Анвар Либабов о детстве без отца, «творческом эгоизме», дочери и работе с «особыми» актерами

Анвар Либабов — один из самых известных клоунов страны. Непростое детство на окраине Нижнего Тагила прочило ему другую карьеру. С ранних лет он знал, что с профессией ветврача «всегда будешь при работе и деньгах – это же первый человек на деревне». Наряду с баянистом, который тоже всегда востребован и на свадьбе, и на танцах. Сначала мальчик из небогатой татарской семьи научился играть пару вещей на баяне, потом с отличием окончил ветеринарное училище, а потом все же стал артистом. Он рассказал «Бате» о своем детстве без отца, собственном родительском опыте и самом необычном спектакле в своей разнообразной карьере.

Анвар Зоянович Либабов – клоун, актер театра и кино, режиссер. Родился 2 мая 1958 года. Во время учебы в Ленинградском ветеринарном институте поступил в школу-студию пантомимы при клоун-мим-театре «Лицедеи». Несколько лет совмещал работу ветврача с игрой в театре. Но 1 апреля 1987 года окончательно стал клоуном. Был не только артистом, но в разные годы заведующим постановочной частью, художественным руководителем и генеральным директором театра «Лицедеи». Также участвует в постановках других театров («Приют комедианта», БДТ и др.) и снимается в кино. Женат, воспитал дочь Евгению.

Конец безоблачного детства и золотые прииски

— Анвар Зоянович, расскажите о вашем детстве? Вы, кажется, из многодетной семьи?..

— В многодетной семье выросла моя мама. Бабушка с пятью детьми попала в ссылку, оказалась одна, без мужа. Когда семью раскулачили, их просто вывезли на барже и высадили на берег. Они жили в землянках и бараках, работали на лесозаготовке – бабушке приходилось корчевать лес. В одиночку она подняла на ноги пятерых. А у моих родителей было уже двое детей – я и моя старшая сестра Бибинур.

Мое детство было очень счастливым – до шести лет. Мы жили на маленькой железнодорожной станции, недалеко от леса. Папа работал путевым обходчиком, охотился, ловил рыбу, а мама занималась нашим с сестрой воспитанием и ведением хозяйства: ухаживала за садом, огородом и скотиной. Животных было много – лошадь, коровы, телята, собака, куры и гуси. Раз в день мама ходила на станцию продавать молоко, яйца и лук.

А потом мы переехали в поселок на окраине Нижнего Тагила и безоблачное детство закончилось.

— Почему?

— Переезд совпал с разводом родителей. Кроме того, я пошел в школу, и выяснилось, что у меня плохое зрение – мне выписали очки, и я стал «очкариком». Не было уже дома, сада, домашних животных – вместо этого какой-то кусок земли, засаженный картошкой.

Нет, я не жалуюсь – нормальное было детство.

К нашему району примыкал целый поселок из бараков, а между ними – дровяники, где мы играли во всякие «войнушки». Еще одно воспоминание: на поляне стояла деревянная сцена, которую раз в год отмывали, подчищали, подкрашивали, а после приезжала какая-то агитбригада и проводила концерт. Мы сидели на скамейках, лузгали семечки и смотрели на кружащихся в народном танце девушек из ансамбля. Затем появлялась «Автолавка», где продавались дефицитные товары. Играла музыка, и все это было приурочено к выборам. Но мы, дети, об этом не подозревали – для нас происходящее было праздником. В конце мероприятия приезжал маленький, как сейчас сказали бы, ретро-автобус, который назывался «Кинотеатр «Малютка». Внутри него за кабиной водителя располагался экран и кинопередвижка в конце автобуса. Мы забирались в салон, смотрели кино, а после сеанса обсуждали фильм. Когда автобус уезжал, на этом же месте мы играли в футбол.

В общем, обычное было детство для мальчишек того времени – мы делали «бомбочки», взрывали карбид, ловили майками рыбок на речке, лодки угоняли и даже убегали из дома в путешествие.

— Куда вы хотели убежать и зачем?

— Начитавшись в произведениях уральских писателей про золотые прииски, залежи малахита и серебра, мы хотели их найти. К побегу готовились — копили деньги, сушили сухари, прятали в рюкзачки еду и чертили карту. Надеялись, что доедем до места на товарняке, но попали в вагон с углем. Вылезли из него все черные, чумазые… Затем сели на узкоколейный паровозик-«свистунок», потом еще ехали на автобусе, а в населенном пункте нас поймали.

Зашли в продуктовый магазин, спросили у продавщицы, где находятся старые прииски, а она – вызвала участкового! (смеется) Назад мы возвращались с комфортом – бесплатно и в тамбуре.

— И долго вас не было?

— Поездка оказалась с одной ночевкой. Мы сделали в лесу шалаш из валежника и елового лапника. Развели костер, испекли картошку, в котелке вскипятили чай. Жаль только, что продукты быстро заканчивались…

Анвар Либабов (в центре) с друзьями на железной дороге. 1962-1963 гг.

«Как в кино»: воспоминания об отце

— У вас остались воспоминания об отце? Или этот период стерся и забылся?

— Я прекрасно помню это время. Папа брал меня с собой на охоту и на покос. Однажды отец с мамой поругались, и он вдруг говорит: «Это мой сын, я буду его кормить». А чем? Он посадил меня на колени, и вместо каши, накрошил белый хлеб в молоко. Такая мужская кухня получилась.

Анвар Либабов с отцом и сестрой Бибинур.

Еще один яркий момент был, когда осенью я нечаянно сжег две копны сена, заготовленные на зиму. Старшие пацаны пошли в лес печь картошку, а мы с другом, маленькие, увязались за ними, но брать нас не хотели. Один парень сказал мне: «Возьми картошку, зарой ее в стог сена и подожги. Она будет готова через 5 минут!» Мы так и сделали! Представляете, что было?

Пожар, тетки бегут с коромыслами, орут, пожарные приехали, но уже все, сгорели сараи — наш и нашей соседки по бараку, учительницы Екатерины Владимировны. Тогда я увидел отца, который в гневе бегал за мной с топором.

Меня спрятали в подпол, а потом сестра говорит: «Вылезай, я придумала! Я была на похоронах и знаю, что делать. Ложись и притворись мертвым, а я буду тебя оплакивать!» И вот была сцена: в дом входят пожарный и разъяренный отец, а я лежу на кровати, накрытый полотенцем. И рядом сестра причитает: «Анварка умер, его теперь бесполезно наказывать!»

Пожарный ко мне подошел, наклонился и говорит: «Тебе ничего не будет, я обещаю!» Тогда я открыл один глаз. (улыбается)

Еще один момент запал, когда у нас уводили скотину. При Хрущеве был такой период, когда в хозяйстве оставляли только одну корову. Ему хотелось догнать и перегнать Америку и выполнить план по мясу, и в деревнях происходило что-то вроде частичного раскулачивания. У нашей семьи забрали лошадь, телку и корову. Мама заплакала, а отец почему-то на нее разозлился, толкнул и она упала.

Еще помнится, отец был дружинником и как-то вернулся домой, принес пива и снова ушел. А затем пришел и повздорил с мамой, она ему ответила. Вот тогда был момент, как в кино: мужик бьет бабу, дети закрывают мать от отца. Мы с сестрой визжим, пытаемся заслонить собой маму – отец бьет ее, а она прячется в угол…

Слева: мама Анвара Либабова — Марьям Нурмухамат кызы. Справа: отец — Зоян Либаб улым.

Трудовое детство и уральский «Наполеон»

— Получается, с шести лет вы росли в женском обществе?

— Нет, отца мне заменил мой дядя — Нургали Абы. У него уже было двое сыновей, и мы росли как три брата. Мои двоюродные братья до сих пор живут в Нижнем Тагиле. Один из них врач-педиатр, второй – слесарь, ремонтирует домны.

Все каникулы мы проводили вместе. Дядя держал коров и когда мы с братьями гнали их на пастбище, обратно возвращались через свалку Уралвагонзавода. Чего там только не было!

— Детство у вас было насыщенно событиями…

— На самом деле, часто бывало, все бегут на пруд, а мы с сестрой пилим дрова двуручной пилой. Не то чтобы мы были с ней чего-то лишены, скорее ограничены, из-за того что много помогали маме по хозяйству, пока она была на работе.

Когда мы начали жить без папы, сами копали огород, сажали, окучивали и выкапывали картошку, заготавливали и кололи дрова, носили воду и уголь-кокс. С раннего детства я умел топить печку, выгребать золу и кипятить чай, ухаживать за скотиной.

Водопровода не было, воды надо было натаскать, принести дров, угля и еще прополоскать белье в пруду, где были специальные мостки. Осталась в памяти забавная картина: мама тянет тележку с мокрым бельем, а мы вдвоем с сестрой ее либо подталкиваем, либо притормаживаем, в зависимости от того, поднимаемся наверх или спускаемся вниз.

Мы с сестрой с детства прошли хорошую суровую школу, поэтому я все умею делать.

А развлечением, кстати, помогавшим нам немного заработать, была ловля птиц. Зимой мы делали клетки и садки, а весной ловили и везли на птичий рынок. Я научился петь как снегирь и подзывать его к садку, а затем сажать в клетку.

— Судя по всему, вы постоянно были заняты делом…

— Да нет, у нас было самодостаточное пацанское детство. Даже с долей криминала: я три года ходил в радиокружок, где научился делать приставки к усилителю, с ребятами мы припаяли к радио микрофон и выходили в эфир, засоряя его. Пеленгаторы ездили и ловили таких, как мы, потому что на коротких волнах работали милиция, охрана и т.д. Мама в этом ничего не понимала и не обращала внимания, что у нас повсюду какие-то провода из проволоки натянуты. Но когда на таких шалостях поймали нашего соседа, она все поняла, и пришлось это дело прекратить.

А еще, мы жили на границе города и деревни, где неподалеку находилось предприятие «Горзеленхоз». Там  выращивали цветы, плодово-ягодные культуры и кустарники для городского озеленения. Мы ходили на территорию этого хозяйства тайком собирать смородину, яблоки, вишню. Нас не ловили, но из уст в уста передавалась устрашающая история, что в «Горзеленхозе» есть сторож с дробовиком, в котором вместо дроби крупная соль и некоторым мальчишкам он уже попал этой солью в зад, и они вынуждены были выковыривать ее гвоздиком…

— Зато вы росли на свежем воздухе…

— У нас неподалеку были и пруды, речки. И вот в одну из них сбрасывали горячие технические промышленные отходы разных предприятий —  металлургического комбината, коксхимпроизводства, химпластполимера, блюминга и мартенов. Круглый год там была горячая вода! Купальный сезон мы открывали в конце апреля, а закрывали в конце октября — бежали туда после школы. Вылезешь из воды – холодно, нырнешь – тепло. Поэтому мы по пять часов там просиживали. Вода в реке была разного цвета: если красная, значит выброс с мартена, серая – с коксохима. Дым тоже был разноцветным. Мы минералами пропитались, наверное, поэтому я такой худой, но крепкий! (смеется)

Интересно было смотреть на снег: срезаешь слой, когда убираешь, а он как торт «Наполеон» разных цветов. А еще запах в воздухе: просыпаясь, я всегда знал со стороны какого завода ветер – либо кислый запах кокса, либо гарь с металлургического.

Анвар Либабов в детстве.

«Как я был делегатом»

— А учиться вы успевали при такой бурной жизни?

— Я хорошо учился, играл в драмкружке, участвовал во всех КВН. Однажды в День пионерии меня даже делегировали от школы на так называемую «пионерскую плавку». То есть, мы собрали металлолом, погрузили его, и я в парадной форме должен был сопровождать его на завод.

Сел в грузовик к водителю – он удивился, не холодно ли мне: он-то в фуфайке, а я в белой рубашке и красном галстуке. По дороге я представлял, что мы приедем к домне, и я увижу, как полетят искры, железо переплавится в металл и польется из огромного ковша – точно, как в фильмах.

Мы приехали, водитель выгрузил на каком-то огороженном пустыре «Вторчермета» металлолом, а мне сказал: «Мальчик, видишь вдалеке здание? Это проходная, а за ней остановка трамвая. Дуй отсюда!» И это все? Такое разочарование!

Пошел дождь, на нескольких видах транспорта я добрался домой, промокший, замерзший, а там меня уже ждала мама – надо было сажать картошку.

Так я был делегатом. Вот оно столкновение мечты и реальности!

Уроки детства в творчестве и семье

— Многим творческим людям детские воспоминания помогают создавать образы. Ваше детство отражается в вашем творчестве?

— Может быть, подсознательно какие-то моменты – лирические, сентиментальные – передаются через образ, внешность и в плане моторики, психофизики. Мне нравится переход в трагикомедии, полярность, чтобы были и слезы радости, и печаль.

А еще из воспоминаний детства – первомайские демонстрации с яркими шариками, цветами, нарядно одетыми людьми, которые кричат лозунги. На фоне серого города и металлургической гари это было для меня неким карнавальным шествием. Помню моменты, когда мы на «Первомай» собираемся в гости к тете Фариде, нам выдают 14 копеек на мороженое и 10 на кино и сладости, родители веселые и танцуют. Все это очень близко для меня к театру и карнавалу.

Анвар Либабов.

— А на то, каким стал уклад вашей семьи, детство повлияло?

— Да, я за патриархальный уклад и стараюсь, чтобы он был. В доме должна быть стабильность и кусок хлеба на столе. Получается или нет, это надо у жены спрашивать.

— Стало быть, вы в семье главный?

— Отчасти – да.

— Вы определили для себя алгоритм крепкой семьи?

— Понять и принять другого и в споре сделать шаг в сторону, смолчать.

— Откуда в вас эта мудрость? Собственный опыт?

— Уроки бабушки, которая говорила: лучше смолчи лишний раз, не в смысле «молчи, за умного сойдешь», а в целом – уступи. Первое – в конфликтной ситуации не лезь на рожон, второе – промолчи, и третье – лучше отдай, чем забери.

Анвар Либабов с сестрой Бибинур, матерью Марьям Нурмухамат кызы и бабушкой Шайхизамал Нурмухамат кызы.

Папа с занудством и «творческим эгоизмом»

— А какой вы папа?

— Я зануда, шипеть люблю. Не могу быть таким постоянно, но регулярно бываю надутым (улыбается). Стараюсь не компенсировать дефицит духовного и человеческого общения подарками. Но в целом, у нас с дочкой очень хорошие отношения.

Анвар Либабов с дочкой Евгенией.

— Что для вас значит быть отцом?

—  Это ответственность и забота о том, чтобы все были сыты, обуты, одеты и выучены. Это когда родители дают детям образование и воспитывают так, чтобы они вошли в жизнь не с вредными привычками, а с профессией.

— Ваша дочь Женя написала уже не одну книгу о панк-рок музыке. Вы помогали ей в этом?

— У нее уже вышло несколько переизданий, это, можно сказать, бестселлеры. Но я ей не помогал. Более того, я еще не все прочитал, только фрагментарно, так же, как и Женя не была на всех моих спектаклях.

Это особенность творческих людей – в какой-то мере эгоизм присутствует, когда интересует только свое: а почему ты мое не смотрел, не читал  и т.д.? Творческие люди требуют к себе внимания, есть некая зацикленность на своем.

— Вы пытались ограждать дочь от творческой среды, в которой много нервозности, нестабильности и вредных привычек?

— Когда Женя была маленькая, к нам часто приходили гости, были застолья, выпивки, нецензурная лексика, анекдоты. Она думала, что это клоуны и у них так принято. Но на самом деле, я всегда был против этого раскрепощенного богемного закулисья и панибратства, которое в какой-то момент возникает. В театре мы тоже собирались на праздники – дни рождения, новый год, но такого, чтобы дочь росла за кулисами – не было.

Это в цирке дети рождаются и растут в опилках, потому что там никуда не деться – у родителей турне. У нас была возможность этого избежать и вынужденно дочь в театре время не проводила.

Я вообще считаю, что дети должны ходить в театр прежде всего на спектакли, что собственно и происходило, только редко. Женя была очень занята – училась в физико-математической школе при СПБГУ.

— Вот это кульбит!

— Я как-то заглянул в ее учебник по математике 6-7 класса и понял, что таких вещей не проходил даже в ВУЗе! Ей было очень тяжело – у нее же гуманитарный склад ума. Учеба там была таким «выносом мозга»! Но мы не сразу это поняли, лишь когда она начала нервничать, заметили – и в 10-11 классе поспешили перевести ее в гуманитарную гимназию.

В новой школе все было иначе, у нее буквально расправились крылья – там раз в неделю был библиотечно-театральный день, они ходили в музеи, в Эрмитаж. Женя вздохнула полной грудью и, окончив школу, пошла по маминым стопам – поступила в театральный институт, но не на актерское отделение, а на искусствоведческое. По специальности она искусствовед и театральный критик, хотя работала журналистом, редактором в кинокомпании, была пиарщиком. Отсюда и книга – в ней собраны ее личные впечатления от работы с музыкантами.

Анвар Либабов с дочкой Евгенией.

«Высокие карзики»: терапия души

— Знаю, что особое место в вашем творчестве сейчас занимает спектакль, который вы сделали вместе с воспитанниками подмосковного Филимонковского интерната для детей с особенностями ментального развития. Он называется «Высокие карзики» — кто это такие?

— Карзики это необидная трансформация слова «карлики», а высокие, потому что они появляются на ходулях… Это спектакль о мечтах и о взрослении.

Три года назад ко мне в гримерку после спектакля пришли два человека – директор подмосковного детского дома Михаил Александрович и замдиректора по медицинской части Анна Робертовна – и предложили поставить спектакль в жанре клоунады и пантомимы к 85-летию учреждения. Я попытался объяснить, что это очень долгий и сложный процесс, а я вообще живу в другом городе. Мы с ними встретились еще и на следующий день, и я снова начал их отговаривать. Но они с московской настойчивостью убеждали меня, что все получится.

А через неделю дети из этого детского дома – а им от 17 до 20 – прилетели ко мне на спектакль в Питер знакомиться. Это было очень трогательно. Мы подружились. Я согласился. В итоге проект оказался очень интересным и с продолжением.

— То есть, спектакль не ограничился стенами интерната?

— Да, благодаря замечательным людям, которые помогали нам с организацией и финансированием, нам удалось не только поставить спектакль, но и показать его питерскому зрителю, выступить в Московском областном ТЮЗе, на сцене «Современника», съездить на гастроли, побывать на карнавале в Венеции. Там ребята познакомились с Михаилом Шемякиным, сыграли представление на площади и показали перфоманс буквально на ходу, в кафе соорудив костюмы из полиэтиленовых мешков, газет и картона. Из Венеции дети улетели за день до начала локдауна.

Анвар Либабов с участниками спектакля «Высокие карзики» на карнавале.

Почти полгода не было репетиций, но несколько раз все же удалось выступить за этот год. А сейчас мы начинаем репетировать новый спектакль. Кроме того, снято несколько клипов.

— Когда вы занимались с этими ребятами, у вас не было чувства отцовской ностальгии – ведь ваша дочь уже выросла?

— Да, отчасти это компенсация того внимания, которое я недодал Жене и в какой-то мере теперь пытаюсь наверстать. Наверное, это служение, духовная работа.

— Чему вас научил этот проект?

— Это был урок терпения, смирения и подавления в себе «праведного гнева». Я учился гасить в себе раздражительность. По сути, я не очень добрый человек, могу вспылить, и это я преодолевал. Для меня эта работа стала терапией души.

А еще я понял, что очень важно уметь приглядеться к человеку – каким бы он ни был, понять его мечты, и быть ему не только педагогом, но и другом.

Трейлер спектакля «Высокие карзики».