Татьяна Пилецкая: «Когда через 15 лет отец вернулся из ссылки, у меня уже была своя жизнь»

Отец знаменитой актрисы Татьяны Львовны Пилецкой («Разные судьбы», «Вербное воскресенье» и многие другие фильмы) Людвиг Львович Урлауб был репрессирован в 1942 году. В ссылке на Урале он провел 15 лет – за то, что по рождению был немцем. Журналу «Батя» актриса рассказала о своем отце и о том, как ей его не хватало.

 

Грустные праздники и счастливая встреча

 

3 июля 1941 года родители провожали меня в эвакуацию на Урал – я уезжала вместе с хореографическим училищем. Накануне, 2 июля, у меня был день рождения. Я сладкоежка и помню, что еще в поезде доедала какие-то конфеты и складывала в карманы фантики.

 

Тогда же эвакуировали Мариинский театр. Взрослых отправили в Пермь, в то время Молотов, а малышей за пятьдесят километров от него, в глухое село – Полазну… Восемнадцать девочек. Нас поселили в школу и вместо спальни выделили большой класс. Кроватей и матрасов не было, и нам приготовили топчаны и сенники (матрасы, набитые сухим сеном). Для нас, домашних детей, все это было невероятным, но условия для того момента вполне естественные. Шла война, все произошло довольно неожиданно и нас, вероятно, приняли, как могли.

 

Мой папа часто писал мне письма. Отец был инженером-химиком, работал на ленинградском фармацевтическом производстве «Фармакон». Вдруг в череде писем возник долгий перерыв. Уже началась Блокада Ленинграда и до нас доходили страшные новости. Я очень заволновалась. В такой тревоге за родных прошли месяцы, и настал ноябрь 1942 года.

 

Перед 7 ноября (годовщиной Октябрьской революции) педагоги сказали: «Вы все учитесь, учитесь, бедные детки! Мы вас повезем в Пермь на большой праздничный концерт!» Это было что-то вроде культпохода, развлечения. Мы сами в концерте не участвовали, хотя позже во время войны выступали – в госпиталях перед ранеными. В тот ноябрьский вечер мы были просто зрителями.

 

Кое-как собрались – никто не предполагал, что эта эвакуация затянется так надолго и много вещей с собой не брали, поизносились. Нас посадили на какой-то старинный пароходик и – шлеп-шлеп по воде – доставили в Пермь. Вечером был концерт, и он оказался грандиозным. Какие имена! Танцевали Наталья Дудинская, Татьяна Вечеслова, Галина Уланова, Константин Сергеев. Пели потрясающие артисты. По окончании нам сказали, что мы переночуем в общежитии у старших, а утром нас отправят домой.

 

Назавтра нас снова посадили на уже знакомый пароход. Шесть утра, туман, холодно. Мест не было и пришлось тесниться между чьим-то багажом, какими-то тюками. Хотелось спать, а приткнуться негде. На корме парохода я углядела свернутый канат, подумала, что там можно прилечь, и задремала. Вдруг меня тормошат девчонки:

 

– Татка, просыпайся, тут на пароходе твои знакомые из Ленинграда! – И начинают меня прихорашивать.

 

Я вскочила, бегу по проходу и вижу, навстречу идет …папа. Подтянутый, худощавый – всегда был таким.

 

Оказывается, он увидел девочек балетных – их же всегда по походке можно узнать. Спросил, не из хореографического ли они, не знают ли меня? А ему ответили, что я здесь, на пароходе! Судьба…

 

Первое, что папа мне сказал:

 

– Ты не волнуйся, мама очень изменилась!

 

А она была только после тифа. Мы пришли с отцом в каюту, там сидят мои тетя, двоюродная сестра и мама. Она увидела меня и ее первая фраза была:

 

– Таточка, у тебя хлебушка нет?!

 

«Они даже имени его не знали…»

 

Потом я узнала, как родители уезжали из Ленинграда. В трехдневный срок им предложили покинуть город.

 

Направление на выбор – Урал или Казахстан. Зная, что я на Урале, папа его и выбрал. За три дня надо им было распродать все имущество из трехкомнатной квартиры с потрясающей бабушкиной мебелью. Таврическая улица, дом 9, квартира 5а. Они сдали ее государству, но одну комнату семье все же оставили – она числилась за моим старшим братом Володей, который был на фронте и погиб в 20 лет. В нее мы и вернулись после войны.

 

Отца выслали из города лишь за то, что в его паспорте в графе «национальность» было указано «немец». Однако этого не объясняли, просто потребовали покинуть Ленинград.

 

В неизвестности и попытках понять¸ в чем дело – почему выслали, за что, была потрачена масса сил, нервов и денег на адвокатов. А сколько слез пролито… Почему маме сразу ничего не сказали? Она годами писала письма Молотову, Калинину и даже Сталину. И все время: «Отказ», «Отказ», «Отказ».

 

Лишь позднее выяснилось, что был общий приказ по стране – всех немцев выдворить. Да какой же он немец?! Давно обрусевший. Папа родился и вырос в России!

 

Урлаубы здесь с 1837 года. Два брата – Федор и Яков – приехали в Петербург, поступили в драматический кружок… Наша ветвь от Федора.

 

Спустя много лет я все-таки пошла в Большой дом (неофициальное название здания в Санкт-Петербурге, в котором в разное время располагались ОГПУ — НКВД-МГБ — ГУВД-КГБ — ФСБ – прим.ред.), чтобы познакомиться с делом отца. Это стало возможным благодаря мужу моей дочери, который имел отношение к органам госбезопасности. Он добился, чтобы мне дали пропуск и показали документы.

 

Женщина-лейтенант принесла мне дело, и на первом листе было написано «Леонид», зачеркнуто и ниже «Людвиг Урлауб». Они даже имени его толком не знали!

Краснотурьинский театр

 

Сначала родителей устроили в свободном «предбанничке» в деревянном особнячке, в который нас, учениц училища, к тому моменту переселили. Все девчонки бросились мне на помощь: натаскали туда сена, и на нем мои родители, тетя и ее дочь ночевали в день приезда.

 

Потом родители сняли какое-то жилье в Полазне, а отца отправили работать на стройку в Добрянку – село в 20 километрах. Всю неделю он был там, а на выходные приходил домой, чтобы нас повидать. Пешком.

 

Через месяц отца перевели на строительство в Краснотурьинск, намного дальше. Встречи стали реже. Я его навещала, приезжала несколько раз, когда уже снялась в кино. Его выслали, когда я была совсем ребенком, а приезжала к нему уже взрослой женщиной – вышла замуж, у меня родилась дочь.

 

Между тем отец организовал в Краснотурьинске драматический кружок. Как выяснилось, местный начальник зоны (сначала трудмобилизованных немцев селили на территории лагеря – прим.ред.) любил театр и разрешил небольшой «труппе» выходить из-за колючей проволоки для репетиций – в краснотурьинский дом культуры. Отец и сам участвовал в своих постановках. За долгие годы он поставил там двести спектаклей! А пробыл он в ссылке пятнадцать лет.

 

Приезжая к отцу в Краснотурьинск уже со своими картинами я также участвовала в выступлениях: показывала фрагменты из фильмов и танцевала — исполняла концертные балетные номера.

 

Увлечение театром помогло отцу пережить ссылку. Кроме того, вероятно, таким образом реализовывалась его творческая натура.

 

Из Краснотурьинска он присылал нам письма. В них помимо всего прочего были стихи и рисунки пером. По памяти он рисовал Ленинград – улицы, дома, памятники. Помню его письмо с рисунком памятника Петру I на коне — «Медным всадником».

 

Недавно мне пришло письмо из Краснотурьинска. Журналист местной газеты Александр Никишов в газете «Заря Урала» написал удивительную статью о кружке, которым руководил папа, разыскал людей, которые работали с ним, и записал их воспоминания. Читать их без слез невозможно. Нашлись и фото. На одном папа в костюме, в гриме стоит вместе с актерами.

 

А одна женщина прислала мне фотографию и письмо, где пишет: высылаю вам фото дома, в котором жил ваш папа, а это – окошечко его комнаты. Отцу действительно спустя время в Краснотурьинске дали комнату, и когда я приезжала к нему, останавливалась там. Я посмотрела на фото и вспомнила – и дом, и окно…

 

Людвиговна

 

Я убеждена, что артистизм, пластичность, музыкальность во мне – от моего папы. Он был очень талантливым человеком. Отлично рисовал, хорошо пел. У него был великолепный баритон – он исполнял романсы, в том числе на французском и на итальянском языках. В молодости театр был его хобби.

 

Однажды мы с ним шли мимо ленинградского «Ленкома», ныне театра «Балтийский дом», в котором я служу с 1964 года. Это огромное длинное здание, где когда-то был знаменитый Народный дом, после революции переименованный в Народный дом им. К. Либкнехта и Р. Люксембург. В 20-е годы прошлого века он стал называться Госнардом. Там располагались различные театральные объединения. В наше время там еще и Планетарий, Мюзик-холл и многое другое.

 

– Я здесь начинал! – сказал мне папа.

 

Оказывается, еще до войны он играл в одном из этих объединений и выступал в любительском театре как драматический актер… Удивительные пересечения судеб!

 

Я рада, что папа застал мои успехи. Был один интересный эпизод. Я уже начала работать в театре и в 1964 году играла Роксану в спектакле «Сирано де Бержерак». Моя знакомая пришла на него, а потом поделилась со мной впечатлениями:

 

– Я смотрела не на тебя, а на твоего папу, как он следил за действием, и как слезы катились у него из глаз.

 

Папа очень мной гордился. Я же до сих пор, выходя на сцену, всегда говорю про себя: «Папочка, помоги!»

 

От отца я унаследовала характер. Он был очень легким человеком, и если бы не характер, он не пережил бы того, что ему пришлось пережить.

 

Оптимизм. Никогда никаких ссор или плохого отношения к кому-либо. Всегда очень открытый, жизнерадостный. Одного взгляда на его фотографию достаточно, чтобы понять каким он был человеком.

 

Его тянуло к искусству, и не случайно. Большинство его предков были замечательными художниками. Картины Урлаубов хранятся в Третьяковской галерее, в Русском музее и музее Религии…

 

Папа не стал профессиональным художником или артистом, выбрав профессию инженера-химика. Почему это произошло – не знаю. Но он всегда находился в творческой среде. Свидетельством тому была его многолетняя дружба с известным художником – Кузьмой Сергеевичем Петровым-Водкиным.

 

Они познакомились в электричке, видимо, появились общие темы, и остались друзьями на всю жизнь. Дружили семьями, лето проводили на дачах, снимая их поблизости. Петров-Водкин стал моим крестным отцом, причем не только буквально – при крещении, но и определив мой выбор профессии.

 

Дело в том, что на даче мы часто устраивали «концерты». Мама аккомпанировала, папа пел, у Елены — дочери Кузьмы Сергеевича был хороший голос, я – танцевала.

 

Однажды посмотрев на мои танцы и прыжки, Кузьма Сергеевич подозвал моих родителей и сказал:

 

– А Татьяну-то надо отдать в балетное – вот как хорошо скачет!

 

Родители прислушались к совету и отвели меня в хореографическое училище.

 

Петров-Водкин был очень строгим человеком, никому не позволял присутствовать во время своей работы. Никому, кроме моего отца. На известной картине «Тревога» – спина моего папы. Там человек стоит, глядя в окно. Но папа, как я помню, позировал у открытого шкафа, в Детском Селе (название г.Пушкина, или Царского Села с 1918 по 1937 год – прим.ред.). Петровы-Водкины жили там в здании Лицея, и мы часто у них гостили. Кузьма Сергеевич написал и мой портрет – «Девочка с куклой, или Портрет Татули».

 

Еще одно из моих довоенных воспоминаний – рождественская елка. В то время их запрещали ставить в домах, но у нас она всегда появлялась под Новый год. Папа обязательно ее приносил и устанавливал. Громадную, под самый потолок. Наряжали ее все вместе – клеили бумажные гирлянды, мастерили игрушки.

 

Жили мы скромно. Папа один работал в семье – у мамы не было профессии, поэтому день зарплаты особенно ждали. Папа приносил домой лакомства – сардельки и халву. Раз в месяц у нас был такой пир.

 

Пока отец был в ссылке, мне пришла пора получать паспорт. В документах имя моего отца Лев Людвиг Эрих Мария. Мама порекомендовала мне поменять отчество с Людвиговна на Львовна. Я написала папе письмо и сообщила об этом, он не обиделся, все понял. Некоторые и сейчас называют меня Людвиговна. Мне приятно это слышать.

 

Без извинений

 

Папу выпустили только в 1957 году, когда отменили приказ. Он вернулся домой, но здесь все уже было по-другому: бабушка умерла еще во время блокады, брат погиб на фронте, мамы не стало после войны, а у меня уже своя семья, своя жизнь…

 

Никаких извинений отцу и нашей семье никто не приносил. После того, как был открыт и отменен приказ о высылке немцев, папа просто вернулся домой.

 

 

Квартиру, которую отобрали у нашей семьи, нам не вернули. На просьбу улучшить жилищные условия, нам предложили сдать государству нашу комнату, получить другую и вновь отказаться от нее, а вместо этого нам выделят двухкомнатную квартиру. Это произошло в 1958 году. В ней я живу до сих пор. Когда отца реабилитировали, я получила бумагу об этом, в 1998 году. Лист бумаги, несколько строк. Также оказалось, что мне …полагаются деньги, якобы за то, что в свое отсутствие – а я же была несовершеннолетней во время его ссылки — отец меня не содержал! Девять рублей пятьдесят копеек! Видимо эти деньги удерживали из его зарплаты в Краснотурьинске? Меня это так возмутило, что я просто взяла реабилитационный лист и ушла.

 

К огромному сожалению, у меня не было с папой задушевных бесед, которые могли бы быть, сложись наша жизнь иначе. Все моменты, когда он мог быть рядом, как-то направить, подсказать, были упущены. Период моего становления, профессионального и личностного прошел без него. Мы были далеко друг от друга.

 

Но каждый раз выходя на сцену, я вспоминаю о нем, о человеке с удивительным характером и талантом, капли которого перешли ко мне.