Старшая и младшая

Материал журнала «Семья и школа», № 1, январь 1984 г.

 

Жизнь идет, а дети бегут. Вперед – за новыми граммами и миллиметрами, новыми впечатлениями, звуками, словами!..

 

Возвращаясь даже из недолгой командировки, я вижу не просто в чем-то изменившуюся Веру, заметно иную Владу, но и новое в их взаимоотношениях. Если бы это писалось полтора года назад, я бы сказал, что появление младшей сестренки давило и угнетало старшую. Через полгода их отношения приняли характер затяжного конфликта, впрочем не исключавшего острого интереса друг к другу. Теперь, когда Вере три, а Владе полтора, они скучают друг без дружки, все чаще вспышки обоюдной нежности, хотя до гармонии еще далеко.

 

В одну реку нельзя войти дважды…

 

А в детскую душу?

 

А в две?

 

И все же, дочки, пора. Пишу о вас вместе, стараюсь понять и почувствовать, что вы одна другой. Пусть завтрашний день не обижается, что его события сюда не попадут…

— День, день! Вот и день! – Вера скачет по бабушкиному дивану. Мамы не было недели полторы, и дочка не знает, что за это время перестала быть единственной в семье и стала старшей. Вроде бы и не очень страдала Вера в те дни, но ходила как в воду опущенная. А теперь радуется и скачет. Вдруг останавливается, смотрит во все глаза.

 

— Ляла ам маму!

 

Мама продолжает кормить грудью младшую, «ля́лю ма́лику», «стекленку», а Вера кричит:

 

— Я сегодня большая! – Ей так хочется самоутвердиться в этих новых условиях (не все внимание, не вся любовь ей). – Я уже вот-вот подрасту!

 

Владушку эти возгласы никак не задевают. Она растет себе потихоньку: ест и спит, спит и ест…

 

Нас, взрослых, наверное, продолжали бы смешить и умилять монологи старше, не появись в доме младшая. Вряд ли мы заметили бы, какая у нас большая дочь Вера, если бы не напоминала поминутно об этом маленькая Влада.

 

Та еще нуждается в колыбельной, а эта держится за кроватку и поет. Мелодию не передашь, а текст, записанный по живому следу, таков:

 

Собачка утром встала,
Бегала, играла,
Потом пи-пи на горшочек
И спать легла.
Все люди спят,
Все собачки спят,
И ты спи…

 

Колыбельных у Веры несколько, но все они довольно однотипны:

 

А лошадка проснулась,
Покормилась
И пошла гулять…

 

Во второй половине своего первого года Влада, цепляясь руками за сетку, встает на колени в манеже и радостно трещит на весь дом:

 

— Тр-р-р!..

 

Старшей трудный звук «р» пока не дается, и она с восхищением внимает молодой, да ранней сестренке, а потом просится к ней.

 

Две дочечки в одном манеже, в одной кроватке – это ежедневное представление, на которое не наглядишься. Что они вытворяют! Кричат, барахтаются, тузят друг дружку! И с каждым месяцем все заметнее, что у Влады едва ли не ведущая партия в этом концерте.

 

— Мама, Владушка змеется! – радостно восклицает Вера, очевидно, сливая в одном слове и смех малышки, и то, как она змейкой извивается на простынке.

 

— Помыть надо Владу, — деловито замечает мама.

 

— А что она – замазурочка? – А, внезапно отвернувшись от сестры, словно забыв о ней: — Мама, иди ко мне на ручки!

 

— Но я же…

 

— Тогда возьми меня на ручки. Нет! Не Владку! Меня! Возьми-ии…

 

В те дни нам и открылся такой парадокс: старшая почти не влияет на младшую, во всяком случае в глаза это не бросается. А вот младшая явно возвращает Веру к младенческим слабостям: то вдруг соску попросит, то захочет в манеж, то на ручки… При этом ревниво следит за Владой: что та делает, что лепечет? И богатств свои, игрушки, камушки и прочие ценности жадно к себе прижимает:

 

— Не дам, не дам, не дам!

 

Хотя Владушке ничего этого и не нужно пока. На фоне нытья и капризного поведения старшей она выглядит уверенно – сама невозмутимость. Возможно, именно это больше всего раздражает Веру. Она относится к сестренке как в непокорной кукле, которая действует по собственной программе.

 

Вот они мирно играют в манеже. Вера толчком опрокидывает сестру. Та, быстрая, верткая, как тараканчик, тут же вскакивает.

 

— Я ее кладу, а она вставает, — жалуется старшая. Я пытаюсь забрать малышку. Бурный протест. – Отдай, отдай сейчас же, нехороший такой! Мы с ней играемся.

 

Ну, играйтесь. Подожду через пять минут: что-то уж очень тихо.

 

— Видишь, мы вместе пальчик сосем – и Владушка, и я…

 

Вижу, не слепой.

 

Постепенно прозреваю и в другом. Вера не признает ни меры, ни гармонии. Или подчинить, или подчиниться – никакой золотой середины и дружбы на равных.

 

Взамен сладостного пальчика даю им хлебушка. «Наш Хомка уже хлеб комка», — с гордостью заметила недавно прабабушка про Владу. Жуют с удовольствием.

 

Мир? Нет, сплошная чересполосица отношений.

 

То восторги и нежности:

 

— Владушка в доме громом гремит! Она кричит, как Бармалей! Я ей поправила штанишки, чтобы она не упала и не ударилась. – Обнимает маленькую. – Я ее никому не отдам!

 

То будничным голосом попросит:

 

— Папа, побей Владушку, чтобы она не плакала.

 

Но это еще полбеды. Беда, когда старшая действует кулаком. Наказать? Да ведь с позиции взрослой силы тут мало чего добьешься. Но не оставлять же обидчицу безнаказанной? И главное, вечная наша родительская боль: как проникнуть в «механизм» возникновения стычки, чтобы ее предотвратить?

 

Однажды Вера укусила маленькую за палец. Да больно, зубы отпечатались.

 

Ну что делать, отшлепать?

 

Бесполезно. В конечном счете – вредно. И, честно говоря, уж очень противно. Дочка твой шлепок через час забудет, а тебе он и весь день отравит, и потом еще не раз кольнет совесть.

 

Сделал вид, что «запер» драчунью в комнате. Закрыл дверь, придерживаю ногой.

 

— Пока не извинишься, не пущу.

 

Плачет, рвется к нам!

 

А извинилась только через полчаса. Ох, уж эти крутые меры… С другой стороны, обуздать характер нужно. Обуздать нужно, да сломать боязно…

 

Конфликты с детьми и между детьми хорошо учат. Многое тайное становится явным, порой очевидным. Поразмыслив, я, кажется, понял, что за черная кошка между ними время от времени пробегает.

 

Из-за того, что Вера перед младшей сестренкой пасует, во всем ей подражает, сложилась такая противоестественная ситуация: маленькая командует большой! Стоит Владе, скажем, потащить в рот бумагу, как Вера тотчас делает то же самое. Морщится, давится, но жует!

 

Это нормально?

 

Вот она и хочет вырваться из рабства, низложить своего идола, даже если свободу свою приходится отстаивать тумаком! Тут и не на такие крайности пойдешь, чтобы вызволить себя из плена.

 

Есть тут и наша, родительская вина. Опекая младшую, защищая ее от наскоков превосходящей в физической силе соперницы, мы забыли о переживаниях и, возможно, страданиях этой самой соперницы-подружки. Уж очень мы однообразны! «Не тронь», «отойди», «не смей»…

 

Тронь! Подойди! Смей!

 

Только тронь нежно – вон у тебя какой кулачище! Только подойди тихонько, ты же у нас по-настоящему большая, на цыпочках умеешь ходить, не то что Влада! Ты у нас, Вера, разумная, толковая, умелая…

Словом, поддержали, помогли на трудном повороте. Авторитет родительского слова пока еще непоколебим.

 

Отношения сестренок выровнялись. Впрочем, это не то. Как раз ровности и гладкости Вера не признает. Уж если любовь, то обожание.

 

Влада погладила Веру по руке.

 

— Она меня жалеет! – восторженно кричит старшая.

 

И сама гладит Владу.

 

— Любишь сестру? – спрашиваю.

 

— Как же ее не любить, она ведь такая маленькая!

 

Вера купается в роли старшей сестры и защитницы. Если мама замешкалась на кухне и не бежит сразу на первый же крик Влады, старшая, кипя благородным негодованием, горько упрекает:

 

— Мама, тебя же маленький малышик зовет, она же плачет!

 

Именно в тот период она далее ей ласковое и странное прозвище – Пополю́ська.

 

— Почему Попольюска? – не раз допытывался я.

 

Она еще не умела объяснить. И узнал совершенно случайно (жена, посмеиваясь над моей недогадливостью, призналась потом, что поняла это граздо раньше).

 

Обычно Вера засыпает долго, ворочается и непрерывно что-то бормочет. Прислушавшись, я различил переиначенные строки из «Мухи-Цокотухи», которой мы зачитывались:

 

— Владка по полю пошла, Владка денюжку нашла…

 

Теперь уж было нетрудно сообразить, что та, которая ходит «по полю», и есть Пополюська. Так просто…

 

— Ну-ну, Пополюська! – Вера стоит в кроватке и грозит пальчиком. – Ты почему не спишь?

 

— А сама? – укоризненно бросает мама.

 

— Я не сплю, потому что ругаю Владу, что на не спит…

 

Опять эти муки «тихого часа»! А кто придумал? Родители. И Вера, переворачиваясь с боку на бок, упивается сладостными грезами, стараясь чтобы до нас долетели ее слова:

 

— Вот мы с Владой найдем себе мачеху и плохого папу!..

 

Пусть это «мы с Владой» направлено против нас, но оно есть. Значит, есть чему радоваться.

 

После сна Вера лезет под кровать и кричит оттуда:

 

— Владушка, давай сюда. Тут Мишка и Барбос беспорядок наводят. – И, затащив сестренку в уютный уголок, щедро предлагает: — Давай тут жить-поживать и добра наживать?

 

Та отвечает радостными междометиями.

 

— А ну вылезайте, — прошу я, без особой надежды на успех. – Там же пыль.

 

Тут уж они проявляют мгновенную солидарность, забиваются в самый дальний уголок, тесно прижимаются друг к дружке. Я изображаю возмущение, наклоняюсь и смотрю в их непреклонные лица.

 

Какие разные лица… Какие разные люди… И какое счастье, что они так непохожи – и внешне, и внутренне! Вера осторожная, боязливая. Ходить начала только в год. Влада быстрая, колени в ссадинах, лоб в шишках. Кажется, что она живет под девизом: «Раньше бегать, чем ходить!» Расплата за шустрость ее не останавливает: упадет, поплачет – и снова бежать. Даже Вера признает: «Влада у нас упрямка». Та – типичная «сова», ночью никак не заснет, утром не добудишься. Эта – «жаворонок», спозаранку весь дом на ноги поднимет. Основной жест у Веры – грозящий и поучающий палец, у Влады – поднятая рука, сжатая в кулачок (впрочем, больше для обороны, чем для нападения). Та ноет и вопит за полчала до того, как лекарство глотать. Эта глотнет, чуть покривится и старается сразу улыбнуться. Вот родные сестры, а даже комариные укусы переносят по-разному: та вся в красных бугорках и точках, а этой хоть бы что.

 

— Будете вылезать? – грозно спрашиваю я, распрямляясь.

 

— Нет! – бесстрашно пищит Вера.

 

— А я не только тебя спрашиваю.

 

— Так разве Владушка скажет? – От удивления Вера покидает убежище и смотрит на меня с недоумением. – Она еще и разговаривать по-человечески не умеет.

 

— Эй, кто там в уголке сидит! Ты можешь ответить по-человечески: да или нет?

 

— Не-ет, — нежно и протяжно доносится из-под кровати.

 

Ясный человеческий ответ.

 

Пройдет еще месяц-другой, и мы услышим первые Владушкины фразы: «Дай бе́ба («Дай хлеба!)» и «Где мама?» Так мало слов, но все о главном – о хлебе, о маме. Трехсложные слова пока ей не даются, а то, мне кажется, она бы произнесла «телефон».

 

Стоит мне зазеваться и забыть, что, покидая кабинет, надо непременно отодвинуть кресло от письменного стола, как она уже тут как тут. По сиденью, подлокотнику, спинке кресла вскарабкивается на стол и сразу хватает трубку! Повертит, положит рядом. Теперь можно и телефонный справочник полистать. А если я медлю с возвращением, то она и до перекидного календаря доберется, причем обращается с ним, как с отрывным: полетели листки по всей комнате…

 

Вера считает своим долгом вести постоянный репортаж о жизни и деятельнсоти младшей сестренки. К сожалению, донесения тут опасно соседствуют с доносами.

 

— А Владка телефон трогает! – сообщает старшая на весь дом, и в тоне ее оттенки восхищения и зависти.

 

— А доносчику первый кнут! – обрывая я и кидаюсь в кабинет спасать уцелевшее. Что за комиссия, Создатель, быть этих девочек отцом?!

 

Увы, они ненадолго угомонятся.

 

— Что ж вы, дочечки, совсем не помогаете мне? – жалуется вечером мама. – Горшок сломали, а кто будет чинить?

 

— Мама, — утешает Вера, — но это же был не горшок, а телевизор!..

 

— Вот у нас какая маленькая девочка! – кричу я и подбрасываю Владушку к потолку.

 

— Я люблю эту маленькую девочку! – вторит мне старшая.

 

— Бери малышку за ту руку, а я за эту, — предлагаю Вере. – Пойдем гулять.

 

— Нет! – все восторги разом улетучились, рядом слезы и обида. – Хочу Владку. Всю-всю! Моя Пополюська!

 

— Зачем ты ее так тискаешь, ведь задушишь. Она же маленькая!

 

— Она маленькая?! – Возмущение осушает слезы. – Нет, Влада большая девочка, у нее много зубов.

 

Они прыгают, кувыркаются и бесятся на моем диване, а мне вспоминается недавний разговор с молодой мамой. «Второй ребенок? – с ужасом говорила она. – Нет и нет! Я выросла одна в семье и хочу такого же счастливого детства своему Коле. Пусть братается со щенком, если ему общения не хватает…»

 

Наши дети нас не выбирают. Но разве не от нас зависит окружение, в котором предстоит им расти? При появлении брата (сестры) малыш испытывает ревность, заброшенность, одиночество? Да, в какой-то момент и в какой-то мере это так. Но пусть краткое и кажущееся одиночество сейчас, чем подлинное и долгое – всю жизнь потом. Да, материальные трудности неизбежны. И двадцать пять квадратных метров на такую семью, как наша, не роскошь. Но заводить собаку вместо второго ребенка…

 

Днем Вера проснулась раньше, чем Влада, и мы говорим шепотом.

 

— Пойдем к тебе в кабинет, — просит она, — там тихонько попрыгаем?

 

— А пока ты спала, тетя Галя приходила, книгу сказок в подарок принесла…

 

— Владке не дадим! – громко говорит Вера и окончательно просыпается.