Один неполный август

Материал журнала «Семья и школа», №11, ноябрь, 1984 г.

 

…Тот август стал для меня месяцем забот. Так случилось, что все наши домашние помощники выбыли из строя и остался я с полуторагодовалым ребенком на руках. А работа не могла ждать: донимали незаконченные и неначатые рукописи, откладывались и снова переносились командировки.

 

Такой тяжелый август! – казалось тогда. Такой прекрасный август! – видится теперь.

 

Мне приоткрылась младшая дочка. Она привязалась ко мне. Смешно теперь вспоминать, как в первые недели и месяцы жизни Влады покалывала совесть оттого, что младшую люблю вполсердца. Несправедливо же! А что поделаешь? В старшую столько вложено, от нее такая отдача…

Тень от Веры закрывала Владу. Тихо и незаметно отрастила они первый зуб: кормили с ложечки и случайно по звуку обнаружили. А Вере чуть ли не по три раза на дню в рот заглядывали: «Ну, что там? Скоро?»

 

И речь Владушки оставалась в тени. Первоначально-неуклюжее «бе-бе» сменилось четким «хлеб» — никто и не заметил. Все ликования уже выпали прежде на долю Веры. Разговоры со старшей дочерью приглушили все остальное; считалось, что младшая изъясняется междометиями и вообще пока больше помалкивает.

 

Как и у всех детей первого года жизни, мир для Влады делился на две неравные половины. Большая и лучшая – мама. Я был в той части, где все остальное. Желая, видимо, показать доброе ко мне расположение, Влада одно время упорно называла меня «мама». То ли так ей было проще, то ли…

 

Шутки шутками, но тот тяжкий и прекрасный август очень помог нам открыть друг друга.

 

Одно из первых слов Веры было – «нет». Одним из первых слов Влады стало – «да». ДА-ребенок, ДА-девочка! На фоне повышенного негативизма и некоторой капризности старшей это было и ново, и утешительно. Такой жизнерадостной дочечки у нас еще не было! Даже когда плачет, причитает звонко, словно колокольчик заливается!

 

Ежедневные хождения по врачам, долгое стояние в очередях, сдача анализов и собирание справок – все это не мешало нам присматриваться друг к другу. Поначалу казалось: неприметная, неяркая девочка. Как цветок незабудки. Надо наклониться, вглядеться, чтобы увидеть. Может быть, даже задержать дыхание. Но это только для начала. А дальше уже не оторвешься.

 

Вот она вырывает руку из моей ладони, хочет сама идти. Но слово «сама» еще не знает. Кричит:

 

— Я-а! Я-а-а!

 

А крик переводит ее в новый ритм, и она скачет. Потом резко, едва не шлепнувшись, поворачивается ко мне, лукаво спрашивает:

 

— Ножка – прыг?

 

Это попрыгунья с задатками кулачного бойца, что для девочки совсем вроде бы ни к чему. Однако Влада знает, зачем ей навыки кулачного боя. Первой она редко задирается, но в обиду себя не дает.

 

— Я Веру ударю! – твердит она, преследуя старшую, и та знает, что возмездие неотвратимо. Догнав, Влада хватает, трясет, может и об стену стукнуть.

 

— Не буду тебя любить! – Вера заливается слезами.

 

— Будешь, — спокойно отзывается Влада.

 

…Перед сном хорошо бы ограничиться нестрашными сказками и тихими играми. Но им этого мало.

 

— Владка – обезьянка! – восхищенно кричит Вера. – Она во всем свете цирк показывает!

 

Я знаю этот смертельный номер без страховки и дорого бы дал, если бы кто объяснил, как от него отучить маленькую. Но в ней живет потребность риска. Вхожу: она уже сидит на уголке кровати верхом, держится за спинку и боковую рейку. Все равно опасно: ну, как свалится головой вперед? Радуясь, что зрителей прибавилось, малышка отпускает руки, резко опрокидывается, летит навзничь, грохает на спинку, сотрясая матрац и подушку. Знаю, что не запретишь (пробовал – безуспешно). Пытаюсь хотя бы отвлечь. Но и это не всегда удается. То ли у девочки инстинкт самосохранения приглушен, то ли она перед старшей сестрой «выпендривается»? Той ведь такие акробатические трюки и не снились.

 

Ловлю себя на том, что давнишнее чувство вины перед Владой, видимо, крепко во мне засело, если теперь, задним числом, открываю в ней все новые достоинства. Нет, право, дочери мои, я люблю вас одинаково, а сравниваю, чтобы лучше понять неповторимость каждой.

Влада, например, более ребенок, чем Вера. Во всяком случае более традиционный ребенок. Когда я снимаю со шкафа ящик с игрушками, она кричит «ура», потому что бурно радуется, а не чтобы папа был доволен (у Веры такой мотив отчетливо проглядывает).

 

Однако, если вдуматься, невинные и даже неизбежные родительские сравнения могут оказаться так же опасны, как Владушкины акробатические забавы. Один ребенок благодарный, другой эгоистичный… Тот ласковый, этот грубый… Хороший – нехороший… Глупости! Когда копнешь, то вот что за этим: удобный или неудобный?

 

Наша младшая – девочка благодарная, ласковая, она удобна и «общежительна». Потому-то, наверное, я так долго не вникал в ее характер, а увлечен был той, что гораздо сложнее и противоречивее. Спасибо августу, теперь все стало на свои места.

 

Наконец, все возможные и невозможные анализы сданы, всем мыслимые и немыслимые справки собраны – завтра Владушке в ясли. Пока она в той комнате складывает кубики, я в этой посижу за своим рабочим столом, подумаю, попробую сосредоточиться…

 

— Пап, все? – Она плачет и стучит в дверь, пока я не открываю. – Все! – Улыбается, не замечая слез, и протягивает руку. – Вместе!

 

Утром врач в яслях осматривает ее и расспрашивает:

 

— Как твое имя, девочка? Как зовут твою сестренку?

 

Молчит, словно язык проглотила. Формальности окончены, пора идти в группу. И только теперь, уже от порога, Влада громко спрашивает:

 

— Тетя, все?

 

Неужели действительно все? Но в эти часы до обеда мне совершенно не работается. Все чудится, что дочка хватает меня за палец и кричит:

 

— Вместе! Вместе!

 

Забираю ее пораньше. Нянечка удивляется: «Всем детям трудно в первые дни. И всем маму зовут. А ваша то и дело спрашивала: «Где папа?»

 

Один неполный август… Спасибо ему, он нас подружил.

 

Несу Владу домой, а она кричит на всю улицу:

 

— Еще, папа! Еще!

 

Значит, понравилось в яслях. Конечно, ей очень повезло, что самые трудные первые десять дней она была в одной группе с Верой. По торной дорожке идти веселее.

 

***

 

Мы замечаем, что борьба за лидерство между ними, то разгораясь, то ослабевая, не прекращается ни на минуту. Давно канул в прошлое тот короткий период, когда Вера растерялась, сдала позиции и уныло признавалась, выползая из-под кроватки:

 

— Куда Владка, туда и я.

 

Теперь Влада – всего лишь эхо Веры. Не столько говорит, сколько повторяет, что старшая молвит. Всего лишь? Нет, она копит силы для нового рывка, броска вперед. Постоянная борьба за лидерство тем и благотворна, что постоянно приводит к смене лидера.

 

— Ты видела, Вера, как я книгу читаю? – хвастается Влада, уставившись в какую-нибудь страницу с рисунком.

 

— Видела-видела, золото ты мое, — покровительственно, не скрывая усмешки, отвечает старшая и переворачивает книгу, которую младшая, оказывается, держала вверх ногами.

 

Но и Влада недолго остается в долгу. Я нарисовал шарик, а Вера злится, выходит из себя: почему не ей?!

 

— Нарисуй ей шарик, — просит Влада и неожиданно добавляет: — Она же у нас маленькая.

 

…В полтора года, знакомясь с окружающим миром, Влада то и дело спрашивала:

 

— Вот то что? А вот то?

 

— А вот ты кто? – спросил я однажды (ей уже было ближе к двум).

 

— Я человек Влада, — тотчас ответила она и потом несколько дней с упоением развивала эту тему. – Влада – человек. И папа – человек. И мама человек. Мама – большой человек. Влада – маленький человек.

 

…Неприметная, неяркая девочка? Нет, я уже давно так не думаю. Ярлыки, которые мы иной раз поспешно вешаем на детей – и своих, и чужих, нас же и сбивают с толку, вводят в заблуждение. Во-первых, Влада – защитница. То меня защитит от Веры, то Веру – от меня.

 

— Папка такой! – в сердцах ругает меня старшая.

 

— Не папка, а папа, — нежным голосом и с важным видом поправит малышка.

 

— Ты виноват! – кричит Вера.

 

— Папа не виноват, — возражает Влада. – Папа – человек хороший.

 

Как же тут быть плохим, если так верят в твою непогрешимость, так отстаивают твою правоту!

 

— Папа, Вера больше не будет, — в другой раз вступается она за сестру.

 

Вообще отношения их день ото дня усложняются. Увы, и лупят, и тузят друг дружку. Но и сцены братания, то бишь «сестрения», с объятиями и прочими нежностями не редкость. А поначалу Веру, помню, так удивило, что младшая ее стукнет и тут же погладит, стукнет и погладит.

 

— Пполюська научилась драться, а потом жалеться! – радовалась старшая. Я отовался на минут от газеты, чтобы записать эту фразу, а вскоре вынужден был вообще прервать чтение: из соседней комнаты доносилось какое-то подозрительное пыхтение. Оказывается, Вера в порыве добрых чувств притащила и опустила в манеж к Владе две двухлитровые банки с вареньем, а теперь катила трехлитровку. Ах, вы мои сладостные, хорошо хоть ничего не раскокали!

 

Во-вторых, Влада – собирательница семьи. Это я совершенно серьезно. Ее девиз: «Вместе, все вместе!» А когда порознь, то это плохо, это ее беспокоит. Сначала нас удивляло, как она обращается к взрослым в семье:

 

— Ма-па! Па-ма! – жест, рука одному из родителей и рука другому.

 

Или видит, видит же, что мама рядом, но все-таки спрашивает:

 

— Мама где?

 

Ей приятно еще раз услышать, что мама здесь, что все здесь.

 

— Мама Света! Папа Володя! – кричит она, вышагивая по дому, да так громко, что в ушах звенит.

 

— Ах ты, болтушка! – восхищенно упрекает ее сестра. – Да помолчи ты немножечко!

 

Но та лишь видоизменяет, расширяет свой боевой семейный клич:

 

— Папа! Мама! Вера! И я!

 

Не знаю, кто у нас глава семьи. Но если в центре первичной ячейки общества должен стоять человек, способный объединить, собрать, нравственно сплотить добротой и любовью всех близких родичей, то Владушке сейчас эта роль очень подходит.