«Шумел, горел пожар московский…» Памяти 1812. Часть V

Журнал «Батя» продолжает серию публикаций, приуроченную к 200-летию Отечественной войны 1812 года. 

Читайте также:

Скажи-ка, дядя! Памяти 1812. Часть I

«Стоял июнь, а может март…» Памяти 1812. Часть II

Волк, думая залезть в овчарню, попал на псарню… Памяти 1812. Часть III

«Изведал враг в тот день немало…» Памяти 1812. Часть IV

О «несчастливом» числе «13″

 

13-е сентября. Именно в этот день в 1812-м году решалась судьба Москвы. Решалась – на военном совете командования русской армии в Филях, в избе простого крестьянина Андрея Фролова.

 

Никак нельзя сказать, чтобы положение русской армии было безвыходным. Существует, как гласит старый анекдот, два выхода из любой ситуации. И все же, все же… Больше трети русской армии погибло или было ранено в Бородинском сражении. Подкрепления же, полученные французами, позволили им достичь почти «добородинского» уровня численности войск. При соотношении сил тысяч в 70 на тысяч 120-130 сражаться с Наполеоном, наверное, мог бы Суворов – но, при всем таланте и отваге русского генералитета, второго Суворова в Филях не было.

 

Отступить в Москву, опереться на нее как на крепость и защищать так, как в будущем будут защищать Сталинград?

 

Такой опыт у русской армии уже был. В далеком 1571-м году часть русской армии не решилась выступить против подошедших к столице крымских татар и предпочла отсидеться за стенами. В итоге почти все бойцы погибли в устроенном крымцами пожаре. Не спасся даже главнокомандующий земским войском, князь Иван Бельский – право же, поневоле пожалеешь, что ему не дали сбежать в Литву за семь лет до того. Возможно, окажись на месте Бельского более отважный и умелый полководец, – трагедии можно было бы и избежать. Все-таки крымский хан — отнюдь не Наполеон.

 

Проблема была в том, что и Наполеон — отнюдь не крымский хан. Московская крепость была построена в далекие времена, против совершенно иного противника, не имеющего ни многочисленной современной артиллерии, ни воинского умения тогдашней французской армии. И никак нельзя было быть полностью уверенным, что в Москве во время осады удалось бы избежать пожара по образцу 1571 года. Между прочим, дальнейшие события это и подтвердили. Русская армия вполне могла попасть в ту же ловушку, что и австрийцы восемью годами ранее – их лучшие войска, запертые Наполеоном в первоклассно укрепленном лагере, в конце концов вынуждены были сдаться. Кроме того, дальнейшие же события подтвердили, что в Москве не было ни съестных припасов для крупной армии, ни фуража для лошадей.

 

Кстати, прежде, чем идти дальше — поговорим немного о лошадях.

 

Кровь войны

 

В XX веке именно так – «кровью войны» – начали называть нефть. Потому что как бы ни были хороши и многочисленны танки и авиация – без высококачественного топлива они оказываются бесполезны. Не научились пока что истребители летать сами по себе, силою мысли – им бензин подавай, да не абы какой, а весьма, весьма высококачественный.

 

В те времена подобного рода «кровью войны» с уверенностью можно назвать фураж – то есть разнообразный корм для лошадей. Если русская крестьянская лошадка могла долгое время худо-бедно существовать на сене с соломой – то вот армейской лошади питание нужно непременно разнообразить зерном. Совершенно как с истребителем получается: дрянное топливо еще можно залить в какую-нибудь «Полуторку», и она все-таки поедет, а вот «стальной птице» топливо требуется непременно самое лучшее. Иначе «стальная птица» никуда не полетит. А плохо кормленная армейская лошадь, в свою очередь, не потащит с требуемой скоростью ни обоз, ни пушку, и уж тем более не помчит кавалериста.

 

Двумя мощными козырями, постоянно приносившими победу Наполеону, было массированное применение кавалерии и артиллерии. Иначе говоря – в самые тяжелые моменты битвы Наполеон мог сосредоточить где-нибудь на одном фланге 200-300 орудий разом. Это, конечно, оставляло без прикрытия артиллерией войска на других участках сражения – но зато позволяло нанести противнику решающий удар. Нельзя, как известно, быть сильным везде – зато можно стать ОЧЕНЬ сильным где-нибудь. Ну, а крупные кавалерийские соединения, равных которым до Наполеона в европейских армиях не существовало (времена Батыя давно прошли), либо добивали противника, либо наседали на отступающую армию, не давая ей оторваться от преследования.

 

К чему это описание? А к тому, что оба «последних довода Наполеона», аки земля на трех китах, покоились на лошадях. То есть – на их состоянии и высокой боеготовности. А значит – главная сила наполеоновской армии (как, впрочем, и любой армии того времени) очень, очень зависела от постоянного снабжения «топливом» – фуражом для лошадей.

 

Хорошо было французам воевать в богатой и сытой Европе, где у достаточно зажиточных фермеров можно было выгрести требуемый фураж в нужном количестве. А вот в достаточно бедной и очень уж протяженной России – совсем другое дело. Здесь и народа поменьше живет, и победнее он. И очень плохо тот народ понимает, когда говорящие на незнакомом языке люди в военной форме задарма выгребают до последнего запасы еды и фуража – так ведь и зиму можно не пережить, померев с семьей и скотиной от голода. Не помогли и напечатанные Наполеоном в огромном количестве фальшивые русские ассигнации: крестьяне, надо думать, в силу извечной русской «дикости» и «нецивилизованности», коварно не желали торговать с врагом.

 

Собственно, так и началось стихийное партизанское движение – вилы вам, товарищи шаромыжники, в брюхо, а не сено с зерном…

 

«Напрасно ждал Наполеон…»

 

Когда Кутузов уезжал из столицы России, которой тогда был Санкт-Петербург, он дал твердое и решительное обещание императору Александру I не допустить французов до Москвы. Иногда говорят, что обещание это было «военной хитростью» Кутузова, который, мол, на самом-то деле все премудро предвидел вплоть до бегства Наполеона после Березины. Не похоже, чтобы это было так. Вероятно, Кутузов и в самом деле собрался приложить все усилия, чтобы «похоронить супостата» где-нибудь вдали от московского Кремля. Но увы – «Великая армия» оказалась уж слишком многочисленна, а ее полководец – уж слишком хорош. И как бы ни настаивал цвет русской армии на том, что необходимо дать французам еще одну битву, Кутузов понимал: эта битва станет последней. Потому, оборвав совещание, русский полководец приказал отступать. «С потерею Москвы не потеряна Россия; главное – сохранить армию» – эти слова Кутузова оказались поистине пророческими. Решение оставить Москву в конечном счете привело к изгнанию захватчиков из России и гибели «Великой армии», предводимой непобедимым доселе Наполеоном.

 

Надо сказать, в этом решении было много своих недостатков. Из Москвы к тому времени успели вывезти «на всякий случай» часть архивов, церковного имущества (утвари, икон, облачений) – но оставалось еще весьма много ценных запасов, как на частных складах, так и на армейских. Что-то русская армия забрала с собой, что-то удалось уничтожить – и, тем не менее, никак нельзя сказать, что французам остались лишь «голые стены». Увы, когда приходится, спасая жизнь, бросать свой дом на поживу разбойникам – никак нельзя унести все действительно ценное.

 

Но бросая дома и имущество, русские люди спасали национальные святыни, наиболее чтимые иконы. Смоленскую икону Божией Матери, «Одигитрию», перед которой накануне Бородина молились войска Кутузова, увезли до конца войны в Ярославль. А Владимирская и Иверская иконы Божией Матери уже через две недели после ухода Наполеона вернулись в Москву — вместе с архиепископом Августином.

 

Самое, пожалуй, трагичное – судьба примерно двух тысяч раненых, которых тоже пришлось оставить в Москве. Дело было отнюдь не в том, что русские трусливо бросили своих товарищей – их попросту н е в о з м о ж н о было забрать. Тяжелораненый, которого везет телега со скоростью этак 4 км в час, с нашими дорожными загибами и ухабами, умрет гарантированно, без всяких шансов, крепко помучавшись перед смертью. Русским пришлось оставить их в Москве, на «попечении» захватчиков.

 

Как бы то ни было – все это было еще впереди. Пока же 14 сентября французская армия подошла к московским предместьям. Через некоторое время, убедившись, что русская армия защищать город не будет, Наполеон подошел к Камер-Коллежскому валу, границе Москвы того времени, и начал неторопливо расхаживать вдоль, ожидая делегации с ключами от города.

 

Так уж было тогда принято. Сдавшаяся крепость высылает делегацию из градоначальника, нескольких его приближенных, коменданта крепости, нескольких влиятельных в городе людей – и торжественно, на бархатной подушке, преподносит победителю золоченые ключи от города. Полководец, как легко догадаться, в этот момент делает внушительное лицо, втягивает брюшко, распрямляется во всю высоту и вообще представляет, как монументально он будет выглядеть на картине или в мраморе.

 

Наполеону вручали такие ключи от многих европейских столиц. Не устояли перед ним Вена, Берлин, Мадрид, Антверпен и прочие, лишь Лондон в этот список так и не попал. Да и крепости помельче, в конце концов, именно так и поступали. А вот Москва своих ключей предводителю «великой банды» так и не отдала. Мелочь, конечно, не более чем показанная в лицо фига – но мелочь примечательная.

 

Обошлось, впрочем, и без масштабной битвы за Москву. Да, столкновения французского авангарда, ведомого Мюратом, и русских под командованием Милорадовича были… но все обошлось «джентльменским соглашением», заключенным лично между этими двумя полководцами. Евгений Тарле пишет об этом так: «Милорадовичу, командовавшему авангардом, удалось добиться обещания Мюрата дать русским войскам спокойно пройти через город…»

 

Тарутинский маневр, или погоня за двумя зайцами

 

Именно Мюрат очень часто оказывался «на острие» французской армии, в ее авангарде. Его конница преследовала противника, не давая тому оторваться от войск Наполеона, передохнуть, поставить на ноги раненых, получить подкрепления. Именно этот бравый кавалерист вел преследование отступающей по Рязанской дороге русской армии.

 

Дальнейшее в энциклопедиях обозначается как Тарутинский маневр. Некогда Массена, один из французских генералов и наполеоновских маршалов говорил, что все свои победы обменял бы на одно отступление Суворова. Тогда Александр Васильевич с боем вывел своих чудо-богатырей из-под удара вчетверо более сильного противника.

 

Наверное, не имей Кутузов ранее никаких побед, и не одержи таковых в дальнейшем – он стал бы знаменит только за один этот маневр. Армия, вместе с ополченцами и просто примкнувшими к ней мирными жителями составлявшая более ста тысяч человек, свернула с Рязанской дороги, перешла к селу Тарутино – и выпала из французского внимания почти на месяц! Это помогло ей получить подкрепления, подлечить раненых, а также перекрыть Наполеону путь возможного отступления через южные русские губернии, не разоренные еще войной. То есть – через местности, где у крестьян еще были зерно и фураж, каковые «цивилизованным европейцам» можно было разграбить.

 

Мюрат же продолжал гнаться за «вторым зайцем» – двумя казачьими полками, продолжавшими отступление по Рязанской дороге. И три дня добросовестно пытался догнать русскую армию, которой там уже и не было вовсе. Как говорится – «ловите конский топот».

 

Повторимся – иногда исход войны решают не только генеральные сражения и победоносные отступления. Подобные маневры, позволяющие крайне успешно «убежать» от противника и «отдышаться», тоже частенько вносят большой вклад в общую победу.

 

Стоит добавить, что сам Кутузов вполне понимал значимость Тарутинского маневра, сравнивая его с Полтавской и Куликовской битвами: «Отныне имя его (села Тарутино) должно сиять в наших летописях наряду с Полтавою, и река Нара будет для нас так же знаменита, как и Непрядва, на берегах которой погибли бесчисленные полчища Мамая…»

 

Современники фельдмаршала были вполне с ним согласны. В 1834 году в Тарутине на средства, собранные крестьянами, был установлен монумент с надписью: «На сем месте российское воинство под предводительством фельдмаршала Кутузова, укрепясь, спасло Россию и Европу».

 

И еще один красочный штрих. Этот великолепный по замыслу манёвр Кутузов совершил в свой последний день рождения, когда ему исполнилось шестьдесят семь лет.

 

Наполеон в Москве. Город без горожан

 

Больше месяца, с 14-го сентября по 18-е октября, нашу столицу занимали оккупанты. Лишь 19-го октября французская армия ее оставила. Точнее, оставила она ее 20-го октября – потому что «великая банда» за сутки так и не смогла до конца выйти из столицы. Слишком уж разросся обоз французов за счет награбленного добра москвичей.

 

Впрочем, вящей точности ради стоит сказать, что как раз столицу-то нашей страны французам в ту войну занять не удалось. Русские блестяще ее защитили и отбросили противника. Да-да, так и было. Ведь столицей тогдашней России был Санкт-Петербург. Помните еще бравого генерала Витгенштейна и битву под Клястицами?

 

Как бы то ни было – 14-го сентября Наполеон вошел в Кремль, а его войска начали занимать квартиры в Москве. Большая часть населения города, как совершенно верно описывал Лев Толстой, из Москвы предпочла убраться куда подальше. Впрочем, лично мне совершенно не нравится мотивация, которую Лев Толстой приписывает при этом москвичам. Они, мол, бежали, ничегошеньки о французах не зная и не ведая, знали только, что при французах будет очень плохо, а уж откуда знали – не ведомо, право же. Думается, все было проще – о нравах и привычках «великой банды мародеров» было уже неплохо известно, и ничего хорошего для себя москвичи ожидать не могли. Унести бы ноги – и все дела.

 

Итак, Наполеон вошел в Кремль. Однако – ненадолго.

 

«Шумел, горел пожар московский…»

 

Да, уже 15-го сентября в Москве начались пожары, постепенно переросшие в один, большой и всеобъемлющий ПОЖАР. Этот пожар временно выгнал из столицы французов, Наполеон был вынужден покинуть Кремль и укрыться в Петровском путевом дворце. Пожар бушевал до 18-го сентября, уничтожив большую часть древней столицы и, в конце концов, угасший, видимо, по естественным причинам. Все, что могло гореть – сгорело… В этом пожаре погибла Москва, какой ее знали на протяжении многих поколений. Современная столица – это фактически новодел… Пожалуй, самой большой трагедией стоит считать даже не гибель старинной архитектуры, памятников культуры, старинных храмов, а судьбу уже упоминавшихся русских раненых. В столице ведь оставили даже не тех, кто не мог кое-как хромать самостоятельно – а тех, кто не мог бы просто перенести перевозку на телеге. То есть людей, которые по большей части самостоятельно даже подняться не смогли бы. Разумеется, французы не стали спасать пленных в дни московского пожара – ну как же, цивилизованные люди, им надо награбленное из огня вытащить, до всяких там больных недочеловеков никому нет дела…

 

Был ли пожар явлением, так сказать, рукотворным?

 

Его организатором часто называют московского градоначальника, графа Ростопчина. Однако так ли это – теперь трудно сказать со всей определенностью. Иногда граф весьма громко заявлял, что именно он-то и отдал приказ увезти из древней столицы все противопожарное оборудование и поджигать дома. Прямо-таки бил себя в грудь при этом: мол, это я столицу и спалил, дабы ворогу не досталась, и никто более. Но, случалось, заявлял и прямо противоположное – мол, ни сном, ни духом, как-то оно само. И даже выпустил специальную брошюру с подобными заявлениями.

 

Лично мне представляется, что Ростопчин все же «невиновен». Ведь только 12-го сентября ему довелось увидеться с Кутузовым, и, видимо, тогда же он узнал о намерении оставить Москву. До того губернатору об этом могли и не сообщать – и потому, что Кутузов никоим образом «шпаку гражданскому» подчинен не был, и из опасений утечки информации. Было дело: когда Наполеон прогуливался у столицы, ожидая выноса ключей, к нему очень быстро вышел некий молодой человек в шляпе (каковой вряд ли мог оказаться кем-нибудь, кроме шпиона) и сообщил, что ничего такого не будет. Мало ли подобных «людей в шляпах» могло быть в окружении Ростопчина?

 

В общем, по моему скромному мнению – не успел бы Ростопчин организовать столь всеобъемлющий пожар, даже если и имел такое намерение. Напомним, уже на следующий день, 13-го сентября, русская армия начала отступление, а 14-го Наполеон вошел в столицу.

 

Причины пожара представляются мне куда более прозаичными. Как говаривал один художественный писатель, «…наш брат солдат, попав во вражескую деревню, по детской резвости непременно что-нибудь да подпалит». Далеко не все жители из Москвы все же ушли – а в разномастной банде, именуемой «Великой армией», вполне хватало способных подпалить пятки хозяевам в процессе грабежа. Мол, не укрыли ли чего почтенные хозяева от дорогих гостей? Опять же, те бандиты, что поумней, по сию пору имеют обыкновение скрывать следы грабежей и насилия собственноручно устроенным пожаром. Да и просто, пущего веселья ради, подпалить что-нибудь этакое – вполне себе нормальное поведение солдата «великой банды», особенно после пятой кружки чего-нибудь алкогольного. Да и с русской стороны поджигатели вполне могли оказаться. Будучи, скажем, владельцем какого-нибудь магазинчика, имущество коего попросту невозможно вывезти – ты, читатель, так-таки не задумаешься о том, чтоб тот магазинчик подпалить? Чтобы шиш с маслом достался поганым ворам, а не нажитое кровью и потом…

 

Потому – ничего удивительного, что уже 15-го сентября, на следующий день после занятия Москвы французами, в городе возникло несколько пожаров. И совершенно не удивительно, что эти пожары в наконец слились в один всеобъемлющий – тогдашняя Москва была еще деревянной. Да и солдат Наполеона крайне сложно заподозрить в великом умении бороться с огнем – тут уж кто на что учился, знаете ли. Все могло бы обойтись, если бы жители бывшей и будущей столицы не бежали из нее столь массово – но ведь огонь легко перекидывался на соседние, в массе своей пустые уже дома. Тушить пожар было просто некому.

 

Наполеон в столице: пляски с бубном

 

Даже после пожара Наполеон поначалу вроде бы изъявлял намерения остаться в Москве на зимние квартиры. «Вроде бы» – потому что император вообще-то всегда был не чужд военных хитростей. Сообщать свои подлинные планы ни противнику, ни уж тем более окружению (среди которого всегда может найтись «молодой человек в шляпе», который таковые планы до противника донесет) Наполеон как-то склонен не был. А вот подкинуть противнику, учено выражаясь, дезинформацию, запутать его – на это французский император был настоящим мастером.

 

Как бы то ни было, вскоре выяснилось: значительных запасов продовольствия и фуража для коней в Москве нет. Или – УЖЕ нет, очень уж значителен был московский пожар. Население в основном разбежалось, а оставшееся решительно не желает снабжать французскую армию. Крестьяне окрестных деревень с французскими фуражирами, то есть добытчиками съестного и фуража, торговать (за фальшивые ассигнации, в изрядном количестве Наполеоном подготовленные к вторжению) не желают. Зато всегда готовы обменяться выстрелами – а то и вилами в брюхо попотчевать. Кроме того, «сезон охоты» на французских снабженцев открыли и партизаны, так сказать, профессиональные – небольшие отряды русских кавалеристов и казаков. Один из таких отрядов возглавлял знаменитый Денис Давыдов, воин и поэт.

 

В общем – никак не получалось получить достаточных для зимовки запасов. Потому император, как мне думается, идет еще на одну хитрость: предложение о мире. Этих предложений будет два (ранее еще одно было сделано в Витебске), и они весьма напоминают вышеупомянутые пляски с бубном.

 

Итак, Наполеон передает одно предложение о мире императору Александру I… через помещика Ивана Яковлева, который из Москвы, так уж вышло, сбежать не смог. То есть – просит этого самого помещика съездить себе в Питер, найти там императора Александра и передать ему: мол, не помириться ли нам, мой царственный собрат?

 

Знаете, ТАК дела не делаются. При желании заключить мир – к противнику посылается свой, облеченный доверием и полномочиями, посол, с вполне конкретным набором предложений. А не случайно отысканный на улице человек. Кто такой, в конце концов, этот Яковлев, даже если он до Питера доберется и даже если его примет император? А может, он просто проходимец какой, решивший поблистать в свете, как гоголевский «ревизор» Хлестаков?

 

Совсем другое дело – дезинформация. Для того, чтобы пустить слух о собственном желании мира, – этого, в общем, вполне хватит.

 

Третья «попытка заключить мир» вроде бы выглядит более правдоподобно. Маркиз Лористон, бывший посол Наполеона в России, отправляется в Тарутинский лагерь, к главнокомандующему Кутузову, с соответствующим предложением. Примечательно, что это происходит 4-го октября, а уже 18-го Наполеон отдаст формальный приказ об оставлении Москвы. Но ведь стотысячная армия не может просто взять и сорваться с места! Следовательно, это отступление готовилось заранее. За недельку, а то и за две. А маркиз Лористон… что ж, пусть русская армия думает, что Наполеон так и останется в Москве, дожидаясь какого-то результата мирных переговоров.

 

Кроме того, Кутузов – конечно, главнокомандующий, но вопросы заключения мира решает ни в коем случае не он. Это все-таки во власти только Александра I. По мнению автора (разумеется, насквозь субъективному), если бы Наполеон ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хотел в тот момент мира – маркиз Лористон поехал бы не в Тарутино, а в Санкт-Петербург. Не к фельдмаршалу Кутузову – а к императору Александру I.

 

Волк пытается выбраться с псарни

 

18-го октября русские предприняли небольшое наступление на Мюрата возле села Тарутина. Этот незначительный бой кончился победой русских – и дал понять Наполеону, что наша армия полностью оправилась от потерь Бородинского сражения. В этот же день Наполеон отдает приказ оставить Москву.

 

Евгений Тарле, один из лучших историков наполеоновских войн, пишет о намерении императора идти на Санкт-Петербург. Что ж, теоретически в этом нет ничего невозможного: Наполеон пока еще не потерпел ни одного поражения, пока еще располагает весьма значительной армией, может получить подкрепления из Смоленска и Полоцка, и раздавить небольшой корпус Витгенштейна. Петр Христианович, конечно, одолел Удино – но Наполеону он, увы, не соперник. А в Питере – столица, база русского флота, огромные запасы всего и вся, и, кстати, там же и император Александр I находится. Вот предложить мир лично ему, во взятой на копье столице – это по-наполеоновски.

 

Однако эти мечты, по мнению Тарле, Наполеон оставил, когда увидел собственную армию. Начав выходить из Москвы по широкой, вмещающей 8 возов, дороге, утром 19-го октября, наполеоновская банда… так и не смогла выйти из города до конца дня! Обоз армии, окончательно превратившейся в большую банду мародеров, разросся за счет награбленного. Идти с ТАКОЙ армией на Питер, имея в тылу Кутузова? А ведь русские уже готовы подраться – и бой под Тарутиным это показал.

 

И французский император, по мнению Тарле, резко поменял план кампании. Прямо там, у ворот Москвы, император изменил направление движения. Не разграбленная, вполне себе «хлебная» и «фуражная» Калуга стала его целью. А на пути к ней лежал маленький городок Малоярославец…