Нарколог Алексей Шевцов о зависимостях, ответственности и отцовстве

Он пришел в профессию более 20 лет назад. За это время изменилось многое: другими стали наркотики, «помолодели» их потребители, появились новые подходы к лечению… Нарколог Алексей Шевцов рассказал «Бате» о том, в чем видит причины зависимостей, а также том, как воспитывается ответственность, и о собственном отцовском опыте.

Алексей Шевцов родился в 1971 году. В 1988 окончил Московское суворовское училище, в 1994 — Второй медицинский институт. Прошел курсы обучения в Московском гештальт институте и на курсе МВА («Мастер делового администрирования») в РЭА им. Плеханова. Кандидат медицинских наук. Работал наркологом в больницах и психоневрологических диспансерах. Ведет частную психотерапевтическую практику. Работает в Национальном научном центре наркологии. Пишет докторскую диссертацию на тему «Стратегия оказания наркологической помощи».

С 1993 года женат, жена – врач УЗИ. У них три сына: 1995, 1998 и 2000 гг. рождения.

Воспитание самостоятельности

— Алексей, вы учились в суворовском училище и, хотя не стали военным, считаете это очень важным этапом в своей биографии. А как вы туда попали? Отец был офицером?

— Нет, военных у нас в роду не было, родители у меня инженеры, но я с детства любил читать про войну, про армию, и папа с мамой поощряли этот мой интерес. Помню, мама принесла книжку «Суворовцы идут». Постепенно возникло желание стать военным хирургом. Суворовское училище тогда было одно на всю Москву, меня отговаривали, объясняли, что там всё по блату, но я рискнул, а поскольку в школе был отличником, сдал первый экзамен на пятерку, и меня зачислили. В итоге не стал ни военным, ни хирургом, но действительно считаю это очень важным этапом в своей жизни. Это бесценный опыт раннего взросления и самостоятельности!

Как врач-психотерапевт я одну из причин массовой мужской инфантильности, о которой только ленивый не говорит, вижу в том, что мальчики у нас с раннего детства и до 18 лет постоянно подчиняются женщинам. Это либо мама, либо воспитательница, либо учительница, либо тетя-доктор, либо тетя-майор в детской комнате милиции. В 18 лет юноше говорят: ты теперь взрослый, рыцарь, защищай нас, веди нас за собой, управляй нами. А у него нет такого опыта! Суворовское училище давало опыт подчинения мужчине. Кроме того, армия, если это грамотная армия, дает опыт управления. Даже если у тебя нет никакого звания, ты всё равно побудешь старшим в наряде, то есть какую-то ответственность за других нести будешь. Это очень хорошо! Я разное могу сказать про выпускников суворовского училища, но они точно не инфантильны.

В Великобритании, кстати, до сих пор сохранилась традиция воспроизводства элиты, практически утерянная, к сожалению, у нас. Это закрытые мужские школы, обязательная армия – даже наследные принцы там послужили, причем не просто так, а по-настоящему, в достаточно горячи точках. С моей точки зрения, это не что иное, как грамотное наделение ответственностью и привитие навыков управления. Сначала, разумеется, подчинения, но потом и управления.

— Дедовщины в училище не было?

— Были притеснения, но в легких формах. С унижениями, о которых много слышал от служивших срочную, в суворовском училище мы не сталкивались.

— Кто-то из офицеров запомнился вам как второй отец?

— Конечно. Наш взводный, майор Моисеенко Виктор Николаевич. До сих пор, когда встречаемся с ребятами, стараемся его пригласить. Он уже давно на пенсии, но тем не менее. Мастер спорта по тяжелой атлетике, поэт, художник, человек со своим очень интересным чувством прекрасного! Тогда был жесткий отбор преподавателей – они должны были иметь либо правительственную награду, либо звание заслуженного учителя. Поэтому преподавательский состав был блестящий.

— Взводный офицер не только штангист, но поэт и художник? Значит, он вас не только муштровал и закалял физически, но и к культуре приобщал?

— Официально должность называлась офицер-воспитатель. Да, Виктор Николаевич нас и по выставкам водил, и по театрам, и просто много беседовал, учил. При этом он был в училище одним из самых суровых офицеров-воспитателей. И кроссы с полной выкладкой мы бегали, и система подъемов-отбоев запомнилась, и эвакуация класса на случай ядерного взрыва. С третьего этажа Екатерининских казарм (там находилось училище) мы выносили свои парты – огромные, дубовые, и в каждой парте по два комплекта учебников – на улицу и расставляли их по линеечке. Это надо было сделать за три минуты. По-моему, мы ни разу не уложились в норматив, но раз десять свой класс так «эвакуировали».

— А до суворовского училища вы получили мужское воспитание? Отец вами занимался?

— Не секрет, что и тогда, и сейчас с детьми больше общаются мамы. Отец мой всю жизнь проработал во Всесоюзном институте механизации сельского хозяйства, изобретал всевозможные сельскохозяйственные сетки, вилки, часто ездил в командировки, потому что технику заказывали для конкретной почвы, надо было всё своими глазами увидеть, своими руками пощупать. То есть отец часто отсутствовал, но когда не отсутствовал, всегда находил время и пообщаться со мной, и позаниматься. И «Занимательную физику» Перельмана он мне объяснял, и задачки математические мы вместе решали, а потом именно по совету отца я два года занимался математической логикой и матанализом. Сейчас уже с трудом вспоминаю, что конкретно там было, но, думаю, именно эти занятия заложили в меня способность систематизировать, что до сих пор помогает мне и в научной работе, и во врачебной практике.

Отец у меня спортивный, занимался гимнастикой, со студенческих лет ходил в походы, меня к этому с детства пристрастил – не раз мы всей семьей ходили, — и я смог передать эту любовь своим сыновьям. Все они прошли через скаутинг, и я хочу сказать несколько слов в поддержку этого движения.

Скаутинг – одно из немногих детских занятий и развлечений, которое не понарошку наделяет детей ответственностью и самостоятельностью. Там довольно простая система: есть патрули, есть распределение ролей – кто-то по хозяйству ответственный, кто-то за ужин, за инструменты, за палатки, — все по очереди, и, пройдя полный цикл и став руководителем патруля, ребенок получает отличные навыки самостоятельности и ответственности. Скауты много ходят в походы: и в водные, и в горные, и в пешие. Есть задания по ориентированию в городской местности, когда завозят их в подмосковный город, дают карту, ориентиры.

Старший сын в 9 лет пришел в скаутинг, и когда он собирался в свой первый поход, мы очень переживали. С личным ножом пошел, со спичками, ехали они поездом в Екатеринбург, толпа детей, а руководители патруля – 14-летние девчонки. Страшновато было, но всё прошло отлично. Где он только потом ни побывал со скаутами! В Карелии, на Урале, на Байкале, на Черноморском побережье. Подмосковье вдоль и поперек исходил!

Мы не раз ездили с детьми в Египет и Турцию, и все эти поездки уже слились так, что трудно вспомнить, где какой отель, какой пляж. А вот несколько лет назад мы с друзьями и их подросшими детьми поехали на две недели в Рязанскую область, где сами подготовили и провели самую настоящую «Зарницу» — с байдарками, со стрельбой, с полосой препятствий, — и воспоминания об этом походе свежи до сих пор.

Семья Шевцовых

— Как я понимаю, вы не росли маменькиным сынком, отец воспитывал вас по-мужски, но суворовское училище это воспитание дополнило?

— Оно дало мне понимание того, что такое армия, оружие, что есть внешний мир, гораздо больший, чем просто семья. Это было первое самостоятельное путешествие в жизнь.

Из 28 человек нас только двое пошли в гражданские вузы, все остальные – в военные училища. Судьбы сложились по-разному, в девяностые многие из армии уволились, трое до сих пор служат. Но до сих пор мы хоть и не часто, но встречаемся, в курсе, что у кого происходит, и точно можем друг на друга рассчитывать.

Нарколог – творческая профессия

— Почему вы не стали поступать в Военно-медицинскую академию? Я слышал, что образование там не хуже, чем в любом медицинском вузе.

— Просто не рискнул. Блата у меня не было, и я, трезво оценивая свои возможности, понимал, что если имею шансы туда поступить, то только на факультет подводного флота, а врачом на подводной лодке себя не видел. Желающих поступить туда в группе было несколько, а направление от училища только одно, и, поразмышляв, я решил не претендовать, на ходу поменял решение и стал готовиться во Второй медицинский. Проштудировал не только учебники, но и справочник по биологии, и поступил, хотя туда тоже был огромный конкурс.

— А как случилось, что хирургии, о которой тоже мечтали, вы предпочли психиатрию?

— После пятого курса я совершенно случайно попал на практику в наркологический диспансер в Тульской области, месяц посидел на приеме с врачом этого диспансера Александром Николаевичем Николаевым, видел его в деле, и понял, какая это высококлассная творческая работа. Александр Николаевич и объяснил мне, что такое наркология. Нарколог, говорил он, должен поменять человеку работу, друзей, жену, место проживания, хобби, и тогда будет результат. Разумеется, это не нужно понимать совсем буквально, просто он подразумевал, что нарколог должен очень глубоко погрузиться в человека, чтобы найти причины его зависимости и помочь ему самому их понять и бороться.

В общем, после месяца работы с Александром Николаевичем я твердо решил, что хочу заниматься наркологией. Я не в психиатрию пошел! Действительно, долгое время не было наркологии как отдельной специальности, и большинство приходило туда из психиатрии, но в 1985 году специальность «наркология» появилась, а я заканчивал институт в 1994. После института сразу пришел в ординатуру НИИ наркологии, начинал у Евгения Алексеевича Брюна, ныне главного нарколога России, но, к сожалению, не успел влиться в его команду. Не знаю точно, по какой причине, но, видимо, были какие-то административные трения, и весной 1995 года они – Евгений Алексеевич и еще человек 8 врачей, все замечательные специалисты, — ушли из института. С тех пор наблюдаю за его работой только издалека.

— В чем-то, как я понимаю, вы пошли дальше? Ваша методика основана на смысловой переоценке и повышении ответственности, что для российской наркологии революционно. У нас же до сих пор упор делается на медикаментозное лечение, без которого действительно часто не обойтись, но у многих врачей этим всё и ограничивается. Когда вы поняли, что нашей наркологии не хватает гуманитарной составляющей?

— Дело в том, что я на 10 лет уходил из наркологии. Работал психотерапевтом в обычной больнице, занимался частной практикой, а в 2011 году вернулся в НИИ наркологии писать докторскую диссертацию. За 10 лет произошли серьезные перемены, а я смог посмотреть на проблему со стороны, и мой опыт психотерапевта помог мне разработать концепцию, которая действительно сильно отличается от того, что есть в наркологии. Именно благодаря тому, что я на 10 лет полностью от наркологии оторвался.

— Полностью? Разве среди пациентов психотерапевта мало тех, кто пытался решить свои внутренние проблемы с помощью алкоголя и наркотиков?

— Разумеется, всё это время у меня были пациенты с зависимостями, но я оторвался от научного мира, потерял нить развития, не видел, как развивается наркологическая наука, какие методы применяют наркологи для лечения зависимостей. «Лицом к лицу лица не увидать», а взгляд издалека, со стороны, позволил мне увидеть, чего наркологии не хватает.

Я утверждаю, что чаще всего к химическим зависимостям приводит недореализованность человека. Со стороны он может казаться очень успешным, состоявшимся, и действительно в чем-то преуспевает, но потенциал у него больший, и он это подсознательно чувствует, переживает. Например, на работе всё складывается, а в семье не очень, или человек защищает кандидатскую, докторскую, пользуется заслуженным уважением коллег, но ему не хватает навыков управления, масштабности. Разные причины бывают, но чаще всего именно недореализованность порождает и злоупотребление алкоголем, и наркоманию.

Алексей Шевцов

Статистика – прежняя, наркогенность – выше

— За 10 лет вашего «отсутствия» ситуация с зависимостью сильно изменилась?

— Мне кажется, хотя это только мое личное мнение, что ситуация остается прежней с 1861 года – именно тогда появились первые статистические данные. Тогда официально в России было 13 процентов зависимых. Естественно, речь шла об алкоголиках, теперь так же актуальна наркомания, а процент зависимых людей примерно такой же, и если посчитать, сколько это человек, получится огромная цифра, страшная.

— Помолодела ли зависимость?

— Получается, что да. Сегодня среди поступающих на лечение много 20-летних, 18-летних. В 1994 году, когда я только пришел в наркологию, это было редкостью, почти всем поступающим было как минимум за 30.

— В чем причина?

— Другие препараты. Наркогенность наркотических веществ явно выше, чем у алкоголя.

— То есть наркотики стали неотъемлемой частью подростковой субкультуры? В моей юности такого не было. Курение, алкоголь – да, но наркотики… Разве что богемная молодежь тогда этим баловалась, но массовым явлением наркомания не была.

— Мне сложно утверждать, что наркотики стали неотъемлемой частью подростковой субкультуры. Я лично этого не вижу. Может, не вижу потому, что работаю не в подростковом отделении, и мои пациенты – люди взрослые. Бывает, что в частном порядке обращаются подростки, и сейчас есть у меня 17-летняя пациентка. Считаю, что это результат манипуляционного воздействия взрослого человека. 26-летний парень соблазнил ее попробовать современные наркотики – дизайнерские соли (синтетические наркотики, разрабатываемые с целью обхода действующего законодательства — прим. ред.). Где-то он ее на «слабо» взял, но и вешал какую-то лапшу о приобщении к высокому – она человек творческий. Как-то так.

— Если подросток попьет, допустим, пива, ему будет трудно скрыть это от родителей – запах выдаст. А могут ли родители вовремя заметить, что сын или дочь принимают наркотики?

— В данном случае всё началось трагично – родители узнали о передозировке, причем это был у девушки всего второй или третий прием, но в том и коварство всяких дизайнерских солей, да и других наркотиков, что зависимость возникает очень быстро. Это я и имею в виду, когда утверждаю, что наркогенность любых наркотических веществ выше, чем наркогенность алкоголя. Передозировка моей пациентки с большой вероятностью могла закончиться смертью, но, к счастью, не закончилась.

А как определить на начальном этапе, что ребенок пробует эту гадость, лучше спросить у специалистов, работающих с подростками. Сейчас об этом есть информация в сети, памятки, проводятся лекции для родителей. Я в этом деле не совсем специалист, но как психотерапевт понимаю, что надо обращать внимание на перепады настроения, некоторую неадекватность поведения, реакций. Повторяю – наркотики тем и опасны, что одного раза может хватить и для трагедии со смертельным исходом, и для бурного развития зависимости.

— Несмотря на то, что в моем детстве эта проблема не была так актуальна, меня дома наркотиками напугали, сказали именно то, что сейчас говорите вы: что если один раз попробуешь, потом без этого не сможешь. Не помню уже, в какой связи зашел об этом разговор, но, хотя я не отличался ни доверчивостью, ни послушанием, это мне в душу запало, и наркотики я ни разу не попробовал. Значит, правы были мои родители, предупредив меня?

— Безусловно. А сейчас ситуация такова, что лучше пугать. Я часто, чтобы напугать, предъявляю такой аргумент. Говорю, что к нам в НИИ наркологии по линии межведомственных связей из МВД присылают отчеты о том, что именно они изъяли у наркоманов и наркоторговцев и какой состав обнаружили в изъятых наркотиках при химическом анализе. Так вот, в 90 % так называемых «легких» наркотиков – анаше, марихуане, — обнаружены добавки тяжелых: или маковая рубленая соломка, или героин, а последнее время всё чаще обнаруживается и метадон.

К сожалению, про отчеты не совсем правда. Последний раз такой отчет прислали нам, кажется, в 1998 году. Плохо, что не поддерживаются межведомственные связи. Но у всех, поступающих к нам с диагнозом наркомания, мы берем серьезные анализы, и неоднократно было, когда пациент уверял, что ничего, кроме дизайнерских солей, никогда не употреблял, а в крови его обнаруживали метадон. А метадон – это, скажем так, утяжеленный героин. Вот так наркоторговцы дурят легковерных молодых людей. Просто маркетинговый ход.

Я уж не говорю о том, что «легкие» наркотики и без добавления тяжелых достаточно опасны и приводят к зависимости, но велика вероятность, что принимая якобы легкий наркотик, человек, не зная об этом, примет и добавленный туда тяжелый. Мне кажется, хорошо бы до подростков это донести. Убеждает их такой аргумент.

— У подростка, может, и мысли о наркотиках не было, а ему надо рассказывать о добавлении в дизайнерские соли метадона?

— Нет, я имею в виду ситуацию, когда в семье есть проблема. Поймали раз-другой за травкой – тогда обязательно надо провести с ним такую беседу.

— Легко сказать «поймали». А как поймать? Если родители сами курят (не травку, а сигареты), они и запах дыма не учуют.

— Достаточно простая рекомендация – следить за тем, что подросток делает в интернете. Если в его подписке в соцсетях есть группы, в которых это рекламируется и распространяется (прямо не предлагают, но терминология типа «легкого кайфа» выдает), надо обратить внимание. Иногда что-то выясняется во время повального тестирования школьников.

Но вообще вы правы: если он покуривает травку изредка, то и поймать его достаточно сложно. Просто покурил и какое-то время на глаза родителям не показывается, пока запах не выветрился…

— А стоит рассказывать подросткам о наркомании в порядке первичной профилактики или, если нет проблемы, лучше вообще не поднимать эту тему?

— Тему, возможно, поднимать стоит, но делать это должны специально обученные люди. Я не возьмусь за первичную профилактику. Со своими сыновьями, правда, проводил ее, но не целенаправленно. Допустим, смотрим новости, а там сообщают, что изъяли партию наркотиков. Тогда я считал нужным донести до них какую-то информацию. Но выступать с лекциями о зависимостях перед подростками я не стану. Это, повторяю, должны делать специально обученные люди.

Алексей Шевцов

Наркотики, алкоголь, сигареты – когда пора к врачу?

— Сейчас есть разные негосударственные реабилитационные центры. Известно, что в некоторые подростков доставляют против их воли. Споры взрослых на эту тему не прекращаются. Одни категорически против таких методов, другие считают, что для борьбы с наркоманией все средства хороши. А что думаете вы? Понимаю, что это нарушение буквы закона, но, может, по духу такие методы действительно допустимы? Есть же примеры эффективной помощи.

— Есть разные мнения, но всё больше профессионалов понимает, что успешная помощь зависимым людям невозможна без реабилитации, иногда многолетней, иногда многомесячной, но точно не кратковременной. Суть реабилитации – восстановление ответственности. Каким путем это будет достигнуто – религиозным или светским, с помощью трансактного анализа или 12 шагов, — не важно. Если произойдет восстановление ответственности, будет успех.

— Но споры идут о том, можно ли направлять на реабилитацию насильно. Многие говорят, что человек должен сначала осознать свою проблему и сам захотеть пройти реабилитационный курс.

— На мой взгляд, если врач говорит, что пациент должен сам захотеть, он виртуозно спихивает с себя ответственность. Нет, я думаю, врач должен сделать так, чтобы пациент захотел. Это наша прямая обязанность.

— Так до врача дойти надо. Могут ли родители силой привести к нему подростка?

— Я очень советую родителям дойти до врача даже без пациента. То есть подросток не хочет, отказывается, а проблема есть – родители, встаньте и дойдите до специалиста! Он вам расскажет, как разговаривать с подростком в сложившейся ситуации, как его можно уговорить, какие еще есть способы воздействовать на него.

— О курении тоже хотел бы уточнить. Часто приходится слышать, что это легкая форма наркомании. Что курить вредно, знаю по своему опыту – курил с 15 до 26 лет и понимаю, что сейчас, в 52 года, у меня дыхалка намного лучше, чем была в 20, — но утверждение, что никотиновая зависимость сродни наркомании, вызывает у меня сомнения. Как ни вредна эта привычка, она не ведет к асоциальности, к деградации личности. Я за борьбу с курением, но и за здравый смысл. Вряд ли имеет смысл тащить к наркологу подростка, пойманного на курении не травки, а сигарет.

— Не имеет смысла. Это другая зависимость. У курильщика не утрачивается ответственность и, как вы правильно заметили, не происходит деградация личности.

— Мы говорили о наркотиках, но проблема алкоголизма тоже актуальна? В некоторых семьях, я знаю, детям ближе к совершеннолетию на семейных праздниках разрешают немножко выпить, чтобы не было отношения к алкоголю как к запретному плоду и не возникало желание где-то надраться со сверстниками дешевой бормотухой. Я не уверен, что родители, которые так делают, неправы.

— Я тоже. Во всяком случае, мы к своим детям именно такую политику применили: пусть лучше с нами попробуют что-то приличное.

Семья Шевцовых

Время с детьми и его ценность

— Вы много времени успевали уделять детям?

— Как и большинство мужей и отцов, меньше, чем жена. Но психотерапия говорит, что важно не количество времени, которое мы проводим с детьми, а качество этого совместного времяпрепровождения.

Например, ритуалы типа «Привет! Как дела?» — время очень низкой ценности. Есть время, проведенное в психологических играх: «Что задали? Покажи уроки». Есть совместно проведенное время – полетели на отдых и лежим на соседних лежаках, загораем.

А есть совместная деятельность, подразумевающая определенные обязательства. Поход – пример именно такой деятельности. Вот мы за день много прошли, устали, промокли, замерзли, но понимаем, что пока ужин не приготовим, не поедим. И у такого времени совсем другая ценность!

А высшая ценность времени – интимное времяпрепровождение. Сегодня у многих слово «интимный» только с сексом ассоциируется, но я в данном случае, разумеется, не о сексе говорю, а о возможности для ребенка поговорить с родителями о том, что ему действительно интересно, что его беспокоит, тревожит.

Вот если отец проводит с ребенком не так много времени, но качественно – в доверительных беседах или совместной деятельности, — ребенок это непременно запомнит и многое за такие минуты отцу простит.

Семья Шевцовых