Списанные учебники

Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и Божьей воле
Стал разумен и велик.

Н. А. Н е к р а с о в

Моя мама работает библиотекарем в школе, которую я закончил в 2000-м году – полжизни назад.

Прохладным и дождливым летним днем я приехал в школу, чтобы помочь маме с подготовкой учебников к сентябрю: надо было спустить с верхних полок массу книг и такую же массу туда поставить, причём не как-нибудь, а в определённом порядке, – труд, надо сказать, гораздо более утомительный и кропотливый, чем это может показаться при взгляде на скромных размеров книгохранилище, – а маме уже под шестьдесят; этот труд стоит ей немалых сил, где-то, может, и здоровья. Каждый год я намереваюсь полностью снять с неё обязанности книжного грузчика, мечтаю, как буду на протяжении целой недели её послушным экскаватором, которым она будет управлять при помощи указательного пальца и простых команд; к нам будут заглядывать учителя, вспоминать, какой я был замечательный ученик, как хорошо играл на гитаре и пел, и говорить, какой же я молодец, что нахожу время помогать матери и родной школе; маме будет очень приятно, у неё поднимется настроение, я буду за неё счастлив… Но почему-то получается лишь совсем немного облегчить ей жизнь, заехав в школу один-два раза на час-другой. И этот год не стал исключением.

Чтобы иметь в книгохранилище хоть какое-нибудь место для манёвра, маме пришлось использовать для работы смежное помещение – небольшой зал для занятий танцевального кружка. Зайдя сперва в этот зал, наполненный пасмурным, и всё же каким-то совсем не унылым светом, я увидел, что некоторые книги лежат аккуратными подписанными стопками вдоль его стен, в то время как в самом центре стоит огромная, не менее двух, наверное, кубометров гора сложенных вразнобой учебников по всевозможным предметам с 5-го по 11-й класс. Были здесь книги как сильно потрёпанные, так и в хорошем состоянии; были, казалось, и вовсе ни разу не раскрытые. Я спросил маму, что это за книги.

— Списанные учебники, – ответила она. – На макулатуру.

Какое-то время я стоял над грудой книг, от которых теперь веяло печалью ненужности. Я брал некоторые из них в руки, машинально листал и пытался ответить на вопрос, почему они могли пойти на списание. Наверное, рассуждал я, дело в том, что каждый год на земле что-нибудь меняется: в политической географии меняется расцветка карты, события современной истории вынуждают год от года изменять отношение к событиям далёкого прошлого, в учебниках по биологии ежегодно требуется уделять чуть больше внимания альтернативным теориям зарождения жизни на Земле, физики то и дело открывают что-нибудь новенькое, что на пальцах не объяснишь, кофе стал среднего рода; модернизируются учебные программы, обновляются стандарты качества бумаги, меняются санитарные нормы, – и тысячи учебников, которые ещё недавно были образцово современными, становятся макулатурой.

Потом я почему-то вспомнил, что начиная класса с пятого я перестал воспринимать учебник как книгу: в моей персональной иерархии бумажной продукции он занял место где-то рядом с газетами и руководствами по эксплуатации, что прилагаются к бытовой технике. Думаю, это было связано с тем, что точно такие же учебники, как у меня, имелись и у всех моих одноклассников, а я ставил себя значительно выше остальных, и мне казалось, что для такого особенного человека как я должны существовать какие-то особые книги, которые я когда-нибудь непременно найду и прочту и сразу стану тем, кем суждено мне стать; а учебники – это так, скудное пропитание для средних умов. И я это пропитание с презрением отвергал вплоть до самого выпуска, что не помешало родной школе надеть на мою шею серебряную медаль.

Вообще, моё положение в школе было крайне противоречивым, я бы даже сказал – драматичным. С одной стороны, тот факт, что я являлся сыном одного из школьных сотрудников, обязывал меня быть на хорошем счету у преподавателей; с другой – страх прослыть «ботаником», «правильным мальчиком» побуждал демонстрировать глубоко наплевательское отношение к учёбе. Трудно сказать, каким был мой личный, независимый от этих нелепых влияний взгляд на школу, да и был ли он вообще: шальное брожение подростковой биохимии могло попросту не оставить в моём мозгу места для собственного мнения. Я хорошо помню лишь одно: школа была для меня тем местом, в которое надо ходить и которое надо закончить.

Мой взгляд остановился на слове «самоиндукция» в учебнике по физике за 10-й класс. Я вдруг живо вспомнил, как на одном из уроков это слово беззащитно вырвалось из уст нашей интеллигентной пожилой физички и растворилось в шуме безразличных, неуважительных голосов, среди которых был и мой голос. Я пробежал глазами параграф, посвящённый самоиндукции, – захотелось проверить, не всплывут ли в памяти какие-нибудь забытые знания. Нет, знания бесследно растаяли в бесноватом гаме голосов. И тогда я с особенной, давно утраченной ясностью увидел того себя, – и мне стало страшно от мысли, что моя жизнь, как и жизнь любого человека, могла оборваться в шестнадцать лет, на стадии полубессознательного существа, игрушки с пуговицами вместо глаз, находящейся в руках дремучих животных сил, и я мог бы так и не узнать, что такое быть тридцатидвухлетним трезвомыслящим человеком.

«Какое ужасное было время, – подумал я. – Слава Богу, что оно прошло, что оно никогда не вернётся».

Я бросил «физику» обратно на макулатурную гору и направился, наконец, к маме, которая уже давно переносила стопки учебников из книгохранилища в зал и обратно и даже не думала намекнуть мне на моё бездействие. Она вообще почти никогда не просила меня о помощи.

— Ну – показывай, мама, фронт работ, – засучил я рукава.

Сегодня предстояло иметь дело исключительно с учебниками для младшего звена. Надо было сформировать комплекты на каждый класс, достав недостающие книги сверху, а лишние убрав наверх.

Перед глазами у меня замелькала современная учебная литература для малявок: крупноформатная, яркая, в мягких обложках, уменьшающих долговечность, зато, наверное, способных серьёзно облегчить нагрузку на детские спины.

Раскрыл наугад учебник по предмету «окружающий мир» за 3-й класс.

«Кто в вашей семье зарабатывает деньги, мама или папа? Или, может быть, оба? Расскажи об их работе. На что ваша семья тратит заработанные деньги?»

Честно говоря, я думал, что «окружающий мир» – это что-то вроде нашего природоведения: грибы, ягоды, звери. Ну и ладно. Жизнь меняется, авторы учебников наверняка знают, что делают. Да и всё равно: от этих книжек веяло какой-то невинностью, а главное – важностью. Если в старших классах статус учебника опускается ниже статуса обычной книги, то в младших он, наоборот, несравненно выше. Для малыша учебник не просто книга, а магический атрибут, превращающий ничем не примечательного ребёнка в серьёзного, озабоченного человека – школьника. Мне было приятно носить учебники и думать о том, что для кого-то они представляют такую ценность.

В наш книжно-танцевальный зал заглянула, а потом и зашла довольно молодая учительница – из тех, что пришли в школу уже после моего выпуска. Я не был с ней знаком. Учительницу тоже заинтересовала гора учебников, и, как только она узнала от мамы об ожидающей их судьбе, она замерла над ними в задумчивости, как и я. Правда, мысли её, как оказалось, были другими, потому что, постояв, она попросила у мамы разрешения взять несколько книг себе. Мама, само собой, разрешила. Из их короткого разговора я понял, что учительница преподавала русский и литературу, поэтому меня немного удивило разнообразие выбранных ею учебников.

— Какая роскошная «география»! – говорила она и убирала «географию» под мышку. – А «физика» какая хорошая! Вообще не потрёпанная! – и «физика» отправлялась туда же. – «Биология» чудесная тоже! Какие иллюстрации! – Тут она ненадолго углубилась в чтение и с мечтательной грустью прочла: – Двенадцатиперстная кишка… Господи помилуй, я даже не знаю, для чего она нужна и где находится! Тоже мне учительница…

«Биология» присоединилась к «физике» и «географии».

Я напряг память, чтобы вспомнить о двенадцатиперстной кишке, а затем немного напряг и всё тело, чтобы эта кишка как-нибудь сама показала своё местоположение в моём животе. Это не дало результата. И тогда я вдруг почувствовал притяжение макулатурной горы, будто она стала маленьким месторождением магнитной руды. Дождавшись, когда учительница поблагодарила маму и ушла с целой кипой книг, я снова вернулся к ним и стал жадно их набирать. Я собирал их, как собирают ягоды: тянулся за «физикой», хранящей тайну самоиндукции, а уже примечал «биологию», готовую рассказать мне о назначении двенадцатиперстной кишки; да что там кишки – я вообще толком не знаю, где что находится у меня внутри, за исключением разве что сердца и печени, которые периодически о себе напоминают.

Сначала меня интересовали учебники только за 10-й и 11-й классы, но потом я перестал гнушаться и остальными; было что узнать и из учебников для 5-го класса.

Я не заметил, как набил книгами объёмистую картонную коробку.

— Что, соблазнила тебя мусорная курица? – беззлобно пошутила мама, продолжая носить в зал учебники для малышей.

— Есть такое дело, – признался я и сказал: – Знаешь, я просто подумал, что хорошо знать школьную программу достаточно, чтобы быть очень образованным человеком. Почему-то, когда учишься в школе, этого не понимаешь.

— В том-то и дело… – вздохнула мама.

Мне захотелось немного скрыть от неё, что все эти книги я набрал исключительно для себя. Я сказал:

— Лёвка ведь уже учится. Скоро и Федька пойдёт, и Серафима. Надо как-то освежить всё в памяти. Вдруг им будет что-то непонятно – а я возьму и объясню.

Мама заговорила о том, что надо, конечно, класть все свои силы на образование детей, что надо учить их учиться, учить работать. Я хотел спросить: «как?» – но не стал.

Потом я отвёз маму домой и поехал в деревню; я живу в недалёкой от города деревне, в собственном доме.

Проливной дождь не собирался стихать. «Дворники» катались по стеклу торопливо и непрерывно, как будто стремясь отмыть его до какой-то невиданной прежде чистоты. Моё настроение было похоже на свет в танцевальном зале школы.

Я быстро вылез из машины, пробежал под навес крыльца и не стал сразу заходить в дом: хотелось посмотреть из сухого места на свой участок, обливаемый дождём. Растения ритмично тряслись под ударами капель, похожие на живых существ, объединённых общим танцем. На бетонную отмостку дома обрушивались с крыши дома целые потоки воды. Я увидел под этим водопадом бесшумно шевелящуюся чёрную точку. Погибало какое-то насекомое. Может, пришло его время, а может, холодный и нескончаемый дождь обрывал раньше срока его маленькую жизнь.

Я почувствовал, как к моим глазам, не сжимая горла, не искажая лица, подошли слёзы.

«Какое светлое было время, – сказал я себе совершенно нечаянно. – Светлое и счастливое».

Действительно, это было счастливое время, но счастливое не тем счастьем, под которым понимается переполняющий душу восторг или благополучие на всех жизненных фронтах; это было счастье неограниченной возможности познания.

Я привык, что в моём окружении почти все отзываются о школьных годах с уничтожающей ненавистью: не умеющие заинтересовать своим предметом и психически повреждённые учителя, беспросветная, напитанная семейным неблагополучием атмосфера класса, действующие в нём не то звериные, не то зековские законы, палочная диктатура родителей и многое, многое другое. Я и сам привык говорить, что школа не дала мне ничего хорошего, и обвинять в этом, в зависимости от настроения, то бездарных чиновников сферы образования, то удушливые девяностые, а то и всю нашу страну с её «особенною статью»…

Но сейчас об этом не думалось, не могло думаться. В моей маленькой, страшно короткой жизни был отрывок светлого, счастливого времени, когда я имел право посвящать всего себя изучению прекрасного мира, который и простирается вокруг, и скрывается внутри человека. Несколько лет школа брела за мной, как странная попрошайка, которая вместо просьбы «подай» умоляет «возьми». А я не брал. Только и всего.

Скромная агония маленького существа закончилась. Было ясно, что уже не само оно шевелится, а струи воды шевелят его обезжизненное тельце.

Дождь не смолкал, и за его белой стеной я как будто снова увидел того себя, только другого – не побоявшегося прослыть «ботаником» и «домашним мальчиком», мечтающего проникнуть в тайны мироздания и прожить чистую, хорошую жизнь. Прекрасный мальчик! неужели ты есть? неужели я и теперь имею надежду встретиться с тобой?

Я постоял ещё немного на крыльце и зашёл в дом.

Дождь всё ещё идёт. Когда он кончится, я обязательно выйду на улицу, достану из багажника машины коробку со списанными учебниками и принесу их домой.