Дождь шёл всю неделю, а когда кончился, Вовка выглянул в окно и увидел: по той стороне улицы идут с корзинами Витька и Гришка. «В лес! За грибами!» — догадался Вовка. Запирая калитку на вертушку, он видел, что ребята уже переходят через ручей по шатким кладочкам.
— Эй! Подождите меня! — крикнул Вовка, сбегая под горку.
Ребята остановились, но увидев Вовку, пошли дальше. Запыхавшийся Вовка поравнялся с ними:
— Ребят, а ребят, я с вами!
— Да ну тебя, устанешь — ныть начнешь, — сказал Гришка.
— Да пусть идет! — простодушно разрешил Витька.
— Ну что вам, жалко? Ну возьмите…
— Мы далеко, на Варварино болото, идем, — сказал Витька.
— Помалкивай! — подтолкнул его в бок Гришка.- А то все туда попрутся — в два дня всё оберут.
И ребята побежали от него через поле. Вскоре в колосьях мелькали только их макушки.
«Ну и пусть», — глотая слезы, думал Вовка. Домой ему возвращаться не хотелось. Бабушка, наверно, спит. Скучно. А если и встала, то сейчас же посадит на лавку, наденет на растопыренные руки козьи нитки и будет сматывать их в клубки.
Тоненькая тропинка, едва заметная во ржи, тянулась к лесу, и Вовка пошел по ней.
Солнце в первый раз после долгих дождей светило ярко и ласково. Вовка шелушил в ладонях колосья и клал в рот мягкие зерна. Пахло смолой и сыростью.
Вот он лес. Сквозь стволы, как сквозь щелявый забор, пробивались лучи солнца. Было слышно, как падают не землю шишки. «Ещё заблудишься…» — опасливо думал Вовка, не решаясь войти в лес.
«Там, небось и волки есть…»
— Страшно?! — спросил он сам себя.
— Страш…аш-аш-шш… — вернулось к нему из глубины леса.
Вовка зажмурился. Потом подумал: «А я не боюсь, я далеко не пойду, я тут, с краешку…» И он храбро вступил в лес.
Большие красные мухоморы окружили его. Вовка прутиком сшиб с них шляпки и пошел дальше. Попались две поганки, тонкие и прозрачные. Он и их сшиб смаху. Потом увидел бабочку. Красивую-красивую… Она сидела на мокрой еловой шишке и складывала и раскрывала черные с белым кружевом крылышки. Вовка замер, положил прутик на траву и стал подкрадываться, сложив руки ковшиком. Не дыша, он склонялся все ниже и ниже и, наконец, упал, накрыв то место, на котором сидела бабочка секунду назад. Улетела… из-под самого носа. Вовка от огорчения так и остался лежать во влажной траве.
И вдруг он увидел гриб.
На толстой серой ножке — красная бархатная шапочка. Вовка подполз к грибу на коленках, с колотящимся от радости сердцем, обмял вокруг него траву, погладил упругую шляпку и надломил ножку. «Ура! Гриб!» Вовка разогнулся и тут же увидел второй — такой же красный, только чуть побольше. Оба гриба он положил рядышком на мохнатый старый пенёк. Теперь он полз по траве сквозь чащу тонких осинок. Внимательно оглядываясь, он замечал один гриб за другим. Но вскоре они кончились так же неожиданно, как и появились.
Обратно дорогу он нашел быстро: по примятой траве и кучкам грибов, разложенным на ней. Не оставлять же их в лесу! Вовка подумал немного, снял майку, завязал рукава узлом. Получился мешочек, такой тяжеленький — все грибы уместились.
Он вышел из леса, солнце садилось. Комары плясали в его лучах. Тропинка оказалась далеко в стороне, и Вовка, приседая и поджимая пальцы, добежал до нее по стерне, бережно прижимая к животу грибы. Когда добрался до тропинки, то нагретая солнцем пыль показалась ему мягкой и нежной. Вовка засмеялся от удовольствия. Тропинка довела его до ручья, а там и до дому рукой подать!
Бабушка, увидев его с крыльца, перекрестила верхнюю пуговку на кофте.
— Слава те, Господи! Где тебя носит?!
Но увидев Вовкину находку, заулыбалась.
— Никак красные пошли! Надо завтра сходить за гумно, поглядеть. Молодец!
В это время на горке показались Витька с Гришкой. Они шли, подбивая коленками пустые корзинки. Увидев Вовкины грибы, они остолбенели:
— Во даёт! — сказал Витька.
— Это откуда ж столько? — удивился Гришка.
— Я место нашел! – захлебываясь, начал рассказывать Вовка.
— Завтра опять туда пойду! Айда со мной!
— Какое место? — допытывался Гришка. — Это, что ль, где береза поваленная?
— Ага, — обрадовался Вовка, что Гришка такой понятливый. — Давайте завтра туда вместе пойдем!
— Давай! — согласился Витька.
— Да чего завтра-то идти? — заупрямился Гришка, — по обобранному-то, рано еще, новые еще не успеют вырасти. Послезавтра — тогда да!
— А вы на одно место сходили, а завтра — на другое, послезавтра — на третье, а там — опять на старое место возвращайтесь, так каждый день с грибами и будете, — учила бабушка, раскладывая грибы на порожке.
— Ладно, тогда завтра пойдем в Пономарев овраг, — сказал Гришка.
— Зайдете? — с надеждой спросил Вовка.
Ребята пообещали. И Вовка, довольный, весь вечер думал, как завтра они вместе пойдут в этот страшный Пономарев овраг.
На другое утро проснулся Вовка пораньше, пробежал через холодные сени на нагретое солнцем крыльцо — поскорее умыться. Намыливая руки под гремящим рукомойником, он поглядывал по сторонам. И, вдруг мыло так и выскочило у него из рук. По тропинке, из лесочка, где он вчера открыл грибное место, шел Гришка! Ну да! Это был он: рубашка его, кепка… Конечно он! Гришка тащил корзину, доверху набитую грибами. Тяжело ему, руку оттягивает. Ишь, даже на сторону перегнулся.
Вовка заплакал. Неслышно сзади подошла бабушка, она только что подоила корову.
— Чегой-то ты, милок, с утра плакать принялся? — удивилась она.
— Гришка… место мое… обобрал, — прошептал Вовка. И, уткнувшись в бабушкин передник, заплакал во весь голос.
Бабушка приставила ладонь козырёчком к глазам и посмотрела туда, куда показывал Вовка.
— Да… хитер! — засмеялась она. — Ах, ты… Лиса Патрикевна, мимо нашего дома не пошел, за огороды свернул, чтобы не увидели. Ничего, — оглаживая Вовку по голове и по плечам, говорила бабушка, — мы сейчас парного молочка попьем да и пойдем сами. Что Гришка? Вот я знаю места — и малинка там, и черника. – Бабушка уже нарезала черного хлебушка и протянула Вовке кружку молока. — Давай, ешь скоренько, и пошли.
— В Пономарев овраг? — встревожился Вовка.
— Ещё дальше. А ты откуда про Пономарев-то знаешь?
— Гришка рассказывал… Там эта… нечистая сила водится…
— Водится, что правда — то правда. Да только у нас против неё слово заветное есть.
— Какое, скажи?
— Не могу. Говорить их к месту надобно, а не так — взял да и брякнул.
— Ну, пожалуйста! Ну, шёпотом! — не унимался Вовка.
— Это молитва. Сила в ней великая, как скажешь — вся нечисть врассыпную. Да не каждому дана сила слова, а тому лишь, кто верит.
— Ой! А как же Витька? — вспомнил вдруг Вовка, отрываясь от кружки, — Мы же договорились. Он же придёт!
— А Витька придёт — и Витьку возьмём.
Тут-то он и появился. Злой, насупленный, из-под кепки красные уши торчат. Идет — в землю глядит, руки в карманы, а корзинка через плечо на веревочке болтается.
— Здрассте! — сказал он чуть слышно и кивнул в сторону Гришкиного дома. – Видал?
— Видали, видали, — засмеялась бабушка. И не успел Витька опомниться, сунула ему в руки кружку молока и ломоть хлеба.
— На-ка, попей на дорожку!
Ребята молча, сердито ели, а бабушка тем временем достала из чуланчика две кошёлки, накинула на плечи старенький порыжевший пиджачок и вот уже стоит перед крыльцом готовая.
— Гришка ваш сегодня в большом убытке остался, — засмеялась она, — грибы нашел, а друзей потерял!
И, обняв за плечи Витьку и Вовку, повела их своей дорожкой показывать грибные места.
Но больше всего я боюсь темноты. Папе это не нравится еще сильнее. Он говорит, что лучше уж пусть я боюсь собак. Тут хоть основания есть! Собака хоть укусить может, если, конечно, ее попросить. Но что может сделать темнота?
У Коли Булкина мама знает все. Подойди к ней, когда хочешь, даже если она спит, и спроси: «Ма-а-ам, что нам за-а-адано?» — она, даже не открыв глаз, тотчас ответит и, представьте, не ошибется!
Папа походил по кухне, удивляясь тишине, прерываемой лишь мерными ударами по стеклу. Это, стукаясь панцирем, плавала в аквариуме черепаха. Папа некоторое время осмысливал непривычную тишину, а потом осознал, что дома он ОДИН-ОДИНЕШЕНЕК.
Сложно понять и принять, что деменция неизлечима, но можно продлить светлый период.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.
Замечательный рассказ! Большое спасибо!
Как будто в детство «окунулся».