Три рассказа о папах и отсутствии музыкальных способностей

Три рассказа об обучении музыке, папах и о том, что музыкальные способности – не самое главное в жизни.

Александр Раскин. Как папа учился музыке

 

Когда папа был маленьким, ему покупали разные игрушки. Мячик. Лото. Кегли. Заводной автомобиль. И вдруг купили рояль. Да не игрушечный, а самый настоящий, большой, красивый, с черной блестящей крышкой. Рояль сразу занял половину комнаты. Папа спросил дедушку:

 

– Ты умеешь играть на рояле?

 

– Нет, не умею, — сказал дедушка.

 

Тогда папа спросил бабушку:

 

– А ты умеешь играть на рояле?

 

– Нет, — сказала бабушка, — не умею.

 

– Так кто же будет на нем играть? – спросил маленький папа.

 

Тогда дедушка и бабушка дружно сказали:

 

– Ты!

 

– Но я ведь тоже не умею,- сказал папа.

 

– Тебя будут учить музыке, — заявил дедушка.

 

А бабушка прибавила:

 

– Учительницу зовут Надежда Федоровна.

 

И тут папа понял, что он получил очень большой подарок. Никогда раньше не звали никаких учителей. Он всегда сам учился играть с новыми игрушками.

 

И вот пришла учительница музыки Надежда Федоровна. Это была тихая пожилая женщина. Она показала папе, как играют на рояле. Она стала учить его нотам. Папа выучил ноты. Их было семь: до, ре, ми, фа, соль, ля, си. Папа запомнил их очень быстро. Он сделал это так. Он взял карандаш и бумагу. Потом он сказал:

 

– До – воронье гнездо. — И он нарисовал дерево, на дереве гнездо, в гнезде птенцов, а рядом ворону. – Ре – собаки на дворе. — И он нарисовал двор, во дворе будку, а в будке собаку. Потом папа нарисовал: ми – лодка с людьми, фа – город Уфа, соль – соль, ля – дочка короля и си – в речке караси. Все это очень понравилось папе. Но скоро он понял, что научиться играть на рояле не так-то просто. Ему надоело по десять раз играть одно и то же, и вообще гораздо интереснее было читать, гулять и даже ничего не делать. Недели через две музыка так надоела папе, что он просто не мог смотреть на рояль. И Надежда Федоровна, которая сначала хвалила папу, теперь только качала головой.

 

– Неужели тебе неинтересно? – спрашивала она папу.

 

– Нет, – отвечал папа и каждый раз думал, что она рассердится и перестанет с ним заниматься. Но этого не случилось.

 

Бабушка и дедушка очень ругали маленького папу:

 

– Смотри, — говорили они, — какой чудесный рояль тебе купили. Учительница к тебе ходит… Неужели ты не хочешь учиться музыке? Как тебе не стыдно!

 

А дедушка даже сказал:

 

– Сейчас он не хочет учиться музыке. Потом он не пожелает учиться в школе. Потом он не захочет работать. Таких лентяев надо с детства приучать к труду! Ты у меня будешь играть на рояле!

 

И бабушка прибавила:

 

– Если бы меня в детстве учили играть на рояле, я бы только спасибо сказала.

 

Тогда маленький папа сказал:

 

– Большое спасибо, но учиться я больше не хочу.

 

И когда пришла Надежда Федоровна, папа исчез. Его искали в доме, его искали на улице. Целый час его нигде не могли найти. А ровно через час маленький папа сам вылез из-под кровати и сказал:

 

– До свидания, Надежда Федоровна.

 

Тогда дедушка сказал:

 

– Я его накажу!

 

А бабушка прибавила:

 

– А я накажу его отдельно! Тогда маленький папа сказал:

 

– Как хотите наказывайте, только не заставляйте играть на рояле.

 

И тут он заплакал. Ведь он был маленький. И ему очень не хотелось играть на рояле. И учительница музыки Надежда Федоровна сказала:

 

– Музыка должна доставлять людям удовольствие. Никто из моих учеников не прячется от меня под кровать. И ученицы тоже не прячутся. Если ребенку больше нравится целый час лежать под кроватью, значит, он не хочет учиться музыке. А если не хочет – не будем его заставлять. Когда он станет старше, может быть, он сам пожалеет об этом. До свидания! Я пойду к тем детям, которые не прячутся от меня под кровать.

 

И она ушла. И больше не приходила. Дедушка все-таки наказал маленького папу. Бабушка наказала его отдельно. И долго еще маленький папа сердито смотрел на большой рояль.

 

Когда маленький папа стал старше, он узнал, что у него нет музыкального слуха. Он ни одну песню не может до сих пор спеть правильно. И, конечно, он бы очень плохо играл на рояле.

 

Да, наверно, не всем детям надо учиться играть на рояле.

Ирина Пивоварова. Как меня учили музыке

 

Однажды мама пришла из гостей взволнованная. Она рассказала нам с папой, что дочка её подруги весь вечер играла на пианино. Замечательно играла! И польку играла, и песни со словами и без слов, и даже полонез Огинского.

 

— А полонез Огинского, — сказала мама, — это моя любимая вещь! И теперь я мечтаю, чтобы наша Люська тоже играла полонез Огинского!

 

У меня похолодело внутри. Я совсем не мечтала играть полонез Огинского!

 

Я о многом мечтала.

 

Я мечтала никогда в жизни не делать уроков.

 

Я мечтала научиться петь все песни на свете.

 

Я мечтала целыми днями есть мороженое.

 

Я мечтала лучше всех рисовать и стать художником.

 

Я мечтала быть красивой.

 

Я мечтала, чтобы у нас было пианино, как у Люськи. Но я совсем не мечтала на нём играть.

 

Ну, ещё на гитаре или на балалайке туда-сюда, но только не на пианино.

 

Но я знала, что маму не переспоришь.

 

Мама привела к нам какую-то старушку. Это оказалась учительница музыки. Она велела мне что-нибудь спеть. Я спела «Ах вы, сени, мои сени». Старушка сказала, что у меня исключительный слух.

 

Так начались мои мучения.

 

Только я выйду во двор, только мы начнём играть в лапту или в «штандр», как меня зовут: «Люся! Домой!» И я с нотной папкой тащусь к Марии Карловне.

 

Мария Карловна учила меня играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок».

 

Дома я занималась у соседки. Соседка была добрая. У неё был рояль. Когда я первый раз села за рояль разучивать «Как на тоненький ледок…», соседка села на стул и целый час слушала, как я разучиваю. Она сказала, что очень любит музыку.

 

В следующий раз она уже не сидела рядом, на стуле, а то входила в комнату, то выходила. Ну а потом, когда я приходила, она сразу брала сумку и уходила на рынок или в магазин.

 

А потом мне купили пианино.

 

Однажды к нам пришли гости. Мы пили чай. И вдруг мама сказала:

 

— А сейчас нам Люсенька что-нибудь сыграет на пианино.

 

Я поперхнулась чаем.

 

— Я ещё не научилась, — сказала я.

 

— Не хитри, Люська, — сказала мама. — Ты уже целых три месяца учишься.

 

И все гости стали просить — сыграй да сыграй.

 

Что было делать?

 

Я вылезла из-за стола и села за пианино. Я развернула ноты и стала по нотам играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок».

 

Я эту вещь играла очень долго. Я всё время забывала, где находятся ноты фа и ре, и везде их искала, и тыкала пальцем во все остальные ноты.

 

Когда я кончила играть, дядя Миша сказал:

 

— Молодец! Прямо Бетховен! — и захлопал в ладоши.

 

Я обрадовалась и говорю:

 

— А я ещё умею играть «На дороге жук, жук».

 

— Ну ладно, иди пить чай, — быстро сказала мама. Она была вся красная и сердитая.

 

А папа, наоборот, развеселился.

 

— Вот видишь? — сказал он маме. — Я же тебе говорил!.. А ты — полонез Огинского…

 

Больше меня к Марии Карловне не водили.

Александр Гиневский. «Маэстро, вы готовы?»

 

Толька потерял три рубля.

 

Мама велела ему купить в хозяйственном магазине пять лампочек по шестьдесят ватт. И рубль ещё должен был остаться. И вот – ни ламп, ни сдачи…

 

Мы сидели у меня на кухне, жевали соломку и обсуждали как могут потеряться три рубля. Вот, скажем, как монета может затеряться – это мы все себе хорошо представляем. Монета может укатиться, закатиться, провалиться. Хоть пятак, хоть рубль металлический. И даже юбилейный. А вот как «трёшка»? Ведь это всё-таки денежная бумажка. Мы решили, что «трёшка» может прилипнуть к чужой подмётке и уйти. Может прилепиться к прилавку и остаться. Может свернуться в трубочку, а потом ветром её затащит за какую-нибудь урну.

 

В конце концов решили мы ждать моего папу, чтобы посоветоваться как быть. Потому что Тольке без «трёшки» лучше домой не приходить.

 

И вот, пока мы с Борькой спорили может ли «трёшка» с полу залезть в урну, Толька смотрел в окно. Он молчал. Ведь он уже где только не искал свою «трёшку».

 

А Вадька ходил по кухне и ворчал:

 

– Потерялась и – потерялась. Сколько можно об этом говорить. Может, завтра кто-нибудь из нас «пятёрку» найдёт. Отдадим Тольке и всё будет хорошо. Даже два лишних рубля получится…

 

Вдруг он:

 

– Ля-ля-ля-ля! Го! Го! – прокашлялся в кулак и опять: – Тира-тира-тира! Туру-руру-руру! Ра-ра-ра! Конечно, – говорит, – плохо, что Толька потерял «трояк». Из-за этой потери мы все очень расстроенные. Так что давайте я вас немного отвлеку. Спою-ка я вам что-нибудь.

 

Дело в том, что Вадька уже восемь дней ходит в кружок пения. Говорит, что там в кружке из него вырастят солиста-вокалиста. Говорит, что там в кружке у него откопали и слух, и голос кой-какой. Понятное дело, можно откопать, если человек с утра до вечера мурлычет себе что-то под нос. Когда он узнал, что из него может получиться солист-вокалист, он перестал мурлыкать и стал во всё горло руруркать и рараракать.

 

– Ри-ра-ра-ра! – протарахтел Вадька. – Кажется я сегодня в голосе. – Ого-го-го!

 

Борька поморщился от Вадькиных звуков и сказал:

 

– Давай уж что-нибудь повеслее.

 

– Можно было бы спеть «Блоху» композитора Мусоргского, но это вам не понравится, – говорит солист-вокалист. – Ничего вы в ней не поймёте. – Вадька вдруг заорал: – «Жила-была Блоха – ха–ха–ха–ха!..»

 

Он так страшно и неожиданно захохотал, что Борька подпрыгнул на стуле, у меня причёска дыбом стала, а бедный Толька икать начал.

 

– Ты это… Ты уж какую-нибудь песню давай, – сказал Борька.

 

– Ну, песню, – скривился Вадька. – Арию бы… Жаль вот, ни одной не знаю от начала и до конца. Так, кусочки. Лучше я вам исполню романс.

 

– Валяй. Спой романс.

 

– И не «валяй», – обиделся Вадька, – и не «спой», а исполни.

 

Вадька просунул руку между пуговиц рубашки. Отставил одну ногу, топнул ею. Дёрнул головой. Хмуро на нас посмотрел. Мол, перед такими балбесами и растеряхами приходится сложнейшие романсы исполнять.

 

– Кхэ! Кха! – откашлялся и начал: – Выхожу-у оди-ин я на подмогу, сквозь туман та-ра-ра-ра блестит…

 

Мы с Борькой – ничего, спокойно слушаем. А у Тольки почему-то потекли слёзы по щекам. Стоит, хлюпает носом.

 

Вадька, как увидел, что Толька прослезился, так и уставился в его мокрое лицо. Поёт дальше. Здорово так. Голос его потащился куда-то высоко на гору и вдруг рухнул вниз, оборвался.

 

Он закашлялся. Говорит:

 

– Высоко взял. Надо на октаву ниже. Го-го-го! – вот так. Эх, кто бы мне сейчас камертоном ноту «ля» дал. Я бы подстроился.

 

Мне показалось, что щёлкнула дверь. Выхожу из кухни, смотрю: папа пришёл с работы. Стоит, уши руками зажал.

 

– Это кто там колотится, как козёл об ясли? – тихо спрашивает меня.

 

– Вадька, – говорю. – Он теперь серьёзно занимается пением.

 

– Во даёт! Ещё один Штоколов. От его вокала, того и гляди, цветы на подоконнике завянут. А по какому случаю сборище и этот концерт?

 

Я рассказал.

 

– Понятно, – сказал папа. – Позови-ка мне Тольку, а сам оставайся на кухне с ребятами. Ясно?

 

– Ясно.

 

Я вернулся на кухню.

 

Вадька исполнял романс. Борька смотрел ему в рот и слушал. Он так внимательно смотрел, будто считал у Вадьки зубы.

 

Я говорю Тольке шёпотом:

 

– Папа пришёл. Иди, он тебя зовёт.

 

Толька застеснялся, засопел, замахал рукой.

 

– Иди, – говорю ему и подталкиваю в спину.

 

Вадька перестал петь. Набросился на меня:

 

– Ты чего его выпроваживаешь? Он же слушает!

 

– Никуда я его не выпроваживаю. Сейчас придёт, – говорю.

 

Борька, было похоже, понял в чём дело.

 

– Ну что ты завёлся, Вадька? Спой-ка лучше ещё разок свой романс.

 

Вадька так и остался стоять с открытым ртом.

 

– Тебе нравится? – спрашивает.

 

Тут в кухню вошли папа и Толька. Совсем недавно Толька был такой несчастный, а тут стоит улыбается.

 

– Вадик, – сказал папа, – а ты не мог бы спеть ещё раз? Для меня.

 

– Для вас?.. – Вадька замялся. – У меня ещё плохо получается.

 

– Ну, пожалуйста… – папа достал из пакета соломку. Откусил кончик. – Внимание, – лицо у папы стало серьёзным. Он посмотрел на Вадьку. – Маэстро, вы готовы?

 

Вадька чуть покраснел. Но руку засунул между пуговиц рубашки ещё глубже. Отставил ногу, топнул и говорит:

 

– Готов.

 

– Попрошу с первого такта. И-и… – папа взмахнул дирижёрской палочкой из соломки.

 

– Выхожу-у оди-ин я на природу-у-у… – заголосил Вадька.

 

Папа постучал соломкой по чайнику.

 

– Стоп, стоп, стоп!.. Маэстро, про какую природу вы поёте? У поэта сказано: «Выхожу один я на дорогу…» На дорогу. Понятно?

 

Вадька кивнул.

 

– Начнём снова. И–и… – папа взмахнул соломкой.

 

– Выхожу один я на доро-огу-у. Сквозь туман та-ра-ра-ра-ра-ра…

 

– Стоп! Маэстро, у поэта, между прочим, сквозь туман кремнистый путь блестит, а не та-ра-ра-ра.

 

Вадька замолчал. Стал красный, как пожарная машина. Насупился.

 

– Я ещё не как следует выучил. А вообще, я домой пойду, – и направился к двери.

 

Папа нам говорит:

 

– Проводите его. Он сейчас очень расстроен и нуждается в дружеском сочувствии.

 

Догнали Вадьку. Спускаемся по лестнице. Он молчит.

 

– Никакой из меня вокалист не получится, – вздохнул наконец.

 

– Это почему же? – говорю. – Главное желание и способности.

 

– А ещё тренироваться надо всё время, – сказал Борька.

 

– Да какие способности, – махнул рукой Вадька. – Я ведь в хоре пою. И то только припевы. А Витька Кочерыжкин, солист наш, смеётся. Говорит: «Тебе, Вадька, медведь на ухо наступил».

 

– Да не слушай ты своего Кочерыжкина! Врёт он! Вспомни: ты когда запел, так у Тольки даже слёзы потекли от твоего пения. А ведь ему не до того было.

 

– Это он из-за трёшки.

 

– Может, и из-за трёшки, – говорит Толька. – Да и романс ты пел грустный. До сих пор не очень-то весело, хоть и трёшка нашлась.

 

– Как нашлась?! – остановился Вадька. – Пока я пел?

 

– Ну да.

 

– В кармане?

 

– Нет, на улице. У хозяйственного магазина, на ступеньке.

 

– Значит нашлась! – обрадовался Вадька. – Как же она нашлась – ничего не понимаю?!

 

– Вовкин папа нашёл. Он как раз мимо шёл. С автобуса. И увидел.

 

– Вот это здорово! – совсем повеселел Вадька.

 

– Конечно! – сказал Борька. – Теперь ему дома не влетит.

 

– Ещё бы! – говорю. – Теперь-то не за что.

 

И мы пошли в хозяйственный магазин. Купили лампочки и сложили их в Толькину сумку.

 

Вадька ещё раз проверил Толькины карманы. В самый надёжный – с пуговкой – он положил сдачу. Положил и пропел:

 

– Та-ра-ра, смотри не потеряй!..