Я поссорилась с ребятами и сидела на балконе, поглядывая из-за цветочных горшков, как они теперь там без меня развлекаются. Светка с Наташкой в обнимку ходят. Ну и хорошо, можете одни прыгать. А то когда я прыгаю, вы нарочно прыгалки поддергиваете, чтобы я зацепилась. Вот теперь крутите, как хотите, хоть к дереву их привязывайте. А вон братишки Никишкины на доске качаются. На мое окно глядят. Нечего глядеть, а то как груши делить, то себе целенькие, а мне с бочками подсунули. Так… смотрим еще: вон Ромка с Кириллом в ножички играют. Кирилл уже у Ромки всю территорию оттяпал — на одной ножке не устоять. Ромка того и гляди заревет. Так тебе и надо. Это тебе не со мной играть. Меня папа нож учил бросать, так я не то что в землю — в дерево с первого раза втыкаю. Ромке завидно, вот он и жухает, обманщик. А теперь ему самому достаётся.
Ладно. Я пока дома посижу, книжечку почитаю.
До обеда еще можно было терпеть, а после обеда навалилась такая скучища, хоть вой. Сижу я на балконе, вниз смотрю, как ребята друг за дружкой носятся и тоскливо мне — ужас. Сижу я, раскачиваюсь и вою: Скучища-а-а-а! Скучища лютая-я-я! И никого у меня больше нет. И друзей нет. И подруг нет.
И тут папа с работы пришел и на балкон ко мне заглянул.
— Ты чего скулишь? Гулять иди — погода хорошая.
— С кем гулять-то?
— Ясно. Со всеми перессорилась, — сразу понял папа.
Я молчала. Чего говорить-то? Теперь не вернешь. Разругались на всю жизнь.
— Ничего, помиритесь, пустяки! — засмеялся папа. — Айда со мной за арбузом. К палатке у метро целую машину пригнали.
— Ура! Арбуз! — обрадовалась я. Настроение сразу исправилось. И мы пошли.
— Арбуз-арбуз-арбузик! Арбуз-арбуз-арбузик! — распевала я, похлестывая себя авоськой по коленкам. А папа смеялся и подмигивал мне: мол, порядок, сейчас купим!
Мы сели в автобус и проехали до метро прямо к арбузному базару. Арбузов было много. Они теснились в железных клетках. Просунув руку сквозь решетку, можно было похлопать их по звонким бочкам, подергать за сморщенные хвостики. Интересно, какой из них самый красный, самый спелый?
— Все хорошие, — улыбалась маленькая старушка в панамке и в больших домашних тапочках. — Сама два съела, в третий раз прибегла. Думаю, дай соседке возьму. Придет с работы — обрадуется.
За весами стояла толстая продавщица с золотыми зубами:
— И чего копают? Чего ищут?- беззлобно ворчала она, грохая гирями. — Все равно все одинаковые, астраханские. Вон глядите, какие красные, рассыпчатые, — кивнула она на треснувшие арбузы, сваленные в уголке.
Наконец-то подошла наша очередь, и мы с папой вошли в загородку с горой арбузов и стали присматриваться, какой взять, чтоб не ошибиться. Папа покачивал на руке уже выбранный полосатый арбуз, как вдруг я увидела в самом углу такой огромный арбузище, что даже не поверила своим глазам. Всё, что его окружало, казалось по сравнению с ним горохом.
— Папа, — сказала я шепотом и потащила его за рукав, — вон тот. Вон тот, видишь?
Папа осторожно положил свой арбуз и пошел за мной.
— Ух ты! Великан! — удивился папа и стал осторожно до него добираться, откладывая в сторонку другие. Арбуз оказался такой большой, что папа едва обхватил его руками. Он прижал его к груди и понес на весы.
— Мужчина, вы что? Положите на место, — спокойно сказала продавщица. — Все равно не возьмете. Зря только взвешивать будем.
— Почему не возьмём!? — не понял папа. — Обязательно возьмём…
— Разоритесь, — засмеялась продавщица, — денег не хватит!
Папа покраснел. Может быть, от напряжения — арбуз-то тяжелый… А может, и от обиды на продавщицу: какое ей дело, сколько у нас денег!
— Ничего. Может, и не разоримся, взвесьте, — сказал он, опуская арбуз на весы.
Продавщица улыбнулась — бывают же чудаки — и поставила на чашку весов самые большие гири. Арбуз лежал прочно, закрывая собой продавщицу так, что из-за него виднелась только её синяя беретка.
Гирь не хватило. Пришлось занять у продавца-соседа. Наконец, чаша весов с арбузом дрогнула и пошла медленно вверх. Продавщица сосчитала гири.
— Двадцать килограмм. Берёте?
Мы с папой переглянулись. Вокруг нас смеялись, шумели.
— Вот дают!
— Ну и откопали!
— Вот если окажется плохой!
— Берем! — сказала папа.
Все! Наш! Обняв арбуз, папа бережно понес его перед собой. Пальцы его побелели от напряжения. Я побежала рядом, не зная, как ему помочь. Прошли несколько шагов, и папа сказал, осторожно опуская арбуз на газон:
— Неудобно нести, скользкий, боюсь расколоть.
Наша авоська оказалась для такого великана мала, и папа, как африканский грузчик, поднял его и понес на голове. Теперь арбуз видела вся улица. На нас оглядывались, прищелкивали языками, качали головами: бывает же в природе такое чудо!
Так мы дошли до автобусной остановки. И тут на нас оглядывались, а в автобусе все даже приподнимались и вертели головами. Мы с папой стояли рядышком на задней площадке, папа держал арбуз перед собой, а я подпирала его спиной, чтобы папе держать было легче.
— Люди! Войдите в положение! — вдруг сказал военный, стоявший рядом с нами. — Уступите, пожалуйста, место мужчине с арбузом!
Все засмеялись. А один парень действительно поднялся и, улыбаясь, предложил хотя бы опустить наш арбуз на сиденье.
— Надо быть штангистом, чтобы такой вес удерживать, — сказал он и всем стало еще веселей: все спрашивали, сколько такой стоит и где такие продаются.
Но вот наконец-то и наша остановка. Вот и наш дом. Мы с трудом вылезли, и папа снова поднял арбуз на голову. Мы шли медленно, торжественно. И пока дошли до подъезда, вокруг нас образовалась толпа, похожая на праздничную демонстрацию. С балконов свешивались удивлённые старушки: посмотреть, что случилось такое интересное. Арестовали, что ль, кого? А вокруг меня прыгали наши ребята: Толик, Ромка, Кирилл, Светка. Наташка и братишки Никишкины. Все позабыли, что мы в ссоре. Да и я позабыла давно. Какие там ссоры, когда такое творится!
— А вы его сейчас есть будете!? Вы его съедите весь или на потом оставите? — галдели ребята.
Папа ничего не отвечал. Его шея была красной от напряжения. Ему было не до разговоров: не уронить бы. И поэтому отвечать приходилось мне.
— Ну, конечно, сейчас. Ну, конечно, весь сразу! — отвечала я направо и налево.
— Зови всех! — сказал папа, поднимаясь на крыльцо.
— Все, все ко мне! Приглашаю! — закричала я.
У подъезда ребята топтались, но к нам идти стеснялись. Братья Никишкины подержали дверцы лифта, чтобы папа с арбузом в него пролез. Вот и третий этаж. Папа отдуваясь положил арбуз на коврик перед нашей дверью и позвонил. Мама открыла и уставилась на арбуз. А потом медленно отступила назад и села на галошницу.
— Ой, какой! Мы ж его не съедим!
— Съедим!- сказал папа. — Вот увидишь.
Он засмеялся и осторожно вкатил арбуз в переднюю. А оттуда так же осторожно по коридорчику — в ванную. А тут уж они вместе с мамой подняли и опустили его на белое дно под сильную струю воды. Ух, как весело заблестели его полосатые бока! Как звонко загудел он под брызгами!
— Ну, где же твои помощники-едоки? Чего они не идут? Давай, давай, беги за ними!
Арбуз вытерли полотенцем и положили в большой блестящий таз.
— Да! Как-то скучно такой красивый, необыкновенный арбуз съесть просто так. Устроим праздник! — сказала мама.
Она вынула скатерть, и тут прибежали все.
— А ну! Марш мыть руки! — крикнула мама из комнаты и принесла в ванну огромное банное полотенце — целую простыню одну на всех. Сегодня всё большое!
В ванну гуськом пошли: Светка, Наташка с сестренкой Ликой, Ромка, Кирилл, Толик, Митька, Витька и, конечно, братишки Никишкины.
Сели за стол, восторженно уставясь на огромный арбуз. А он сиял чистыми зелеными боками. Все смущенно улыбались в предвкушении небывалого пира. Папа взял большой нож. Все замерли, вытянув носы.
— Ну? Режем?
Крак! — арбуз тяжело развалился пополам. Из рыхлой красной мякоти брызнули черные косточки. Папа принялся с хрустом отваливать толстые сочные ломти.
— Налетай! — скомандовал он. И загорелые ребячьи руки потянулись к арбузным кускам.
— У-м-м! Сладкий какой!- жмурились, до ушей вгрызаясь в арбузную сласть братишки Никишкины. Таращила глаза Наташка, переглядываясь со Светкой, а маленькой Лике мама положила на тарелку самый лучший кусочек — из серединки. Сок струился по щекам и пальцам, капал на голые коленки.
— Вытирайтесь скатертью, — разрешила мама.
— А можно ещё?
— А как же? Обязательно!- смеялся папа, отрезая новые куски.
— Вот это жизнь! — отвалившись от стола простонал Толик.
Мы еще долго сидели и болтали обо всем на свете. А когда от арбуза осталась гора корок и семечек, а веселые голоса ребят затихли на лестнице, мама сказала:
— Как мало, оказывается, нужно детям для счастья. Всего-то большой арбуз!
— И друзей побольше, – сказала я.
Но больше всего я боюсь темноты. Папе это не нравится еще сильнее. Он говорит, что лучше уж пусть я боюсь собак. Тут хоть основания есть! Собака хоть укусить может, если, конечно, ее попросить. Но что может сделать темнота?
У Коли Булкина мама знает все. Подойди к ней, когда хочешь, даже если она спит, и спроси: «Ма-а-ам, что нам за-а-адано?» — она, даже не открыв глаз, тотчас ответит и, представьте, не ошибется!
Папа походил по кухне, удивляясь тишине, прерываемой лишь мерными ударами по стеклу. Это, стукаясь панцирем, плавала в аквариуме черепаха. Папа некоторое время осмысливал непривычную тишину, а потом осознал, что дома он ОДИН-ОДИНЕШЕНЕК.
Сложно понять и принять, что деменция неизлечима, но можно продлить светлый период.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.
Очень трогательно! Какой я сентиментальный оказывается!