Летом я жил у деда и бабушки в деревне, а мама с папой приезжали к нам на мотоцикле. По вечерам, когда прогоняли коров и становилось прохладно и тихо, мы, сидя на крылечке, прислушивались — не едут ли. И, когда издали долетали едва слышные потрескивания мотора, бабушка, улыбаясь, говорила:
— Ну, слава Тебе, Господи! Едут! — и бежала в дом ставить на огонь чугунок молодой картошки.
Раскладывая на столе вилки и нарезая хлеб, она соображала вслух:
— Это они сейчас в Степунове, потом через Чернево…Пока через мост переедут, да там еще поле — у меня уж все готово будет. И на столе раскрывалась «скатерть-самобранка», и, потирая руки, дедушка с удовольствием оглядывал плошки малосольных огурчиков, маслят, и стрелы зеленого лука, только что сорванного с грядки…
И вот, они уже здесь, сняли шлемы. Мама сбросила рюкзак на порог. А в нём пакеты, кулечки и свёрточки — всё такое вкусное, городское!
А потом за столом — главные разговоры, про рыбалку. И где ловить лучше, и на что, на червя или на манную кашу.
— Намедни поймал щуку недалеко от купальни — рассказывает дед. — Ух, и сильная! В воду меня по пояс утащила! Кое-как справился. Во какая! — развел он руки, так что мама и бабушка даже отклонились, давая ему простор. А папа усмехнулся недоверчиво, хрустя огурчиком:
-Ну-ну-ну!
— Да вот ей-ей! — горячится дед и широко, убедительно крестится.
— Когда ж я-то на рыбалку пойду! — не усидел я.- Я тоже поймать хочу!
— Сиди, сиди, пока. Рыбалка — не шутка! Вода! Тут или за тобой глядеть, или на поплавок, — старался успокоить меня дедушка.
— Вот так всегда — погоди да подрасти, — я не стерпел и разревелся. Мама и бабушка сжалились надо мной и стали просить:
— Да возьмите вы его.
А мама прямо-таки к папе приступила вплотную:
— Далась тебе эта рыба! Сам разочек не половишь, рядом посидишь, а ему какое удовольствие!
— Ну, ладно, — сдался папа, и сказал мне: — Пошли червяков копать.
А дед махнул рукой.
– Эх, пропало дело! Чегой-то у меня поясницу нынче ломит. Останусь — ка я дома, а червяки — во-о-он там, у колодца, под бревнышком.
Кот Кеша сразу же увязался за нами.
— Ишь, как к тебе подлизывается! — смеялся папа. — Напоминает о себе, мол, и я с вами.
— И тебя возьмем, и тебя! — гладил я его по спинке. — Пап, возьмем!
Я был так рад, так рад, и хотел, чтобы всем-всем, и Кешке тоже было счастье!
— Да мы рано-раненько, на зорьке встанем, — перебирая сырые комочки земли и высматривая в них червяков, ответил папа. — Кешка ещё спать будет. И ты сейчас иди давай, быстренько лезь на сеновал, мы там с тобой сегодня переночуем, чтоб никого не будить спозаранку.
— Ух ты! И на сеновале спать! Столько мне прям сразу счастья привалило!
На сеновал надо взбираться по узенькой деревянной лесенке. Мне одному туда лазить строго-настрого запрещалось. Один раз дедушка поймал меня на третьей ступеньке да крапивой так надрал, что я два дня чесался. А теперь с папой — можно!
Ух, и хорошо на сене! Мягко! Над головой совсем близко – руку протяни – шершавые доски крыши, внизу, в стойле дышит и хрумкает коза, а в щелочку видно, что уже стемнело.
— Устроились? Хорошо вам? — спросила снизу мама. — Ну, тогда спите, рыбаки.
Я проснулся оттого, что папа легонько шлёпал меня по щеке.
— Вставай. А то — один уйду.
— Один! Еще чего! Я сразу же проснулся, только никак не открывались глаза. И папа взял меня под мышку, и так мы вместе слезли вниз. Бабушка уже встала и хлопотала у стола.
— Чайку стаканчик! Надо, надо обязательно… А то силы не будет рыбу тащить. Ты уж там постарайся, — она подсунула мне хлеб с колбаской, — а я ждать буду, сковородку большую из чулана достану. Нажарим! Гостей назовем: тетю Нюру, дядю Юру, бабу Таню, деда Ваню! Во сколько! — смеялась бабушка, провожая нас, и я обещал наловить побольше.
Мы пошли. Холодно мне было что-то. Я никак не мог по-настоящему проснуться, а папа шел быстро впереди меня и покрикивал:
— Не отставай, не отставай, клев пропустим!
Дорога свернула куда-то вбок, в кусты, и превратилась в тропинку. Я вприпрыжку поспевал за ним, стараясь не скатиться по крутизне и не выронить банку с червяками. Лежал Туман, и все было серое: и вода, и кусты.
— Давай-ка банку. Открывай.
Папа уже разматывал леску, когда я подбежал к нему.
— Вылавливай червяка пожирней. Ну, вот и готово!
Он дал мне удочку.
— Держи крепко! Вот, встань сюда! — и уступил мне место у воды на вытоптанном пятачке возле коряги. А сам встал рядом. Я взмахнул удочкой, леска свистнула и ушла в тёмную воду. И сразу же задрожал и утонул поплавок. И всё! И больше не появлялся, а удочку так и затрясло.
— Пап, кудай-то поплавок делся…
-Тяни! — крикнул папа, и я дернул. Из воды выскочила рыба и прямо на меня! Я бросил удочку и отскочил, налетел на папу и хотел бежать. На траве у моих ног трепыхался зелёный, полосатый окунь с оранжевым хвостом и плавниками. Он подпрыгивал в траве уже у самой воды.
— Хватай! Удерёт! — крикнул папа, и тут же не до жидаясь меня, упал на колени и раз-раз-раз! — поймал вертлявую рыбину.
— Ну, поздравляю! С первым! Да с таким большим! — хохотал папа. — Давай скорей пакет!
— А пакета нет, забыли.
— Ну, ничего, сейчас…изобретём что-нибудь.
Папа положил окуня подальше от воды в травку, потом сел, расшнуровал кроссовки, и связал шнурки в одну верёвочку.
— В жизни главное что? Правильно, смекалка!
Папа просунул кончик шнурка окуню под жабру. — Вот он и попался. Теперь свяжем концы и пустим его, голубчика, плавать.
С этими словами он накинул верёвочную петлю на корягу и опустил его в воду. Окунь ушёл в глубину и там притих.
Папа проверил червяка, закинул удочку. Не успел поплавок всплыть, как опять потонул, и всё повторилось. Теперь уже я кричал во всё горло:
— Клюёт! Тяни!
Папа не растерялся, и из воды выскочил такой же окунь.
— Повезло нам! — радовался папа, нанизывая его на шнурок и отправляя туда же, к своим. — Это мы на окуневую стаю напали. Сиди тихо, а то спугнем.
И мы закинули снова, и снова поймали. Солнышко показалось над кустами на той стороне реки. Стало тепло, даже жарко. У нас было на связке уже восемь штук, когда папа сказал:
— Ну, всё. Кажется, теперь можно расслабиться. Клёв кончился.
Стало совсем жарко. Одежда наша лежала на траве. Я сидел, упрямо уставясь на замерший поплавок, но рыба больше не ловилась.
— Сиди, не вставай, — приказал мне папа. Я сначала сам, потом тебя искупаю, и — домой. Папа нырнул и поплыл, но недалеко, и всё поглядывал на меня.
— Не суйся в воду!
А мне интересно стало, как там наши рыбы, и я заглянул под корягу. А они там, в тёмной воде, на веревочке, шевелят плавниками. Мне захотелось полюбоваться на них — какие они, и посмотреть на своего. Он был самый большой. Я подтянул к себе всю связку и отцепил её от коряги. Рыбы как начнут трепыхаться, и скользкая веревочка выскочила у меня из рук. Я закричал, и хотел кинуться за ними, но испугался воды и остался. Я только выл и прыгал, показывая на окуней. А они крутились в воде и от них расходились маленькие волны. И вот они поплыли все вместе и унырнули в глубину.
— А-а-а-а-а! — я даже плакать не мог.
Папа уже плыл ко мне изо всех сил, и когда стало мелко, побежал по колено в воде, поднимая фонтаны брызг.
— Что! Что!? — кричал он, а я всё показывал рукой туда, где исчезли окуни.
— Упустил! Уплыли! — понял папа. — Ну, не реви. Не беда…Ещё пойдём завтра… Воскресенье же! Мы ещё завтра не уедем.
А я всё смотрел, смотрел на воду, и мне казалось, что я вижу, как на середине реки плещется, рябит что-то.
— Да не они это, — махнул рукой папа, — это песчаная мель, камешки там на волне перекатываются. Жаль… Жаль, что они в связке. Шикарная закуска щукам будет.
Мы тихо побрели домой. Вместо рыбы — несли свои свитера и обувь. Жарко было, и возвращаться домой не хотелось. Сейчас мама первая выбежит: «Много наловили?» И бабушка со своей сковородкой: «Ну, рыбаки, давайте сюда вашу рыбу, жарить будем, — я уж и мучки приготовила!» А дедушка (это хуже всего) подскочит и начнёт: «Ну, я же говорил? Говорил же! Маленький он ещё!»
— Па-ап! А пап, давай домой не пойдем, а? — сказал я осторожно. — Лучше искупнёмся, а потом завернем в лесочек — грибов принесём, вместо рыбы. Скажем, клёва не было – вот ничего и не поймали.
— Э-э нет, трусишка, — засмеялся папа, — врать не годиться. Пошли. Облапошились мы с тобой, засмеют нас. Ну ничего…А мы потерпим. Ведь поймать-то мы поймали? Вон сколько наловили! Восемь штук! Значит, мы молодцы?
— Молодцы! — я перестал плакать.
— Да вот, только добыча от нас уплыла — сами виноваты. Это в жизни бывает, — сказал папа. — А знаешь, как бабушка наша в таких случаях говорит? Бог дал — Бог и взял.
И тут прямо из-под бережка скоренько так, скоренько, по тропиночке, нам навстречу — наш дедушка. За спиной у него большой сачок на толстой палке. Он рыбу сачком ловит.
— Ну, братцы, скажу — не поверите! Во чего поймал! — И прямо нам под ноги — раз! Наших окуней! Восемь штук на связке.
— Наши! — заорал я.
— Чего «наши»?! Откуда они ваши? — вытаращил на нас глаза дедушка. -Хорош! «Наши»! — он даже как будто обиделся. — Я, может, их выуживал из осоки, по пояс в воду ухнулся. Во как! Дед, и правда, был в облепивших его трениках и кеды на нем были мокрые, вода сочилась из дырочек для шнурков.
— Как ты поймал-то их? — хохотал папа, рассказывай давай.
— Как-как… — дед поддел окуней за верёвочку и поднял. Они, сверкая, затрепыхались перед моим носом. Мой дрыгался сильнее всех. — Ну, я… это… дай, думаю, пошарю немного сачком, у меня тут местечко своё на углу, под ракитой. Тяну, значит — а он тяжелый…Ну — всё, думаю, застрял, порву сетку. Потом чувствую, там так и бьётся, так и ходит всё ходуном. Ну, я понатужился, потянул опять, да так и сел: ноги по мокрой глине поехали. Видите — искупался, но вытянул — и ошалел! Чтоб рыбы в упряжке плавали — пятьдесят лет рыбачу, а такого ещё не видел.
— Молодец! — сказал папа — шнурки мои только верни, а улов можешь себе забрать.
— И моего окуня я тебе, деда, тоже не отдам, — сказал я.
Тут папа все дедушке и рассказал. И как же мы хохотали, когда дедушка вытаскивал папины шнурки из рыбьих пастей.
— Вот это да! Никто не поверит. А бабка – уж это точно! Скажет: «Врёте! Это опять ваши рыбацкие байки-небылицы».
«Не поверит — ну и пусть! Зато мы-то знаем, что всё это правда», — рассуждал я. «А что, права была бабушка: Бог дал — Бог взял. А потом опять дал!»
И мне теперь очень весело было идти впереди всех и нести в дедушкином сачке наш общий улов.
Но больше всего я боюсь темноты. Папе это не нравится еще сильнее. Он говорит, что лучше уж пусть я боюсь собак. Тут хоть основания есть! Собака хоть укусить может, если, конечно, ее попросить. Но что может сделать темнота?
У Коли Булкина мама знает все. Подойди к ней, когда хочешь, даже если она спит, и спроси: «Ма-а-ам, что нам за-а-адано?» — она, даже не открыв глаз, тотчас ответит и, представьте, не ошибется!
Папа походил по кухне, удивляясь тишине, прерываемой лишь мерными ударами по стеклу. Это, стукаясь панцирем, плавала в аквариуме черепаха. Папа некоторое время осмысливал непривычную тишину, а потом осознал, что дома он ОДИН-ОДИНЕШЕНЕК.
Сложно понять и принять, что деменция неизлечима, но можно продлить светлый период.
Актер театра и кино Сергей Перегудов о зрелом отцовстве и о том, как востребованному артисту успевать быть папой и как быть родителем в тревожные времена.