Директор Лицея МГИМО Роман Котов: Педагогика как хобби

— Я тот самый многодетный папа, который, в силу необходимости решать вопросы развития и воспитания нескольких своих детей, пришел к тому, что интереснее этим заниматься профессионально, чем любительствовать или нанимать специалистов со стороны, — говорит Роман Котов.

   

Он получил не педагогическое образование, но утверждает:

   

— Педагогом я был всегда.

    

Преподавать студентам младших курсов он начал ещё до окончания университета, а когда появилась семья, сконцентрировался на детях дошкольного и школьного возраста.

    

— Мне никогда не было сложно с детьми, но всегда интересно – и чем больше детей, тем интересней. Вряд ли найдется другая область человеческой деятельности, которая будет мне даваться легче, чем педагогика. Всякий раз, когда я читаю какую-то хорошую статью по педагогике, я понимаю, что я с этим жил, это естественно вытекает из моего опыта. Но когда я говорю «просто», это не просто и скучно, а просто и интересно – то есть интересно самому усложнить и отрефлексировать. И в этом смысле родные дети мне необычайно помогали: они были всегда главные реципиенты наших педагогических новаторств. Мы с супругой «отрабатывали» на них тот опыт, который затем можно мультиплицировать, как сейчас говорят.

    

Сегодня отец четырех детей Роман Котов – руководитель частной школы «Наши Пенаты» и вместе с супругой ее соучредитель, а также директор Лицея МГИМО им. А.М.Горчакова, эксперт в области образования. «Батя» поговорил с ним об индивидуальном подходе к детям, перспективах и возможностях современных школьников, о том, что такое дислексия и почему важно о ней знать, а также о том, нужно ли разделять образовательную и воспитательную функции.

     

 

Дислексия – не приговор, но с этим нужно работать

     

— Роман, вы член Ассоциации родителей и детей с дислексией. Как вы пришли к этой теме?

     

Дислексия, дисграфия, дискалькулия — специфические расстройства чтения, письма и счета у детей: ребенок по-другому воспринимает информацию и это мешает ему хорошо учиться в школе, но такие особенности не влияют на умственные способности (более того, люди с дислексией нередко имеют интеллект выше среднего и могут обладать ярким талантом). Согласно зарубежным исследованиям, дислексия и другие подобные нарушения встречаются у одного из пяти учащихся.

     

— Эта тема выросла из личного знакомства и общения с потрясающе интересным человеком – Марией Пиотровской, учредителем Ассоциации. Школа «Наши Пенаты» уже несколько лет активно сотрудничает с ней, ассоциация проводила для учителей школы тренинги, и у нас успешные примеры обучения детей с дислексей.

    

Тонкость вопроса обучения детей с дислексией заключается в том, что по всем проявлениям они абсолютно здоровые дети. Если мы видим какие-то отклонения у ребенка, мы с него зачастую требуем меньше чисто интуитивно. Но вот перед нами обычный ребенок с дислексией – такой же, как все, и есть большой соблазн списать его трудности на общую нерадивость. А это не так! Поэтому необходима ранняя диагностика, а она возможна либо если этим профессионально занимаются такие Ассоциации, как у Марии Пиотровской, либо если в школе практикуется индивидуальный подход к обучающемуся, как у нас. Например: когда мы видим особенности в развитии ребенка, вместе с родителями и учителями «копаемся» в них, чтобы понять, в чем дело и как правильно настроить педагогический процесс.

    

У нас учителя изначально настроены на такую работу. И необходима профессиональная помощь специалиста: мы можем позволить себе такую роскошь, как штатный логопед-дефектолог. В советское время, для примера, дислексией занимались как раз логопеды.

— Да, в поликлиниках логопедов больше нет, в школах сокращают по финансовым соображениям. В то же время детей с такими особенностями развития становится все больше и больше.

     

— Главная трудность, по-моему, в том, что это дети совершенно здоровые, с сохранной психикой, поэтому очень трудно родителям и учителям переломить общую установку и принять, что ребенок не притворяется, не ленится, а действительно испытывает определенные трудности при чтении.

    

У нас есть мальчик, который просто иначе видит перед собой печатный текст. И наш учитель понимает, что нельзя поставить ему двойку за то, чего он не может сделать. Это абсурд!

     

Поэтому я очень советую родителям обращаться в Ассоциацию, если такая история – про них. Там помогут – и с диагностикой, и с рекомендациями, как дальше поступать в каждом конкретном случае.

     

В США и других странах есть школы, которые работают исключительно с такими детьми. Но в России пока нет. Мы с Марией Михайловной несколько лет этим занимаемся и понимаем, что пока такая школа вряд ли возможна и как частная, и как государственная. И каких-то особенных исключительных прав у детей с дислексией тоже нет.

    

То есть, государственная система по работе с особенными детьми есть, она работает, но надо эту систему подружить с детьми, у которых обнаружили дислексию. Вот как раз этим Ассоциация и занимается. Чтобы ребенок пришел на ГИА и получил дополнительное время на чтение, получил возможность не писать, а печатать на компьютере, не читать, а прослушать аудиотекст. И смог показать свои настоящие образовательные результаты.

     

В целом, это работа профессионального сообщества, если хотите, лоббистов-родителей, и это большая работа, сделать ее непросто, потому что необходимо преодолевать естественное сопротивление бюрократического механизма. Но у нас есть примеры, когда родители детей с особенностями добивались соответствующих условий при прохождении аттестаций. Поэтому путь, выбранный Ассоциацией, я считаю правильным. Надо информировать общество об этой проблеме и решать ее на государственном уровне.

— Я знаю, что дети с дислексией могут стать знаменитыми. Многие актеры, писатели, ученые из таких детей выросли.

     

— Да, дислексия – это не приговор и не страшный диагноз. Детям просто нужно помочь адаптироваться к окружающему миру с помощью тех возможностей, которыми именно их наградила природа. Они могут быть талантливыми и компенсировать свою особенность успехами в самых разных областях. Эта мысль может сейчас поддержать и детей, и их родителей.

О компетенциях, точке опоры, учителях-предметниках и отеческой заботе

 

— Вы работаете в Горчаковском лицее, где готовят детей к поступлению, в первую очередь, в МГИМО. Есть какие-то особенности работы с детьми, которые хотят стать дипломатами?

 

— Давайте посмотрим на наш процесс обучения в широкой рамке. Сегодня одна из востребованных тем обсуждения в педагогическом сообществе — навыки 21 века. Что понадобится взрослому — уже не ребенку — в его будущей жизни? Критическое мышление, умение рефлексивно мыслить, отвечать на вопрос «почему?», работать в команде, умение разрешать конфликты, вести переговоры. Для нас это и есть навыки настоящего дипломата. То есть мы как раз и готовим людей и специалистов, которые должны обладать важными компетенциями 21 века.

 

Как мы это делаем? В частности, реализуем для обучающихся Лицея программы ранней профессионализации. Опираемся в этой работе, конечно, на нашего Учредителя — Министерство иностранных дел России. У нас существует система стажировок – краткосрочных поездок по дипломатическим учреждениям, посольствам России за рубежом и международным организациям.

 

Последний раз мы были в Вене – посещали Европейское представительство ООН, в частности, ребята узнали, что российские специалисты возглавляют сегодня Управление по контролю за оборотом наркотиков. Тема интересная и важная для детей, связанная с возникновением зависимости.

 

Самая важная задача для нас – показать ребятам их возможное будущее, и, если оно им нравится, то возникает отличная мотивация и инструменты, чтобы двигаться к хорошим образовательным результатам.

 

— У вас тут большие возможности. А есть ли такие перспективы, когда ты учишься в обычной районной школе?

 

— Конечно! В МГИМО самая прозрачная по независимым оценкам система поступления – она ориентирована, как и должно быть в соответствии с действующим законодательством, на результаты ЕГЭ. Победители Всероса (Всероссийская олимпиада школьников – прим. ред.) вообще автоматически поступают, предъявляя сертификат. Вопрос не в том, где учится ребенок, а какой ребенок – может ли он показать высокий образовательный результат. А социальная среда, генетическая предрасположенность и та самая школа – все это просто может или не может помочь.

 

-То есть вы помогаете детям проявить свои лучшие способности?

 

— Это правда. Лицей и Пенаты – это одна история: о точке опоры. У нас точка опоры — это ребенок. Мы занимаемся с каждым ребенком так, как родители могли бы заниматься с ним дома. И это не может и, думаю, не должна делать государственная школа – у нее задача обеспечить передачу знаний в массовом объеме – некий конвейер, который сейчас вполне успешно работает.

 

Решить задачу личностно ориентированного подхода чрезвычайно тяжело, тем важнее, что государство в Законе об образовании разрешает существовать разным формам обучения. Хорошо, что у нас есть разные организации и разные подходы, чтобы каждая семья могла найти приемлемую для себя форму обучения — тот вариант развития ребенка, который оказывается по разным причинам наиболее приемлемым.

 

— Есть такая тенденция: дети в подростковом возрасте перестают учиться, снижают успеваемость, становятся неуправляемыми и с ними невозможно работать. У вас нет такой проблемы?

 

— В лицее дети уже старше. То, о чем вы говорите, это, в среднем, возраст с 11-12 до 15 лет. И я, если бы был волшебником, вообще разрешал им не ходить в школу для корпения над учебниками. Они им не особенно-то и нужны в этот период. Настолько сильно ребенок занят познанием окружающего мира и себя, в том числе и физиологического созревания, что ему школа как синоним учебника «абсолютно фиолетова», как они выражаются. Мы с вами просто не играем на их поле. Вспомните себя в 13-15 лет — мы вели себя так же, ничего не изменилось, кроме информационной доступности, да пожалуй, роли семьи.

 

— Это звучит прямо революционно. Обычно обвиняют во всем ученика, и вообще учителя такие вещи не говорят.

 

— Но учителям тоже нелегко. Я даже не знаю, в какой другой профессии сейчас так тяжело. Время и технологии принципиально меняют сам фундамент работы учителя, и это – огромный вызов. Трансформируется само учительство, осуществляется переход от учителя-проповедника, который был истиной в последней инстанции, к учителю, который ищет себя и пытается самоопределиться в своей новой роли, потому что то, что раньше можно было узнать только от учителя, сегодня можно в один клик прочитать в интернете. Поэтому учитель сознательно должен стараться перейти к взаимодействию с учеником, а не с классом. С этим сегодня уже мало кто спорит, вопрос в том, как это сделать. И здесь учитель зачастую остается со своими проблемами один на один.

 

Мне кажется, учитель должен становится все более уникальным специалистом именно в своем предмете и в дидактической системе передачи знаний каждому конкретному ребенку. При этом личное общение ученика с учителем должно стать самой высокой ценностью для обоих.

 

И есть еще одна очень дискуссионная история, но я лично думаю, как смягчить воспитательную функцию в работе учителя-предметника, иначе говоря, в каком звене школы воспитывающие задачи должны рассматриваться в качестве основных. Ведь когда раньше ставили «пять», это означало для ребенка «я хороший». А «два» — «я плохой». Таким образом образовательный процесс подменялся воспитательным: мы не разбирались, что и почему не понимает ребенок, а надеялись на то, что его страх быть плохим будет так велик, что он сядет за парту и наконец сам всё поймет. И часто такое негативное подкрепление работает. Но делает ребенка несамостоятельным и, соответственно, неспособным к развитию тех компетенций, о которых мы говорили выше.

 

Говорить «ты плохой» или «хороший» в образовательном процессе, о котором я думаю, не надо. Учитель может сказать: «Ты освоил материал на 60%, давай подумаем, как ты можешь это сделать на 70-80%, хочешь ли ты этого?» И если ученик не хочет, подключаются тьюторы и смотрят, почему упала мотивация. А если хочет, но не знает, как, вот тогда так необходим профессионализм учителя. Ведь самый плохой вывод для учителя, если ребенок целый год получает «четверку» — не ниже, но и не выше. Когда ребенок не растет и не падает. Перескочить на следующую ступеньку – очень интересная и достойная задача.

 

— Но ведь есть такая пословица: стабильность – признак мастерства.

 

— Возможно. Наверное, речь идет о стабильном хорошем результате, о том, что ниже какого-то уровня человек не падает. Но в нашем случае, если он вечный победитель, скажем, на Всероссийских олимпиадах, то не стоит успокаиваться на этом. Наверное, нужно думать уже о международных олимпиадах, правда? Но если учитель не нашел дидактический подход к ребенку и не смог повысить его результат, то это вопрос и профессионализма учителя, в том числе.

 

— А как бы вы переделали систему?

 

— А мы этим и занимаемся. Создаем среду, в которой возможно самостоятельное развитие ребенка. Эта среда должна быть нравственной, безопасной, дружественной, сотрудничающей внутри себя, конкурирующей с другими. При этом учитель-предметник должен, прежде всего, иметь возможность заниматься своим предметом.

 

Математик (условно) передает знания – и ему, жестко говоря, все равно, какой ребенок сидит перед ним: злой или добрый, хороший или плохой. Он с этим не работает. У него главная задача одна: научить своему предмету. Если при этом получается сделать ребенка более нравственным и подготовленным к социальному общению – прекрасно. Но подменять образовательный процесс воспитательным – неверно при необходимости достижения определенных образовательных результатов.

 

Вопрос воспитания – это вопрос среды, в которой находятся дети. И эта среда создается всеми: и родителями, и детьми, и учителями, и администрацией. Но точно – это не задача и не ответственность исключительно учителя.

 

В нашем Лицее отвечают за организацию такой работы тьюторы. Это реально люди, которые с детьми возятся. Есть очень хорошее, но плохо переводимое на современный русский язык определение для них — pastoral care – пастырская забота. Они, конечно, не пастыри никакие, а люди, которые заботятся.

 

— Может быть, «отеческая забота»?

 

— Да, это близко.

 

Мы в лицее очень интересный формат нашли – мы подбираем команду из бывших профессиональных спортсменов, в том числе спорта высших достижений, которые завершили карьеру. И это люди, которые понимают, как себя строить. Они часто хорошо разбираются в мотивации детей, потому что они сами через это прошли. И мы верим, что они, встречаясь с нашими детьми, смогут им это объяснить.

 

Основа воспитания: «с детьми надо общаться»

 

— Ваши дети учатся у вас в Лицее?

 

— Нет, зачем? Они учились и учатся в Пенатах. А дальше – у старших просто нет такого трека: они занимаются естественнонаучным знанием. У старшей дочери Кристины, которой сейчас 18 и она закончила 11 класс, это тема биологии и химии, хочет быть экспертом в вопросах глобального развития, разбираться в том, как всё это функционирует. Будет учиться в Утрехтском университете (один из старейших университетов Нидерландов – прим. ред.). И сын Кирилл – ему 16, но он два года учился экстерном и поэтому уже тоже закончил школу – там же, в университете, чтобы сестру не бросать, но по другой специальности – он соединяет экономику с IT. Младшие дети (14-летния Ксения и 12-летний Женя) учатся в школе и пока не проявляют интереса к дипломатии.

 

Я, если честно, вообще не хочу, чтобы они учились в Лицее, потому что включаются родственные отношения. Да и такой необходимости просто нет. Не потому, что я не хочу, чтобы они стали дипломатами, просто я знаю, что для этого требуется, и вполне могу их подготовить сам, например, на семейной форме обучения. Мне лично для их образования не нужна вся эта система, но если они вдруг захотят поступить именно в Лицей, они смогут пройти наше вступительное тестирование, я надеюсь.

 

— Как вы воспитываете своих детей?

 

— Когда-то давно один хороший человек обронил фразу, с которой я с тех пор живу: «С детьми надо общаться». Причем с самого маленького возраста. Вообще главная задача родителя – беседовать с ребенком. Не просто спросить «как дела» и пойти дальше, а найти время, чтобы услышать ребенка, задать ему вопросы и услышать его ответы, и все это пропустить через «почему». То есть мы в родительстве своем должны уметь сохраняться такими маленькими детьми, которым все интересно, которые своим «почему» могут довести до изнеможения. Дискутировать с ребенком надо.

 

Второй момент – движение вслед за ребенком. Не пытаться реализовать через ребенка то, что у нас не получилось. Скажем, самому хотелось стать музыкантом, и вот давайте мы ребенка будем мучить, заставлять играть, пока из него не сделаем музыканта. Я хотел бы увидеть тот путь, которым двигается ребенок.

 

Но для этого, конечно, должна существовать определенная среда. Потому что ребенок не задвигается просто так или задвигается, но не туда. Эта среда создается путем общения. Это сложно. По разным статистическим данным современные папы разговаривают с детьми значительно меньше по времени, чем это делали наши папы в детстве.

 

И третий момент воспитания, который диктует время, это разговор о личной безопасности и зависимостях. Ребенок с самого начала должен знать, что есть на свете такие вещи, которые хорошо могут начаться, но от которых нельзя будет избавиться, даже когда они надоедят, и которые могут сломать жизнь. В моем представлении — это курение, алкоголь, наркотики и игры.

 

— С какого возраста вы советуете такой разговор начинать? Наверное, совсем с маленькими не стоит?

 

— С любого возраста, когда ребенок начинает рефлексировать, с самого раннего, когда он может дать обратную связь. Конечно, развитие ребенка – дело очень индивидуальное, у каждого своя история. Но к школе, безусловно, он уже способен услышать и должен это услышать от собственных родителей, потому что он приходит в школу, может быть, в другую социальную среду.

 

И если мы с вами в магазине, например, видим, что там продается алкоголь в открытом виде, можно и нужно сказать ребенку, что алкоголь – это зло. И то, что он свободно продается, – это чья-то недоработка . Так быть не должно. И хорошо, что сегодня есть правильное движение в этом направлении – сигареты уже не продают в открытом доступе. И есть надежда, что в какой-то момент мы все это осознаем и поймем, что продавать алкоголь в обычном магазине не надо. По наркотикам ситуация значительно более сложная, ведь это огромные деньги, сложенные на неистребимом желании человека получить быстрое удовольствие. По играм – очень тяжелая ситуация.

 

— А как вы решаете дома эту проблему. Есть ли у ваших детей гаджеты и с какого возраста?

 

— У моих детей есть и телефоны, и компьютеры, и я не считаю, что путем запрета тут можно что-то решить. Я исхожу из той позиции, что гаджеты должны быть, они — часть нашей жизни, но они не должны мешать. Я и с супругой дискутирую по этому вопросу. Но я считаю: как только гаджет начинает мешать, с этим надо работать.

 

— Как?

 

— Попытка запретить гаджеты – это просто настроить ребенка против себя и рано или поздно потерпеть фиаско. С таким же успехом можно засунуть ребенка в пещеру и не показывать ему, что существуют на свете машины, телевизоры, магнитофоны. Бесполезно.

 

Как бороться с этим, если вы уже вычислили, что у ребенка зависимость? Это контекстно решается. Кому-то поможет простая договоренность: договариваемся и по-честному играем час в день. Это если история еще контролируемая. Но если мы с вами просмотрели зависимость, и ребенок ее имеет уже в тяжелой форме, психиатрической, то тут я достаточно пессимистичен: полное избавление, скорее всего, невозможно. Речь идет только об управлении ситуацией в более или менее приемлемом для всех контексте.

 

— А профилактика?

 

— Мы с коллегами это обсуждали и пришли к мнению, что у ребенка есть единственный ресурс, которым он может управлять – это время. Других – финансовых, материальных – ресурсов у него пока нет. И поэтому профилактика в том и заключается, чтобы сформировать у ребенка навыки работы с собственным временем. И как только он вовлечется в эту историю планирования и — обязательно! – в семье будет поддержан, это будет самая эффективная борьба с угрозой зависимости. Потому что мозг сваливается в эту пропасть только тогда, когда он, грубо говоря, ничем не занят, свободен, и он тогда начинает двигаться не туда. А мозг, как ни банально это звучит, должен думать. И этому, на самом деле, тоже необходимо учиться, выделять для этого время, собирать разную информацию и давать мозгу ее обрабатывать, делать из информации знания. Очень полезное занятие!

 

Тут вопрос в том, что мы эту занятость можем навязывать ребенку сверху и тогда надо тратить колоссальные усилия на контроль. Это будет получаться и тоже может работать и работает во многих случаях. Но требует от родителя огромных ресурсов. А можно пытаться извлечь определенные собственные ресурсы ребенка, когда он сам начинает этим занимается и рассказывает, как он планирует время, почему и что у него из этого получается.

 

Немного о личном

 

— Где вы находите время на общение со своими детьми?

 

— А мы занимаемся только этим, только педагогикой! Если ребенок у нас в школе учится, мы можем успеть с ним пообщаться. Хотя сейчас становится все труднее, потому что круг деятельности расширяется, и родным детям уделяешь порою гораздо меньше внимания, чем своим ученикам.

 

— Как вы отдыхаете?

 

— Отдыхаю я только во сне, это точно. Сон – это самое важное. Качественный сон – обязательное условие трудоспособности. Мы всегда это говорим нашим школьникам, когда они начинают готовиться к ЕГЭ. И кстати, спортсмены рассказывают, что их заставляли спать днем обязательно. Спать и тренироваться.

 

— У вас есть хобби?

 

— Мне настолько нравится думать о развитии ребенка, что можно посчитать это хобби. Но если подумать об альтернативе, чтобы мозг переключить, то это не такая модная сейчас тема – спринт. Не марафон, не триатлон. Я люблю бегать на короткие дистанции. И с удовольствием регулярно этим занимаюсь – с тренером, который покажет-расскажет, где ошибка, как нога должна стоять правильно.

 

— Кого вы считаете хорошим отцом?

 

— Я очень плох на примеры других людей, но я горжусь своим отцом, считаю, что он у меня замечательный. И папа моей супруги тоже был образцом настоящего русского папы, я бы сказал. И для меня два этих человека – те, с кем я всегда мог посоветоваться, к кому я мог прийти за помощью и с действиями которых я соотношу свое поведение.

 

— Какие качества их отличают?

 

— Они оба всегда существовали для своих детей. Это такое фантастическое чувство, что они всегда будут рядом, когда они нужны. И это придает уверенность в любых действиях и решениях. Я думаю, это самое важное качество любого отца: чтобы любой ребенок – и восьмилетний, и пятидесятилетний – был уверен, что отец будет рядом. Всегда рядом.