«Папа большой, я маленький»

Эта повесть была написана в 1946 году японским писателем Хирацука Такэдзи (1904–1971), а издана в Японии — в 1949. К русскоязычным читателям она попала через 30 лет.

 

Книга своеобразна. В ней есть представителям другой страны незнакомые многолетние традиции и не во всем понятный японский менталитет. Есть послевоенная горькая действительность и попытка верить в мирное светлое будущее. Есть сюрреалистичные, характерные для японской культуры, истории и картинки, которые, если вчитаться и всмотреться, не давая определенности и четкого ответа, подталкивают родителя и ребенка затронуть, обсудить, порассуждать на взрослые, сложные для любого возраста темы.

 

Не всем нравится эта книга. Не всем она понятна. Не все готовы читать ее, откинув идеологию. Но это как раз тот случай, когда равнодушным остаться вряд ли получится. Папа рассказывает сыну истории о выдуманной им стране, в которой, казалось бы, жизнь должна быть счастливой, потому что каждый здесь делает то, что хочет, но, на самом деле, все ее жители одиноки, несчастны и всего лишь заложники опасного заблуждения. И либо эти папины сказки вызовут желание назвать все написанное «бредом», либо напомнят о том, что детям придется жить в мире, в котором немало горя, глупости, равнодушия, несправедливости, абсурда и прочего-прочего-прочего, и рано или поздно им придется со всем этим столкнуться.

 

Но если все же читать эту японскую сюрреалистичную книгу, то только вместе. Тем более что главы, не переносящие героев в страну Что-хочу-то-и-делаю, а рассказывающие о буднях и выходных обычных японских папы, мамы и сына очень добрые, теплые, объединяющие.

 

«Батя» публикует отдельные главы повести Хирацука Такэдзи «Папа большой, я маленький».

Папа, мама и я

 

Папа выше меня на пятьдесят пять и восемь десятых сантиметра. Стало быть, я ниже папы на пятьдесят пять и восемь десятых сантиметра. Значит, мы видим предметы с разной высоты.

 

— Однако лёжа мы видим всё одинаково, малыш, — говорит папа.

 

Мы часто разговариваем с папой, развалясь на татами.

 

Это самое любимое моё занятие. Иногда мы беседуем с ним, лёжа на лужайке в парке, а то в садике на крыше универмага. Однако в Токио негде особенно поговорить лёжа, поэтому мы обычно располагаемся на татами в комнате или на веранде своего дома и болтаем о всякой всячине. Бывает, нам достаётся за это от мамы.

 

— Вы что, крокодилы, что ли? Всё время валяетесь на полу. Прибрались бы лучше в комнате!

 

— Сердится! — хихикаем мы с папой.

 

Я очень люблю, когда папа смеётся.

 

— А что, лежать приятно, — говорит папа. — И львы, и тигры, и лисы, и мыши — все ходят на четвереньках. Это всё равно что ходить лёжа. Поэтому зверям наплевать, высокого они роста или низкого.

 

— А червякам?

 

— И червякам наплевать. Змеи, дождевые черви и слизняки вовсе не захотели иметь ног и живут себе лёжа.

 

— А птицы, папа?

 

— Птицы? Они глупые. Стали на двух ногах ходить. Никакого тебе покою. Прыгали, прыгали да и поднялись в небо.

 

— Выходит, и люди глупые?

 

— Пока да. Были бы умными, войн не было бы. Так что людям ещё учиться надо.

 

— Чему?

 

— Мирно лежать.

 

— Сначала дело делать надо, а потом уж лежать, — смеясь говорит мама. Она в соседней комнате. — Ну-ка, займитесь делом оба, и папа, и ты, малыш.

 

Моё дело читать книги. У папы другие дела. Например, надеть на обе руки моток ниток и сидеть смирно, пока мама сматывает нитки в клубок.

 

Однако это не только папино занятие. Иногда и мне достаётся держать моток. Чаще всего папе поручают вешать полки, чинить рамки картин, менять лампочки, когда они перегорают…

 

— Плохо быть длинным, — жалуется папа.

 

— Нет, папа, коротышкам гораздо хуже. Когда помогаешь что-нибудь нести, всегда конец достаётся. А нижний край тяжелее верхнего.

 

— Легче всего маме: она не низкая и не высокая, — говорит папа.

 

— Поэтому маме и приходится делать всё остальное, — смеётся мама.

 

С воробьем наперегонки

 

— Ну, я пошёл!

 

Каждое утро мы с папой уходим — он на службу, я в школу.

 

«Ну» он выкрикивает, когда суёт ногу в ботинок. «Я» — когда выскакивает за порог. «Пошёл» — когда бежит к остановке. До чего же папа быстро бегает! Рраз — и там.

 

Зато с работы он возвращается медленно-медленно.

 

Туда посмотрит, сюда поглядит, остановится и выпустит струйку дыма в небо. Не спешит.

 

— А вот и я! Возьми-ка, малыш, подарок, — сказал он на днях, придя домой.

 

В носовом платке что-то топорщилось.

 

— Разверни-ка!

 

— Ой! Воробей! Мама! Иди скорее, взгляни — папа воробышка принёс.

 

В платке, нахохлившись, сидел воробей.

 

— Он, кажется, ранен, — сказала мама, заглянув в платок.

 

— На перекрёстке нашёл, недалеко от нашей фирмы.

 

— Правда, папа?

 

— Ну да. Смотрю: лежит под деревом и подмаргивает мне: помоги, мол, дяденька, ты такой большой и сильный.

 

У воробышка была ранена нога. Он стал пить из тарелки, свалился прямо в воду и намок. Однако не испугался, а, наоборот, ободрился и захлопал крылышками.

 

— Выпусти его…

 

— Не надо, папа. Пусть переночует у нас. Я возьму его к себе в постель, обниму, и мы будем спать вместе.

 

— Нет, нет. Поместим его поближе к окну. Ты очень ворочаешься. Ещё задавать. Да и воробей тоже неспокойно спит, — сказала мама и положила воробья в картонную коробку на ворох ниток, чтобы ему было тепло.

 

В ту ночь я видел удивительный сон. Мы с воробышком играли в догонялки.

 

«Ну… я… полетел!..» — крикнул воробей и упорхнул.

 

Не успел я выскочить из дому, а он уже на остановке.

 

«Ох и шустрый воробей! Как папа», — подумал я и проснулся.

 

— Мама! А где воробей?

 

— Улетел рано утром.

 

— Здорово они ворочаются во сне, эти воробьи, — сказал папа. — Разбросал все нитки из коробки и улетел.

 

Папа засмеялся, а глаза у него были такие славные, как у воробья.

 

«Что большой, что маленький — никакой разницы», — подумал я.

Игра в важные люди

 

Когда папа лежит рядом со мной на татами, мы с ним вроде бы одинаковые. Будто товарищи. Но когда папа не в духе, он совсем другой. Смотрит на меня свысока и молчит. Такой большой и непонятный.

 

— Я сегодня не в духе. Ничего тебе рассказывать не буду, — говорит он.

 

Тогда я иду к маме.

 

— Что это с папой? — спрашиваю я. — Вы поссорились?

 

— Как? Это папа тебе сказал?

 

— Нет, он этого не говорил.

 

— Тогда иди к папе и скажи, чтобы он не показывал вида, что у него плохое настроение, а то ты, мол, думаешь, что мы поссорились. Иди и скажи так.

 

Я иду и говорю всё это папе.

 

— Ясно, — говорит папа. — Иди и передай маме, что папа всё понял.

 

— Ну, что сказал папа? — спрашивает мама.

 

— Он сказал: «Понял».

 

Мама смеётся.

 

— У папы уже хорошее настроение. Иди. Теперь он расскажет тебе что-нибудь, — говорит она.

 

— Папа! — Я вхожу в папину комнату. Он улыбается, лёжа на татами. — Поговорим?

 

— Поговорим. Иди сюда, ложись рядом.

 

Я плюхаюсь на татами рядом с папой.

 

— Папа! Почему ты был не в духе?

 

— А мне сегодня на работе попало.

 

— И тебе достаётся?

 

— Бывает.

 

— От кого?

 

— От более важного человека, чем я.

 

— Есть такие?

 

— Сколько хочешь.

 

— А ты что, не очень важный?

 

— Не такой, как те что важнее меня.

 

— Но ты же можешь стать самым важным человеком.

 

— Ты так думаешь? Ладно, стану.

 

— Вот хорошо! Когда?

 

— А хоть сейчас.

 

— Прямо сейчас?

 

— Ну да, на твоих глазах.

 

— А разве так можно, папа?

 

— Можно, если понарошку. Если играть.

 

— Тогда давай поиграем.

 

— Ну хорошо. Я буду самым главным начальником, а ты стань на моё место.

 

— И что мне делать?

 

— Тебя будет ругать самый главный начальник.

 

— А я не хочу, чтобы меня ругали.

 

— Тогда ты никогда не сможешь занять высокий пост.

 

— Ну ладно, пусть ругает.

 

— Начинаем. Я самый главный начальник, а ты папа, которого он бранит.

 

Я кивнул, игра началась.

 

— Какой вы, однако, рассеянный! Всё делаете тяп-ляп, — сказал папа не своим голосом.

 

— Извините.

 

— Что толку в вашем извинении. Тут у вас цифра одна неверная.

 

— Только одна?

 

— Но из-за неё весь расчёт неверен. Здесь не школа. Четвёрку не поставят за одну ошибку. Сделал ошибку, получай единицу.

 

— Только за одну ошибку?

 

— Да, только за одну. — Папа сделал вид, что подкручивает усы. — Немедленно исправьте. Ошибки самому исправлять надо.

 

— Слушаюсь…

 

— Ловко это у тебя получается, — засмеялся папа. — Ну как, понравилась игра?

 

— Нет, не понравилась. Что хорошего, когда ругают.

Катись, возок!

 

И всё же мне было интересно играть с папой. На другое утро, придя в школу, я рассказал про нашу игру учителю.

 

— Так, так, — сказал учитель. — Ты не забывай папину игру.

 

— Ладно, не забуду.

 

— Ты ведь тоже очень рассеянный человек.

 

— Весь в папу.

 

Учитель засмеялся. Я тоже засмеялся.

 

— Ты папин сын. В тебе папа живёт.

 

— Как это?

 

— В тебе живёт его душа.

 

— А что это, душа?

 

— Это жизнь.

 

— Значит, во мне живут две жизни: папина и моя?

 

— Более того, в тебе живут как бы трое: ты, твой папа и твоя мама. Папа и мама помогают тебе жить.

 

— Правда?

 

— Ну да.

 

Я задумался. Что это учитель говорит? Непонятно. Вернувшись домой, я спросил у мамы:

 

— Мама! Учитель сказал, что вы с папой всегда во мне живёте. И будто мне жить помогаете. Правда?

 

— Правда, но…

 

— Что «но»?

 

— А то, что мы не всегда можем помочь тебе.

 

— Когда не можете?

 

— Когда ты поступаешь, как тебе вздумается. Или когда мы поступаем, как нам вздумается.

 

В тот вечер я спросил у папы:

 

— Папа! Значит, бывает, что ты делаешь что-то по своему хотению?

 

— Конечно. Это мое любимое занятие. И это у меня здорово получается.

 

— У тебя всё здорово получается, папа.

 

— Ну да! Игра в мяч, плавание, бег… Но лучше всего выходит то, что я делаю по собственному хотению. Давай поедем в страну Что-хочу-то-и-делаю.

 

— Есть такая страна?

 

— Да, малыш. Садись-ка ко мне на колени.

 

Я взобрался на папины колени.

 

— Ну вот, мы едем в страну Что-хочу-то-и-делаю. Поехали!

 

Папа свистнул, будто хлестнул лошадь кнутом, возок покатился.

 

— Но! — закричал я и запрыгал у папы на коленях. — Беги, беги, лошадка! Катись, катись, возок!

Часовая башня

 

— Тпру! Ну вот, мы и в стране Что-хочу-то-и-делаю. Вон там, вдали, виднеется Часовая башня.

 

Папа показал пальцем вперёд, словно там и вправду стояла башня.

 

— Посмотри внимательно. Стрелки этих часов всегда стоят.

 

— А почему?

 

— Они показывают только то время, которое хотят. Они не двигаются. А если пойдут, сторож сразу же их остановит.

 

— Какой сторож?

 

— Червяк.

 

— В Часовой башне живёт червяк?

 

— Там и ещё кое-кто почуднее живёт. Войдём-ка в башню, посмотрим, кто там прячется.

 

Папа заскрипел, будто открыл тяжёлую дверь. Мне показалось, что мы и вправду вошли в Часовую башню.

 

— Ни зги не видно! — сказал папа и зажмурил глаза.

 

— Темно-темно, — сказал я и тоже зажмурился.

 

— В этой тёмной Часовой башне прячется слепая, глухая и немая старушка. С ней живут Старая лошадь, Чёрная кошка и Змея, похожая на толстую серебряную цепь.

 

— Эта старушка — злая волшебница?

 

— Потом узнаешь, кто она такая.

 

— А как её зовут?

 

— Одна-Одинёшенька.

 

— Чудно как! А можно с ней поговорить?

 

— Поговори.

 

— А как же она услышит? Она ведь глухая.

 

— За неё ответят её слуги. Я же сказал, что с нею живут Старая лошадь, Чёрная кошка и Змея, похожая на толстую серебряную цепь. Они смотрят, говорят и слушают вместо неё.

 

— Тогда я окликну её.

 

— Окликни, а я буду говорить за лошадь, кошку и змею.

 

— Ладно. Госпожа Одна-Одинёшенька из страны Что-хочу-то-и-делаю! Отзовись!

 

— И-го-го! — заржал папа лошадиным голосом. — Что тебе нужно, малыш? Госпожа глухая. Я слушаю вместо неё. Я — её уши.

 

— Я хотел бы попросить госпожу рассказать о стране Что-хочу-то-и-делаю.

 

— Мяу! — мяукнула Чёрная кошка. — Какой славный малыш! Что тебе нужно, малыш? Госпожа слепая. Я смотрю вместо неё. Я — её глаза.

 

— Я хотел бы попросить госпожу рассказать о стране Что-хочу-то-и-делаю.

 

— Ш-ш-ш! — зашипела Змея. — Что тебе нужно, малыш? Госпожа Одна-Одинёшенька немая. Я говорю вместо неё. И расскажу тебе о стране Что-хочу-то-и-делаю. Слушай и знай: моими устами говорит госпожа Одна-Одинёшенька.

 

И папа не спеша повёл рассказ:

 

— Раньше я была совсем другой. Я видела, слышала и говорила. У меня было имя и были друзья. Жила я в большом шумном городе, в таком же человеческом мире, где ты, малыш, живёшь сейчас с папой и мамой. Я смеялась и плакала, сердилась, ссорилась и мирилась, как все люди.

 

И вот однажды случилась беда. Я была тогда совсем маленькой. Мы ехали с мамой в трамвае. Когда маленькие дети едут в трамвае или на пароходе, они всегда смотрят в окно. Я тоже смотрела. И мне было интересно. В чистом поле вилась дорога, на обочине стояли телеграфные столбы, кое-где чернели одинокие дома.

 

Я смотрела на всё это, и мне не было скучно. Это взрослым скучно смотреть на такие места. Они считают их невесёлыми. А детям совсем не скучно. Там же всё было настоящим! И поэтому, пока мы ехали в трамвае, я всё глядела и глядела в окно. Тебе, наверно, надоело слушать одно и то же, малыш, но это очень важно, поэтому потерпи немного…

 

Папа зажёг сигарету и задумался.

 

— А потом что было? — спросил я.

 

Папа зашипел, как змея: «ш-ш-ш…», и продолжал рассказ:

 

— Я смотрела в окно, и вдруг мама сказала: «Интересно, не правда ли?» Я ничего не ответила, потому что мама обронила эти слова просто так, не глядя в окно. А я подумала: «Разве мама видела то, что видела я? В окно глядела только я одна». Так ли я подумала или по-другому, уже не помню, однако с тех пор я стала потихоньку, незаметно для себя превращаться в Одну-Одинёшеньку. Я уже не верила маме. Думала: «Я совсем одна на всём белом свете. И маме нет до меня дела». Вот как бывает, когда равнодушно роняют слова… И однажды я оказалась в этой Часовой башне. Наверно, меня кто-то околдовал. С тех пор я сижу здесь одиноко. Старая лошадь слушает вместо меня, Чёрная кошка смотрит вместо меня…

 

Папа замолчал.

 

— Папа, как же ей быть? — спросил я.

 

— Этого и я не знаю, — сказал папа, зажёг сигарету и стал пыхтеть ею. — А что, если мы вот этим табачным дымом разгоним всех: и Старую лошадь, и Чёрную кошку, и Змею. Расколдуем Одну-Одинёшеньку.

 

Папа выпустил дым изо рта.

 

— Хитрый у нас папа! — подала голос мама. — Надоест рассказывать, возьмёт да и развеет всё табачным дымом.

 

Оказывается, она прислушивалась к нашему разговору с самого начала.

 

— Как ластиком сотру, — добродушно улыбнулся папа. — Вот ты, малыш, стираешь иероглифы и рисунки, которые тебе не понравились. Так и я табачным дымом развеял всех, кого выдумал. Теперь можно что-нибудь другое рассказать.

 

— Тогда рассказывай скорее.

 

— Завтра, малыш.

 

— Ну папа!

 

— Нет, нет. Отдохнём до завтра. Ведь речь идёт о стране Что-хочу-то-и-делаю, так что и рассказывать можно, когда захочется.

 

— Значит, твои сказки, папа, о том, что можно жить, как твоей душе угодно, и делать всё, когда вздумается? — усмехнулась мама. — Если так, то их не следовало бы слушать малышу.

 

— Как это я не догадался! — Папа хлопнул себя по лбу.

 

Я тоже хлопнул себя по лбу.

 

— Как ты ведёшь себя?! — возмутилась мама.

 

А потом принялась за папу. Ему тоже досталось.

 

Читать повесть целиком.