«Попалил с поличным»: многодетный отец о детском воровстве

Младшей дочке было шесть лет, когда у неё случился первый опыт воровства. Она «принесла» с улицы сложенную тысячерублёвую купюру и с порога радостно рассказала, что они с подругой, гуляя на улице, нашли «эту бумажку». Что такое деньги, она прекрасно знала, в том числе имела представление о разной ценности номиналов. Купюра была мокрая (на улице стояла весна), хотя даже не мокрая, а как бы намоченная. Сухая, но в каплях.

Я задал дочке контрольный вопрос, мол, почему в итоге деньги взяла ты, а не подруга, если вы нашли вместе. Дочь ответила, что они нашли две такие купюры и каждому досталось. Тут уже и супруга напряглась: тысячные купюры не часто валяются на улице, а уж две рядом и подавно.

Намёками и вопросами, такими, как «А точно ты эти деньги нашла?», «Понимаешь, это очень много денег, тебе никто их не дал просто так?», мы с женой стали проверять легенду на прочность. Расплывчатые ответы ещё больше убедили нас, что деньги она не нашла, а добыла иным способом, но не имея доказательств, мы «легализовали» наличие у неё такой крупной суммы.

Вскоре супруга подошла ко мне и сказала, что у неё из рюкзака, судя по всему, пропала тысяча. Она точно не помнит, но ей кажется, что купюра там была. Проблема была ещё в том, что в те дни дома было много народу, очень много детей, а рюкзак лежал на полу, и сам рюкзак, и карман с деньгами были открыты.  Теоретически на них мог соблазниться кто угодно.

Конечно, по всему выходило, что это дочь взяла деньги, но, во-первых, это было недоказуемо, во-вторых, был шанс ошибиться. Я попросил жену отпустить ситуацию и предоставить всё мне. Последующие три дня я всякими намёками и вопросами пытался пробудить совесть у дочки, при этом не обидев и не напугав.

Фото: istockphoto.com

Какие я видел в этой ситуации вызовы и проблемы:

— Если оставить всё как есть, а деньги действительно взяла дочь, то она поймёт, что так можно действовать и дальше.

— Если «наехать» на неё и сказать, что мы всё знаем, и что деньги из рюкзака вытащила именно она, то дочка может сильно испугаться, и в следующий раз она деньги украдёт, но спрячет их. То есть в этом случае она может сделать вывод, что воровать можно, но делать это нужно тихо и аккуратно.

— За три дня моих расспросов дочь уже отработала легенду нахождения денег и так искренне в неё поверила, что появился иной вариант развития событий – в случае «наезда» и наказания дочка восприняла бы это как незаслуженную обиду. Она ведь уже искренне вытеснила факт воровства и заменила его на выдуманный факт чудесной находки.

— Тут важно отметить, что в это время мы готовились покупать дочке дорогую вещь. Ну как дорогую – для нас она была не дорогая, но, приучая дочь к тому, что вещи нужно ценить, мы стали совместно с ней «копить» на эту покупку. «Найденная» тысяча позволяла купить эту вещь сразу. Поэтому появилась ещё одна проблема: если я всё-таки решаюсь вывести дочь на чистую воду, то за воровство нужно будет наказать. К шести годам дочь уже знала, что за проступки должны быть наказания. Мне показалось, что боязнь получить в качестве наказания отказ в покупке этой вещи очень сильно мешал ей признаться в содеянном.

— Если сказать, что мы в курсе, что деньги она украла, но на первый раз прощаем, то она может вывод, что «на первый раз» можно сделать любую гадость и подлость – всё равно простят.

Все эти варианты не были плодом моего воображения и мнительности, ибо третья дочь росла при моём самом непосредственном воспитательном участии с самого рождения, плюс у меня был опыт воспитания старших дочерей. Так что я давно научился понимать ход её мыслей, в чём убеждался не раз. 

Масла в огонь подливали старшие дочки, которые не верили ей и прямо говорили, что она воровка. Это ещё больше заводило ситуацию в кризис. Нужно было какое-то решение, и все они были в стиле цугцванга.

На четвёртый день я устроил дочке «подставу». Я небрежно бросил на видном месте смятую пятисотенную купюру, справедливо решив, что дочь, к тому времени уже утвердилась в мысли, что фишка прокатила, и хотела закрепить технологию наживы. Я проследил, чтобы она зашла одна в эту комнату, а как только она вышла из неё, я тут же зашёл туда и увидел, что денег нет. Поскольку это был подстроенный эксперимент, я точно знал, что до её прихода они там были. Я ринулся за дочкой, схватил её за руки и увидел в одной руке деньги. Попалил, так сказать, с поличным.

Разговаривали мы с ней где-то полчаса. Помню, что я пытался контролировать каждое дыхание: и своё, и её. Все те противоречия и кризисные варианты, о которых я сказал выше, сконцентрировались в одно время в одном месте. Все их пережила моя дочь, и эмоционально, и когнитивно. Я взвешивал каждое своё слово, каждое движение мимики.

У нас получилось. Она не сразу, но призналась, и признала свою неправоту, плакала, обнималась. Удалось обойтись без наказания, потому что она правильно отреагировала и сделала нужные выводы. То есть наказание, конечно, было, но чисто символическое, и уж совсем не отказ в покупке долгожданной вещи.

Не могу сказать, что для меня этот разговор был тяжёлым. Скорее я вёл себя, как мастер или художник, который увлечённо выполняет очень тонкую работу над своим произведением. А вот после того, как всё решилось, я вдруг понял, как сильно устал. На меня навалилась какая-то нереальная слабость, как если бы я только что бежал за автобусом с мешком картошки на спине. Благо было время и возможность – я лёг на диван и пролежал в полудрёме около часа.

С тех прошло уже достаточно времени. Рецидивов воровства больше не было. Дочь явно выросла в психологическом и эмоциональном плане. Она очень любит меня. Намедни я прилёг на диван и задремал. Дочь накрыла меня пледом, потом другим, а когда проснулся, предложила налить мне чаю. Ежедневно лезет обниматься и всячески оказывает знаки внимания.

Поскольку я в самом прямом смысле являюсь экспертом по воспитанию, я уверен, что тот случай очень много значил для ребёнка и наших взаимоотношений. Так же я понимаю, как много родителей в таких случаях даже не задумывались над происходящим и либо прощали, либо чрезмерно наказывали, либо действительно не замечали. Наблюдая за конкретными семьями, я, пожалуй, примерно могу сказать, когда и как они «проворонили» похожий момент в своих отношениях с ребёнком.