служение в городе Ленинграде не рассчитывайте. Так что идите и советуйтесь с супругой». Семейный совет, благословленный правящим архиереем, состоялся, и на нем было принято решение ехать на отдаленный приход.

Митрополит Григорий, как и обещал, рукоположил Михаила Васильевича Гундяева. Диаконская хиротония была совершена 9 марта 1947 года, а иерейская – 16 марта 1947 года в ленинградском Николо-Богоявленском соборе, где некогда венчался будущий отец Михаил. Но назначение сорокалетний священник получил не на дальний приход, а в храм в честь Смоленской иконы Божией Матери на Васильевском острове. Туда же, на Смоленское кладбище, в часовню во имя святой блаженной Ксении Петербургской, год от года притекало все больше людей.

 

Здесь новохиротонисанный отец Михаил оказался в совершенно особой духовной атмосфере послевоенного Ленинграда. Храмов в городе было мало, а верующих – много. Тысячи людей заполняли немногие церкви, молясь Господу о погибших и пропавших без вести, прося об исцелении раненых, ища поддержки и опоры в своей трудной жизни.

 

Для четы Гундяевых это были счастливые годы, наполненные важнейшими событиями. Первенец Николай появился на свет в 1940 году. Шестью годами позже родился второй сын – Володя, впоследствии принявший в монашестве имя Кирилл. Наконец, в 1949 году Бог благословил семейство третьим чадом – Еленой, сегодня возглавляющей Санкт-Петербургскую епархиальную церковно-богословскую детскую школу. (C 2011 года проректор по культуре Санкт-Петербургской православной духовной академии, заведующая регентским отделением. – прим. ред.)

Жизнь в благочестивой семье текла счастливо и мирно, но скоро пришли другие времена. Начиная с 1949 года политика известного благоприятствования в отношении государства к верующим, основы которой были заложены исторической встречей Сталина с иерархами Русской Церкви в 1943 году, стала очевидным образом сходить на нет. Начал вырисовываться и утверждать себя новый, антирелигиозный курс. Речь пока не шла о возобновлении открытых гонений на Церковь, ее служителей и верующих, но начиная с 1949 года в советской прессе стали регулярно появляться статьи пропагандистско-атеистического толка, и в церковно-государственных отношениях явственно повеяло холодом.

 

В Ленинграде с религией и церковниками решили бороться, используя финансовые механизмы, имевшиеся в распоряжении светской власти. Во главе финансового отдела горисполкома (горфо), ведавшего в том числе налогами и сборами, стоял некто по фамилии Манцветов, бывший сыном священника. Этот чиновник разработал хитроумную систему налогообложения, которую стали применять к служителям Церкви. Используя информацию, получаемую от лиц, которые, по-видимому, были специально внедрены в ленинградские приходы, горфо налагало на священнослужителей неподъемные налоги. Однако эти колоссальные начеты могли быть списаны и прощены государством в том случае, если бы клирики оставили свое церковное служение и перешли на любую иную работу в так называемом народном хозяйстве.

 

Так на отца Михаила был возложен огромный налог в размере 120 тысяч рублей. Эти деньги трудно соотнести с сегодняшним порядком цен, однако достаточно сказать, что очень хороший по тем временам автомобиль «Победа», на покупку которого даже обеспеченному гражданину потребовалось бы копить не один год, стоил 16 тысяч рублей, то есть в семь с половиной раз меньше. Таким образом, если продолжить это сравнение, приходской священник в качестве налога должен был передать государству небольшой автопарк легковых машин. Естественно, что скромный иерей, служивший на своем приходе, даже теоретически не имел возможности собрать такую сумму. Но именно на этом и основывался циничный расчет властей. В итоге по суду был наложен арест на зарплату отца Михаила, а затем была описана мебель в квартире, где он проживал с семьей. Однако это показалось властям недостаточным, и поэтому согласно судебному решению священник должен был либо внести недостающую часть драконовского налога, либо отправляться в тюрьму.

 

И все-таки с Божией помощью отцу Михаилу удалось с честью выйти из труднейшего положения. Правда, это стоило ему и его семье огромных усилий и многих жертв. Ибо требуемые государством деньги пришлось собирать по ленинградским храмам, а также (большей частью) среди друзей и знакомых. У отца Михаила был широкий круг знакомств в различных слоях тогдашней ленинградской интеллигенции. Среди этих людей были академики и профессора, в то время народ достаточно обеспеченный. И благодаря совместным усилиям всех православных, пожелавших помочь собрату в его безвыходном положении, искомая сумма была собрана и внесена.

 

Правда, следствием этого явилось то, что до начала 1970-х годов, то есть почти до самой своей кончины, отец Михаил выплачивал непомерные долги. Это наложило отпечаток на существование и достаток его семьи, которая была вынуждена жить очень скромно, а подчас даже терпеть нужду. Однако такое положение вещей способствовало созданию определенной духовной атмосферы, во многом, вероятно, определившей выбор жизненного пути сыновьями Николаем и Владимиром, в сознании которых священническое служение никак не могло быть связано со стяжанием материального благополучия.

 

Что же касается служения самого отца Михаила Гундяева, то оно было весьма успешным: он много и хорошо проповедовал, вокруг него собралась большая паства. В 1951 году священник Михаил был переведен в Спасо-Преображенский собор, где спустя недолгое время стал исполнять обязанности помощника настоятеля по богослужебной части. Именно на этот период приходится расцвет его пастырской деятельности в послевоенном Ленинграде.

 

В обязанности отца Михаила, в частности, входило чтение по четвергам Акафиста Святителю и Чудотворцу Николаю пред его чтимым образом. После каждого акафиста, который по традиции сопровождался пением народа, священник проповедовал. На эти еженедельные богослужения собиралось множество людей, так что Преображенский собор бывал заполнен почти до отказа, а он вмещал более двух тысяч человек. Такая популярность отца Михаила как пастыря и проповедника вызывала одобрение его епархиального начальства, но раздражала светские власти.

 

В 1957 году священник Михаил Гундяев был возведен в сан протоиерея, в 1959 году назначен помощником благочинного. А годом позже его неожиданно удалили из Спасо-Преображенского собора, переведя в Ленинградскую область настоятелем храма во имя святого благоверного князя Александра Невского в Красном Селе. Более трех тысяч верующих участвовали в проводах любимого пастыря. Городские власти были напуганы и встревожены подобной демонстрацией народного признания. И неизвестно, удалось бы отцу Михаилу до конца своих дней совершать Божественную литургию в храме, если бы не приход на Ленинградскую кафедру очень его ценившего и неизменно отмечавшего митрополита Никодима (Ротова, † 1978).

 

В 1970 году, после десяти лет служения на Александро-Невском приходе, отец Михаил был назначен настоятелем Серафимовского храма в Ленинграде, а в 1972 году стал настоятелем Свято-Никольского храма на Большой Охте.

 

В его служебных характеристиках, хранящихся в епархиальном архиве, можно прочесть: «Убежденный, дисциплинированный и глубоко уважаемый пастырь и человек. Отличается скромностью характера. Прекрасный и отзывчивый сотоварищ. Хороший проповедник. Богослужения и требы совершает истово и проникновенно при превосходной дикции. Безотказно выполняет все духовные просьбы верующих вне территории собора, безо всяких корыстных побуждений, исходя исключительно из пастырских соображений. В настоящее время обучается на заочном отделении Духовной семинарии…»

 

Отличительной чертой отца Михаила Гундяева было то, что он всю жизнь учился. В конце 1950-х годов, пятидесяти лет от роду, он поступил в Ленинградскую Духовную семинарию, которую окончил в 1961 году. Вскоре, в 1964 году, поступил в Духовную академию. Маститый протоиерей Михаил Гундяев успешно окончил ее в 1970 году, в возрасте шестидесяти трех лет, защитив диссертацию на соискание ученой степени кандидата богословия.

13 октября 1974 года протоиерей Михаил Гундяев отошел ко Господу, честно и достойно исполнив свой долг перед Богом, отечеством и людьми. При жизни его постоянно окружало множество людей, любивших и уважавших пастыря. Они пришли проводить его и в последний путь. Прах священника Михаила Гундяева покоится на Больше-Охтенском кладбище, у алтарной стены храма, где он настоятельствовал перед кончиной. Вечная ему память! По слову святителя Григория Богослова, «блажен, кто, восприняв на себя власть над народом, чистыми и великими жертвами примиряет Христа с живущими на земле».