Все лучшее — папе, или Кому достанется овсянка

Я никогда не страдал излишне выпирающей манией величия. Даже в собственной семье быть постоянно в центре внимания — это не про меня. Уготованную мне роль великого вождя, защитника угнетенных и третейского судьи стараюсь нести скромно, шибко не выделяясь. Однако давно заметил — есть во мне что-то выдающееся. Во-первых, очевиден тот факт, что на данный момент я единственный мужчина в доме, а во-вторых, гордое звание отца семейства все же ко многому обязывает. Особенно окружающих.

Вкуснотища с молочными пенками

«Папе» – выведено большими печатными буквами на клочке бумажки в клетку. Жирно, красной пастой – видимо, для пущего эффекта. Записка прямо в центре обеденного стола, выглядывает из-под большой фарфоровой тарелки. Не заметить невозможно. Ну, естественно, кому еще могла достаться единственная большая тарелка молочной овсяной каши? Жирненькой такой, с пенками.

«Все лучшее — папе!» Фото: Андрей Анохин

Уходя на работу, наша мама справедливо рассудила, что все лучшее – главе семейства. Побоялась, что дети не поделят, чего доброго передерутся из-за такой вкуснотищи.

Краем глаза смотрю на дочек. Обе смиренно, но как-то слишком по-деловому наливают в свои пустые тарелки обычное молоко, бросают туда печенье. У них своя каша, а в глазах вселенская тоска от царящей несправедливости. Сейчас еще сладким чаем с бабушкиными блинами все это дело придавят. Вечером опять будут жаловаться маме: «Папа снова все съел». И обратное не докажешь – моя овсянка реально последняя.

Меня, конечно, будут мучить угрызения совести, но стабильность в семье — понятие хрупкое, поэтому пусть ябедничают. Быстро выговорятся, успокоятся и забудут. Иногда кто-то длжен быть громоотводом.

За тарелку каши

Так получилось, что в последнее время мой рабочий день начинается ближе к обеду. Отличная возможность провести утро с пользой для укрепления семейных отношений. Раньше дети были предоставлены сами себе, но теперь рядом я, человек, который всему научит, всегда поймет и всех рассудит. Привыкаю к роли утренней няньки и дневального по роте. На мне утренний подъем, заправка постелей, совместный завтрак.

Вечером времени для обсуждения личных проблем и успехов немного — уроки. Зато утро – именно то что надо. По ходу дела выявляется истинное положение вещей и кто есть кто. По всем раскладам получается, что я все-таки главный. Хотя бы потому, что завтрак у меня отдельный, по спецменю.

Не сказать, что всегда любил овсяную кашу. В детстве, скорее, наоборот. Каждое утро начиналось с моих мучений и маминых наставлений: «Ты мужик, овсянка силу дает. Вырастешь большой и красивый». Я мужественно переносил все тяготы, давился и рвался быстрее в школу. Кто бы мог подумать, что с годами овсянка станет предметом особенных семейных привилегий.

Дочки грустно пережевывают свое разбухшее печенье, краем глаза поглядывают на блины. А я вспоминаю армию. Именно там я полюбил овсянку. Причина одна — там ее никогда не давали. Нет, кашей как таковой нас никто не обделял, но это была совершенно другая каша — без пенок и молока. Как-то, приехав в отпуск, даже попросил маму сварить овсянку. В школу больше не рвался, вкушал медленно и с удовольствием. В такие моменты хотелось продать все военные тайны. Мальчиша-Плохиша помните? Вот, нечто подобное.

Допрос с фотокамерой

— Может, овсянки? — подмигиваю дочкам. Вижу же, как им хочется, да и я не железный.

— Что ты?! — с искренним изумлением восклицают дети. – Видишь, что на бумажке написано? Маму слушаться надо!

Золото, а не дети. Я растроган. Чувствую, как набухает скупая отцовская слеза, хочется всех обнять, расцеловать и сказать слова благодарности.

«Все лучшее — папе!» Фото: Андрей Анохин

Достаю телефон, включаю камеру, навожу на утреннюю записку с трогательными печатными буквами. Весь мир должен знать, что я ем и какая заботливая у меня семья.

— В Инстаграм будешь выкладывать? – почему-то тревожно спрашивает старшая.

— В Фейсбук, — подтверждаю ее догадки. — Напишу маме большое спасибо!

События принимают стремительный и неожиданный оборот: записка моментально исчезает из поля зрения – я даже заметить не успел, кто ее схватили и куда спрятал.

В следующие пять минут мой разговор с детьми напоминает допрос военнопленных. Дочки сначала упрямо поджимают губы, но в итоге соглашаются на сотрудничество. В обмен на мое молчание готовы съесть эту несчастную кашу. Обещают поделить поровну и не подраться. Понимают, что я человек сентиментальный, а мамин гнев чреват повторением рациона. Овсянки много, можно хоть каждое утро варить. Пенки, так и быть, выловлю. Я здесь хоть и главный, но все же не тиран.

По ходу дела выясняется, что изначально тарелка была не одна большая, а две маленькие. Вон они, в раковине стоят, даже засохнуть не успели. Дочки думали, я поведусь на устрашающую красную учительскую пасту, да еще печатные жирные буквы. Не вышло. Передо мной большая тарелка с бабушкиными блинами. В детей теперь точно не влезет. И пусть потом жалуются, что папа все съел!

Ладно, шучу. Блинами обед придавят.