«Давай прозеваем мультик!»

Материал журнала «Семья и школа», № 4, апрель, 1985 г.

 

Совсем не боюсь, когда ребенок кричит и плачет, и научился подавлять страх, когда малыш заболеет. Но всегда настораживало и тревожит теперь, если дитя не может занять себя, зевает, скучает. И чем ребенок старше, тем опасней такое состояние (конечно, если оно не связано с болезнью).

 

— Мне без тебя будет скучно, — говорит Вера, провожая меня в командировку.

 

Надо бы только радоваться! Но что-то мешает.

 

И уж совсем огорчился, когда она впервые (пусть пока и единственный раз) спросила:

 

— А чем мне заняться?

 

Ребенок имеет право на любой вопрос – почему же не на этот? Но никакие другие вопросы не ставят в тупик. А что тут ответишь? Играй, рисуй, пой, прыгай – это же все не то, она про иное. Мы, взрослые, в этом случае сказали бы: «Как-то пусто на душе…» Ребенок имеет право на все человеческие состояния – почему же не на это? Как промежуточное, переходное, когда прежде увлекавшее занятие уже приелось, а к другому еще не влечет…

Да, я как раз об этом. Ребенка ничего не влечет… Пауза затягивается. Промежуток становится временем, переход – состоянием. Вот уже подросток ничем не увлечен… А потом говорим: пусто за душой. Но понимаем, что вакуума не бывает: нет высокого – хлынет низменное.

 

Слишком далеко заглядываю? Но если родитель не впередсмотрящий, то к чему тогда вообще все разговоры о стратегии и тактике семейного воспитания?

 

Однако оглянемся назад. Маленькая Вера горячо привязалась к желтой пластмассовой игрушке – «болванчику» для набрасывания колец. И днем с ним, и ночью в кроватку заберет – не разлей вода. Откуда такая горячая симпатия? Что бы это значило?

 

Догадываюсь: «болванчик» пустотелый. Копилка! Там можно спрятать «ценности» от сестры-соперницы, от старших, имеющих манеру все лишнее тут же отправлять в мусорное ведро. Я как-то вытряс часть этого клада на пол, поинтересовался. Несметные сокровища! Камешки, гномик из пластилина, пряжка, какие-то детальки из пластмассы, кусочек картона…

 

Жадина-говядина, соленый огурец. Не могла выбрать увлечение поблагородней!

 

Нет, любое увлечение малыша благотворно. Нельзя лезть в систему его ценностей со своими взрослыми представлениями. Откуда нам знать, чем ему дорог этот камешек или гномик из пластилина? Что связано с этими предметами, что за ними? А детское «накопительство», я уверен, не опасно. В сущности, это копилка первичных разрозненных знаний о мире, о свойствах вещей, их особенностях.

 

Знаю за собой такой грех: дочки чем-то увлечены, а я им пытаюсь другое предложить. Сколько уж раз ругал себя: пусть это другое в тысячу раз интересней – нельзя нарушать прежнее увлечение, затеянную игру. Какими бы соображениям ты не руководствовался.

 

— Я из домино домашний дом строю, — объявляет Влада, — который крепкий-крепкий…

 

Этот дом еще и изрядно мешает, потому что вырос как раз на проходе из одной комнаты в другую. Что ж, протиснемся как-нибудь.

 

Мало не разрушить. Надо поддержать. Делом, советом, вопросом. Немудрено и впросак попасть.

 

— Я нарисовала Солонётыша, — Вера показывает кружочек и от него в разные стороны штрихи.

 

— Кого-кого? – недоумеваю.

 

— Ну, сыночка Солнца! Понял теперь? Вот младший Солонётыш, а вот этот старший, побольше.

 

Теперь понял. Хотя Солонётыш, по-моему, сын солонки. С другой стороны, каким удобопроизносимым словом назвать сына Солнца? Солнцёныш? Солнценёныш? Ведь язык сломаешь с этим замечательным детским словотворчеством!

 

— Дом мне надоелся, — жалуется Влада.

 

— Я устала рисовать, — говорит Вера.

 

Самое время переменить пластинку. Попрыгать, например. К сожалению, семья у нас неспортивная. Ер один спортивный снаряд все-таки есть. Это бренные останки моего дивана, который дети превратили в подобие батута. Скачут, как сумасшедшие, только успевай подстраховывать и ловить. Вот, кажется, выдохлись.

— Вот у меня какие дочечки! – Я рад передышке, пытаюсь увести их от рискованного акробатического жанра к безопасному разговорному.

 

— А ты каких хотел? – интересуется старшая.

 

— Таких и хотел, — я пытаюсь примоститься с краешку на собственном диване.

 

— Не видишь, какой ты большой и толстый, — урезонивает меня Вера. – А здесь можно лежать только для маленьких, понял?

 

Нет, с этими детьми безопасных жанров, кажется, не найти. Они со мной не церемонятся, чего же мне с ними цацкаться. Ухожу!

 

— Стой, — Владушка цепляется за меня, тянет ручки. – До лампочки! До лампочки!

 

У нас в доме пока еще это значит то, что значит: «Папа, подними меня высоко-высоко, подбрось до лампочки, да самого потолка!»

 

— Ну сколько она будет! – сразу начинает ныть Вера. – Меня теперь, меня! До лампочки!

 

Ладно, я согласен. Орите, нойте, прыгайте – живите по-разному, но увлеченно, с азартом. Пусть подольше-подольше, пусть никогда ваши губы не исказит кривая усмешка равнодушия.

 

«Прыгательное» настроение вскоре проходит.

 

— Хочешь, папа, я и собачке, и тебе песенку спою? – спрашивает маленькая, укачивая игрушечного пса на руках.

 

— Нет, лучше музыку послушаем, — предлагает Вера.

 

С музыкой у нее особые, мне не до конца понятные отношения. Впервые это проявилось… в три месяца. Шутки ради я поставил старую пластинку, где пел юный Робертино Лоретти. Песня «О, мое солнце», по-видимому, никак младенца не затронула. Но как только зазвучали первые аккорды «Аве, Мария», что с ней сделалось! Она запела, вырываясь из пеленок. Мы поспешно выключили проигрыватель. Но на другой день повторилось то же. Малышка откликалась только на «Аве, Мария».

 

Это было давно уж, с тех пор Вера наслушалась разной музыки. Высказывания ее о прослушанном обычно неожиданны.

 

— Это летняя музыка, веселая, а сейчас зима, грустно…

 

Или прошепчет с широко открытыми глазами:

 

— А зачем такая музыка? Нет, не тревожная! Она просто злая…

 

Такие эпитеты: «летняя», «злая», «солдатская», «тонкая». Удивительна чуткость ребенка к богатствам родной речи, которые черпаются из самых разных источников.

 

— Ты будешь не папа, а батюшка, — заявляет вдруг. – А потому что в «Царевне-лягушке» так… (Заглянул – действительно, так).

 

— Ладно, дочки. Поиграем в лото с картинками. Благословляю вас на выигрыш. – Выкрикиваю: — Чайник! Топор! – Радуюсь. – Ура, у меня «квартира»!

 

— А ты, батюшка, уже большой, — обижается Вера.

 

— Ну и что?

 

— А большие не кричат от радости, — охлаждает она мой пыл.

 

— А вот и кричат! Ничто человеческое нам не чуждо. Правда, Владушка? – маленькая не совсем понимает, о чем мы спорим, но без колебаний становится на сторону сестры. Я обижаюсь и спускаюсь на первый этаж за почтой.

 

— Ура, журнал «Веселые картинки» пришел! – вернувшись, кричу я с порога.

 

— А почему все сразу? – урезонивает Вера. – Мы же играем, видишь? А ты хочешь и лото, и журнал, и мультики…

 

Чувство меры у нее не отнимешь, а я опять чувствую, что перегнул палку, переборщил.

 

— Папа, покажи мне папу маленького! – просит Влада. Это она про старые фотоальбомы. Какой родитель не мечтает увлечь детей историей семьи – если не до десятого, то хотя бы до третьего колена! В альбом детей я вклеил фотографии всех родичей, причем намеренно перемешал корни и ветви «генеалогического древа». Захотят – разберутся, кто кому кто. Очень хочу, чтоб захотели. В невиданно динамичный век, когда так стремительно изменяется жизнь, теплее тому, кто хорошо знает родной дом, землю отчич и дедич.

 

Честно говоря, я не ожидал, что интерес этот пробудится так рано. Мне и жалко ветшающие альбомы с пожелтевшими фотографиями, но как не показать? Мы листаем страницы прошлого.

 

— Расскажи сказку, — говорит Вера.

 

— Про что?

 

— Про дедушку. Про дедушку Петю!

 

Дедушка Петя – это не сказка. Это быль о человеке, который в 1941 году ушел добровольцем на фронт и погиб в боях под Москвой. Между прочим, когда мы ждали второго ребенка, думали почему-то, что будет мальчик, и решили: в паять о дедушке, погибшем в боях за Родину, быть ему Петром. А в мир пришла Владушка…

 

Они еще сказок просят, но как внимательно слушают о той жизни, где папа был маленький, а дедушка молодой. Пусть и забудут что-то – бесследно это не пройдет.

 

Отвлекать от дурного, развлекать веселым, увлекать высоким и добрым – этой триединой задаче хорошо, по-моему, служит телевизор. Охи и ахи по поводу его вторжения в нашу повседневность мне кажутся преувеличенными. Уровень интеллигентности семьи в отношениях с «голубым экраном» определяется и тем, сколько он включен, и тем, сколько выключен. Смотреть не то, что показывают, а то, что надо и хочется, — и никаких особых проблем.

 

Вера называет телевизор «тети-дяди», Влада – «мультик». И не случайно. Этот род фильмов обожают все дети. Мы теперь собираемся учить их с шести лет, у старшей этот возраст не за горами. Если бы школа требовала от родителей характеристику на ребенка, я бы написал: «Вера Васильева получила дома широкое телевизионное черно-белое мультвоспитание». Десятки фильмов она просмотрела, может, и больше сотни. И хохотала, и прыгала, и плакала, вживаясь в экранную жизнь.

 

Так уж распределились в нашем доме обязанности по культурному обслуживанию малолетнего населения, что диафильмы – «мамино кино», а папа взял на себя самое трудное – «крутить» по телевизору мультики. Тут главное не закрутиться, не прозевать, вовремя включить.

 

Смотрю программу «Сегодня в мире». Вера бегает, кричит, мешает.

 

— Я телевизор сейчас побью, — говорит она, забираясь на стул, — чтоб он мультик показал, а не другое. Вот тебе, вот!

 

— Вот я тебе мультик не включу, — сержусь я, и она сразу становится шелковая. Через полчаса все же включаю.

 

— А ты не будешь мне мешать? – спрашивает.

 

— Как это? – искренне недоумеваю я.

 

— Ну, не будешь тут бегать и кричать?

Бегать и кричать мы будем в другом месте.

 

— Конец мультика, — объявляет старшая.

 

— Мультику конец! – подтверждает младшая, которая больше пяти минут редко выдерживает у «голубого экрана». – Гулять, гулять!

 

— Нет, еще дома поиграем. Пожалуйста! – просит Вера. М тут же, по свежим мультвпечатлениям, начинает распределение ролей. – Давай, ты будешь папа-баран, а мы твои баранята? – Видит, что я почему-то не в восторге. – Ладно, ты будешь папа-бегемот, только не злой, а добрый. А мы…

 

И воображение разыгрывается. Глаза горят, щеки разрумянились, дыхание прерывистое. Увлеченность всегда увлекает, и мы начинаем фантазировать все вместе.

 

Не раз приходилось слышать опасение: дети телевизионного века растут малоактивными, малоподвижными. Не знаю, пока не замечал. Напротив, с экрана выдумка легко перешагивает в комнату, а из дома мы несем ее на улицу. Реальная жизнь ребенка не терпит в этом случае ущерба, напротив – обогащается.

 

Думал, на улице они будут бегать и кричать. Но в этот раз настроение было другим. Во всем виноват был крокодил. Площадку потому и назвали «Крокодильской», что в центре ее на двух поперечных бревнышках-лапах лежит крашеное в зеленый цвет толстое бревно с пастью и хвостом. Довольно грубо обработанное, оно все же напоминает грозное пресмыкающееся, и малыши опасаются совать ему ладошку в зубы.

 

Владушке показалось, что крокодил заболел. У нее сейчас это главная тема – всех жалеть и лечить.

 

— Бедненький, — говорит она, гладя деревянную морду.

 

Идея оказалась «игроносной».

 

— Это его муравьи поцарапали, — высказала свое предположение Вера. Но потом наш консилиум, в котором приняла участие еще одна полузнакомая пятилетняя девочка, поставил окончательный диагноз: крокодил не хотел надевать панамку, а потому перегрелся на солнце и тут же простудился.

 

Все три девочки преобразились в докторов.

 

Больше получаса длилась эта игра, и увлеченность, с которой трудились девочки, придумывая все новые повороты, я бы назвал негромким вдохновением. Какое счастье видеть детей такими увлеченными, почти одержимыми!

 

Но я же первый и попытался прервать игру.

 

— Ой, на вечерний мультик опаздываем!

 

— Так жаль расходиться, — грустно сказала наша новая знакомая, с которой мы теперь подружились. – Крокодил не обидится, если мы его недолеченным оставим?

 

— Папа! – решительно проговорила Вера и остановилась. – Папа, давай прозеваем мультик!

 

Уже темнело, когда мы наконец направились домой. Я шел и думал, что дети заметно подросли. Можно идти, держась за руки, и совсем при этом не наклоняться.