Мышата на ковре

Эмилия Борисовна Александрова (1918 — 1994) родилась в Киеве, там же прошло и ее детство. Во время войны работала корреспондентом Чкаловского областного радиокомитета, награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Работала литературным редактором, писала сценарии к познавательным передачам, пьесы, очерки об искусстве для юношества. Работала в соавторстве со своим мужем выдающимся математиком и педагогом Владимиром Артуровичем Лёвшиным — их книги переиздаются и сегодня. «Батя» публикует фрагмент из книги детских воспоминаний писательницы.

Когда я была маленькой, у меня было много недостатков. Теперь-то их тоже немало, но все же каких-то других. Теперь я, например, преспокойно ем и фасолевый суп, и голландский сыр, и даже манную кашу. А когда-то я их в рот не брала. А если возьму, так сразу выплюну. Или, наоборот, долго держу во рту, а выплевываю потом, чтобы мама не видела.

Еще я – трусиха и до смерти боюсь собак. Папе это сильно не нравится, и он старается меня отучить. Подзовет смирного дворового Мурзика и давай меня уговаривать, чтобы я его погладила. А у меня, как нарочно, рука не поднимается. А если и поднимается, коснется через силу теплой собачьей холки, так тут же отдернется. Словно это не собака, а раскаленный утюг!

Но больше всего я боюсь темноты. Папе это не нравится еще сильнее. Он говорит, что лучше уж пусть я боюсь собак. Тут хоть основания есть! Собака хоть укусить может, если, конечно, ее попросить. Но что может сделать темнота? Я в ответ ничего не говорю. Но что я при этом думаю! Я думаю, что в темноте бродят домовые и лешие. И еще – серенький волчок, тот самый, который схватит за бочок. И еще коза рогатая – та, что идет за малыми ребятами, забодает, забодает, забодает. И бука. И баба-яга. И Кощей Бессмертный. И привидения.

Словом, не знаю, как у папы, а лично у меня оснований хватает. И на этих вот основаниях я каждый вечер ни за что не соглашаюсь оставаться в темной комнате, когда меня укладывают спать. То есть сперва я вообще не желаю спать. А потом уж не соглашаюсь засыпать в темной комнате. И маме приходится оставлять дверь в столовую приоткрытой.

Оснований при этом становится меньше. Но не настолько, чтобы я успокоилась окончательно. Я все еще чувствую себя неуютно и натягиваю на голову одеяло. В общем, это помогает. Но не всегда. И уж, конечно, не тогда, когда я прохожу нашим длинным темным коридором. Здесь одеяло не действует напрочь. Во-первых, потому, что его на мне нет. Кто ж это разгуливает по коридору в одеяле? Исключительно привидения!

Во-вторых, темного коридора я боюсь так, что тут мне не то что одеяло – сам дьявол не поможет! Всякий раз, попадая в темной узкое ущелье, я теряю голову и припускаюсь бегом. А потом влетаю в комнату с вытаращенными глазами и дико бьющимся сердцем. Мама при этом пугается и начинает меня успокаивать. А папа фыркает и возмущенно пожимает плечами.

Но однажды, когда я налетаю с разбегу на шкаф и набиваю здоровенную шишку на той самой голове, которую потеряла, папа не выдерживает, взрывается и начинает ссориться с мамой.

Конечно, это несправедливо. При чем тут мама? Темноты-то боюсь я, а не она! Но как раз в этом папа ее не обвиняет. Зато он говорит, что она боится мышей и еще чего-то, и что дурные примеры заразительны, и что вообще с этим пора кончать.

Тут я засыпаю, и каким образом папа собирается с этим кончать, остается во мраке неизвестности.

И все-таки папа определенно не прав. Если мама и боится мышей, так не сейчас. Потому что сейчас их в доме попросту нет. Мыши исчезли, как только у нас появилась кошка по имени Маська. А кошек мама ничуть не боится. К счастью, я – тоже. Так что с Маськой мы друзья, хоть это и кошка со странностями.

Во-первых, она умудрилась свалиться у нас с четвертого этажа. Во-вторых, — и это еще удивительнее, — отделалась легким испугом и незначительной хромотой. Конечно, немалую роль тут сыграла мама. Она выхаживала Маську прямо как мать родная! Маська зато оказалась никудышной матерью и с собственным ребенком обращается не лучше злой мачехи.

Дело в том, что кроме Маськи у нас еще живет ее сын, красавец Васька: пушистый, рыжий, с черными полосками. Настоящий тигренок! Пока Васька был маленьким, Маська относилась к нему нормально, но как только он подрос, сильно его невзлюбила. Завидит – шипит, гонит, даже царапает.

Говорят, у кошек это в обычае. Но я-то не кошка! По моим понятиям, Маська ведет себя недостойно, и я жажду обратить ее на путь истинный. К сожалению, мои пылкие речи о материнском долге не производят на нее ни малейшего впечатления; и я, негодующая, с разобиженным Васькой на руках, мчусь жаловаться маме.

Однако я увлеклась кошками и совсем забыла о мышках. Отчасти оно и понятно: ведь кошки у нас были, а мышей не было. Но однажды мыши появились.

Фото: Shutterstock

Раз после ужина папа делает таинственное лицо и говорит, что у него для нас с мамой подарок. Вот радость-то! Но тут выясняется, что подарок будет показан… в темноте. Радости у меня после этого поубавляется, зато любопытство взыгрывает так, что побороть его не в силах даже страх темноты.

А папа уже приступил к делу! Прежде всего он убеждается, что в комнате нет кошек. Затем выходит в коридор и возвращается с чем-то небольшим, прямоугольным, аккуратно накрытым носовым платком. Потом он велит нам с мамой снять туфли, залезть на тахту с ногами и берет с нас честное слово сидеть совершенно тихо.

И вот тут он выключает свет, и я вдруг вижу, как красиво в комнате ночью. Прежде всего, в ней вовсе не темно, потому что папа раздвинул занавески и в окна светит яркая луна. Кроме того, оконные рамы отпечатались на ковре и лежат на нем большими светлыми прямоугольниками – совсем как на сцене, в «Сказках Шехерезады»!

С некоторых пор я прямо брежу этим спектаклем, но папин оказывается куда лучше. Щелкает дверца небольшой металлической клетки, и на ковре, на лунном прямоугольнике, появляются… мышата. Да-да, маленькие, совершенно белые мышата! И такая же белая мышка-мама.

Увидев их, моя собственная мама сразу вспоминает, что боится мышей, и хочет уже закричать. Но что-то ее удерживает. Честное слово, должно быть. Мама честного слова нипочем не нарушит! И потом, мышата такие безобидные, такие прелестные! Они ведь едва народились, даже бегать – и то не умеют.

На ковре они сперва робеют и только беспомощно жмутся к мышке-матери. Потом у них разыгрывается аппетит, наверно, от лунного света. Тогда все они пристраиваются рядышком, точь-в-точь крохотные голые поросятки у теплого брюха своей мамаши-хавроньи, и начинают сосать молоко. При этом они отпихивают друг друга, выискивая местечко поудобнее, суетятся, жадничают – словом, ведут себя как все малыши.

Но что происходит потом, когда мышата наелись! Тут они разрываются вовсю, принимаются кувыркаться, кусать друг друга за хвостики. Под луной глазки их поблескивают как мельчайшие бисеринки. Они тихонько повизгивают от удовольствия и до того хороши, что мы с мамой и думать забываем про наши глупые страхи.

На следующий вечер спектакль повторяется – по просьбе почтеннейшей публики. Потом снова. А потом луна куда-то исчезает, мышата взрослеют и папа относит их в зоомагазин. Какая жалость! И надо же этому случиться как раз тогда, когда я перестала бояться темноты, а мама – мышей!

Кто-нибудь непременно скажет, что это история неправдоподобная. Что новорожденные мышата ведут себя иначе. Что они обязательно расползлись бы по всей квартире. Что папа не стал бы приносить мышей в дом. И что вообще все это мне приснилось. Что ж, может, и так. Вспоминая детство, никогда не знаешь наверняка, что видел наяву, а что во сне. Но разве нельзя сны? Да еще такие прекрасные…