Восьмого сентября в восемь утра мы стояли с сыном возле школы. Классная руководительница 1-го «Б» ждала первоклашек, среди которых и мой Саша, чтобы построить их парами и отвести в здание с четырьмя гипсовыми профилями над входом. Я посмотрел на сына и понял, что ему грустно и скучно.
Неделю назад я привел его на праздничную линейку, которая показалась мне мрачноватой. Одна из выступавших отметила: «Царица-природа неумолима», в том смысле, что лету конец, а потому пора прекратить заниматься ерундой и сесть за парту.
Я смотрел на настороженных детей, которым внушали осознание того, какой долгий и трудный путь им предстоит. Я пытался понять: а с чего человеку, которому дали в руки большой букет, повесили на спину ранец и привели сюда, чтобы услышать и увидеть все это, может захотеться пойти учиться?
Мне казалось, будто я сдал собственного ребенка для отбывания трудовой повинности. Система, частью которой ему предстоит стать, настолько уверена в себе, что даже странно спрашивать – а разве не может быть иначе? Разве школа не может быть чем-то радостным и интересным? Возможно, я сгущал краски, и здесь сыграли роль мои собственные воспоминания о советской начальной школе. Там основой всему была педагогика запугивания. Твой страх был условием твоей социальной адекватности. О том, чтобы мотивировать детей к учебе, речи, пожалуй, и не шло.
И вот, спустя неделю после начала занятий Саша стоял перед школой с обреченным видом и грустил. Особого восторга по поводу графических диктантов, обертывания тетрадок и ежедневного подъема в 7 утра он не испытывал. Мне показалось, что мне знакомо то, что он чувствует, и по детской, и по взрослой жизни. Вхождение в чужую ситуацию, которой ты отчего-то должен соответствовать, напоминает вхождение в ледяную воду.
Я попытался рассказать ему то, что открыл сам, про секретный способ внутреннего выживания в самых разных ситуациях, который можно условно назвать так: «жить свою жизнь».
Главная идея заключалась в том, чтобы быть в своей истории, плыть в своем потоке. Я говорил, но получалось непонятно. Я не знал, как объяснить шестилетнему ребенку то, над чем я так долго бьюсь в своей собственной жизни: над внутренней территорией свободы от обстоятельств, над установлением контакта с самим собой, над выходом из тревожности, над пребыванием в своем процессе.
Мне казалось, что сказать об этом чрезвычайно важно потому, что это и есть способ социализации – входить в чужое, сохраняя свое, жить свою жизнь даже тогда, когда обстоятельства настойчиво требуют от тебя соответствия себе. Жить жизнь, которая важна и интересна тебе.
Я говорил сыну: представь, что ты куда-то идешь, делаешь то, что нужно, но при этом у тебя внутри река или море, ты сидишь в лодке и плывешь по этой реке туда, куда ты сам выбрал плыть. Саша спросил: «Ты имеешь в виду, что надо просто жить?» Я не знал, что ответить. Наверное, он был прав.
Я очень хочу, чтобы мои дети воспринимали жизнь не как набор пугающих требований, не как сложнейшее уравнение с множеством неизвестных, а как дар Божий, не как повод для тревоги, а как источник благодарности.
Но как сделать так, чтобы твой ребенок сохранил и развил живую заинтересованность жизнью, доверие к ней? Видимо, нужно самому ей по-настоящему интересоваться, быть благодарным за нее, идти на ее глубину, искать ее простор. Нужно любить и щедро делиться с детьми тем, что ты, действительно, любишь, тем, чему ты открываешь сердце.
Замечательно, если отец может научить сына играть в футбол или отвести его в настоящий горный поход. Лично у меня это не получается, я не футболист и не походник. Зато я пишу песни, стихи и сказки. Мои дети росли под звуки песен, которые я пел, когда репетировал. Я рассказывал им новые стихи, сочинял с ними песни, показывал обложку, которую нарисовал для своей книжки, советовался.
Одним из самых успешных моментов своей творческой жизни я считаю прогулку со старшими детьми по зимнему городу: я держал их за руки и рассказывал рождественскую сказку, которую сам же сочинил, а они очень внимательно слушали. Недавно перед детским сном вместо вечернего чтения я стал под гитару петь то, что люблю, что действительно хотел спеть. Саше особенно понравились песни Цоя.
Один из смыслов отцовства – осуществлять связь детей с миром, приносить в дом новые идеи, впечатления, рассказывать о людях, местах, мыслях, вдохновлять детей на то, чтобы они привнесли в мир что-то сами.
Не думаю, что стоит делить жизнь на свою взрослую и отдельную детскую, когда ты превращаешься в какого-то специального отца, который говорит лишь о том, что якобы интересно маленьким. Это жертвенность, которая вряд ли по-настоящему нужна. Мы имеем право быть самими собой, а не аниматорами, которые только и хотят, что развлечь собственного ребенка. Если жить только детскими интересами, наши силы скоро кончатся. Но если ты делишься со своим детьми тем, что по настоящему захватывает тебя самого, процесс будет бесконечен. Он поможет им заразиться интересом и благодарностью к жизни, а это – лучшая защита от тревоги в общении с окружающим миром.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.
Дочка изобретателя, правнучка знаменитого скульптора, потомок древнего английского рода Виктория Шервуд уверена: историческая и семейная память помогает человеку лучше понять самого себя.
Сложно понять и принять, что деменция неизлечима, но можно продлить светлый период.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.
Мой 6-летний сын также не испытывает особого энтузиазма по поводу учебы. А я пошла в школу почти 8-леткой и в ‘нулевой’ класс не ходила. Вспоминаю сколько радости мне доставляла учеба, как мне всё было интересно:) Я как Кощей чахла над новеньким ранцем, тетрадями, учебниками:) Хотя, наверное, я всё же белая ворона 🙂