Судьба моего отца

…Дедушка мало рассказывал о войне своим детям – он не мог удержать слез, вспоминая о суровых днях. Только старшему сыну Ивану он поведал несколько эпизодов из тяжкой солдатской жизни. Дядя написал об отце воспоминания. Он назвал свои записи «Судьба человека». И действительно – Человека, не солдата, не генерала, а простого крестьянина, любившего свою землю, и полившего ее кровью и соленым потом.

Мой дед, Михаил Варфоломеев, был крестьянином, уроженцем казачьего села Русская Буйловка. Маленький домишко в две комнатушки, пятеро детей. Мы, внуки, дедушку почти не помним. Хотя он любил нас без памяти. Наша семья приезжала к нем в Воронежскую область из далекой Украины, и для меня наступала вольница – дед Миша позволял непоседливой внучке все. Колючие щеки да грубый шрам через лицо – вот и все, что помнится мне о тех временах, когда я малышкой сидела на дедовских руках.

…Иду по родной улице и получаю плевок в лицо — на бетонной стене распластался огромный паук, черный гитлеровский крест. Что слышал нарисовавший его паренек о тех страшных днях? Я знаю, мои дети и мои будущие внуки никогда не замарают родные стены свастикой. Мы любим свою Родину – и Россию, и Украину – их две у нашей семьи. И умение горячо любить Отчизну нам досталось от деда.

Наталья Грибанская, Украина.

 

Когда-то давно, еще подростком, я увидел фильм «Судьба человека» по произведению нашего земляка М.А. Шолохова.

 

Этот фильм поразил меня дважды: после первого просмотра, а второй – после того, как я узнал о военной трагической судьбе дорогого мне человека – моего отца Варфоломеева Михаила Алексеевича и уже специально, вторично посмотрел эту картину.

 

Отец родился 7 ноября 1915 года в селе Русская Буйловка Павловского района Воронежской области и умер там же 30 ноября 1978 года; это совсем мало для человека со спокойной жизнью и благосклонной судьбой и довольно «много» для отца, прошедшего такие огонь, воду и медные трубы в военное лихолетье, что таких испытаний как физических, так и нравственных, моральных хватило бы с лихвой на добрый десяток крепких русских мужиков.

 

Чтобы понять трагизм военных лет для отца, я, старший его сын, хочу рассказать совсем коротко о его довоенной, военной, а потом и послевоенной жизни. То, о чем я хочу поведать вам, мне стало известно от отца и моей мамы, от родственников, друзей и соседей.

 

I. До войны

 

Он рос подвижным, любознательным, ну и конечно, шаловливым пацаном. Как-то в августе в возрасте 5-6 лет он умудрился спустить по крутому склону огорода к речке целый воз тыквы. Вырезая перочинным ножом глаза, нос и рот на тыкве, он легким толчком отправлял уже «одушевленную» овощную «личность» вниз к речке, и ему было весело смотреть на потешную скачку освобожденных от родных корней тыкв. И только запоздалое вмешательство родителей решительно остановило великое переселение огородных жителей на новое место. В этот раз не обошлось без крепкого массажа нижней части тела, а также личного участия в транспортировке искалеченных овощей в обратном направлении.

 

Мой папа учился в школе совсем немного – всего одну зиму, а весной 1923 года он начал работать сперва в личном хозяйстве своих родителей, моих деда Алексея и бабушки Александры, а после организации колхоза трудился там с перерывом на войну до самой своей смерти. Родители в школу его больше не пустили, рассудив, что пользы своей семье, в которой было кроме него еще четверо, он больше принесет работая, нежели учась в школе. А вот его младший брат Иван окончил 7 классов, что по тем временам считалось довольно высоким образованием.

 

Несмотря на всего лишь полугодовое образование, отец читал, писал, имел очень острый и логический ум, грамотно судил о политике, и все, кто с ним общался, зачастую не подозревали, что перед ними малограмотный человек.

 

С ним было интересно разговаривать на любые темы, он так живо и тактично поддерживал собеседники в разговоре, что хотелось раскрыть перед ним свою душу.

 

За свою длинную (с 7,5 лет) трудовую жизнь он столько передела крестьянской работы, что даже не верится в способность сделать столько дел одним, хоть и сильным мужчиной. Он пахал и сеял, косил траву и убирал сено, метал стога, пас скотину, рубил лес, строил дома, ухаживал за лошадьми. И все это без отпусков и практически без выходных, почти даром, за одни трудодни, обойденный трудовыми наградами и вниманием власти к нуждам его семьи.

 

Женился папа в 1938 году, а весной 1939-го у них с мамой появился долгожданный первенец – сын Вася, любимец молодых родителей – Михаила и Агафьи, их будущая надежда и опора.

 

Срочную службу отец не служил: в то время молодых колхозников призывали на военные сборы на 1-2 месяца между посевной и уборочной страдой ежегодно при достижении ими призывного возраста. Нужно было кормить страну и армию, помня о недавнем голоде и думая о будущей неизбежной большой войне.

 

Отец рассказывал мне такой вот случай. Однажды на сборах их полк подняли по тревоге в 4:00 утра (это было в июле 1940 года). Весь личный состав накормили в столовой соленой рыбой с кашей, выдали по фляжке воды, скатки, винтовки, подсумки, саперные лопаты, по две гранаты, вещмешки с необходимым для любого солдата скарбом и сделали для полка 70-километровый марш-бросок с полной выкладкой. А нужно сказать, что макушка лета в Воронежской области зачастую напоминает какую-нибудь южно-африканскую страну по ярости солнца, отсутствию прохлады и дождей.

 

Пока было утро, терпеть жажду еще было можно. Но когда солнце взгромоздилось высоко над горизонтом, тут многие наши солдаты быстро освободили свои фляжки от воды и через совсем малое время жажда их доконала окончательно. После полудня и короткого 10-минутного привала полк повернул домой, но почему-то его повели другой дорогой и, за 30 километров до казарм при температуре воздуха +35° в тени путь полку преградило небольшое заросшее травой и тиной озерцо. Офицеры, поняв свою ошибку, попытались не допустить солдат к водоему, но это было уже невозможно, несмотря на стрельбу в воздух из пистолетов и крики о жутком наказании, которое ждет неслухов. Лавина бойцов смахнула с пути офицеров, влетела в озеро, и началось водопитие, великое водопитие этого мутного коктейля из грязи, водорослей и мелкой живности! Не поддалась панике небольшая группа солдат численностью около 450-500 человек. Это были в основном сельские парни, которые умели владеть собой, которые не израсходовали до конца воду из своих фляжек и которые эту воду даже не пили, а полоскали ею пересохшее горло и рот.

 

Итог этого марш-броска печален: трое суток на подводах обессиленных и отравленных людей возили в расположение полка, где все казармы были на некоторое время превращены в лазареты. А эти стойкие люди, будущие победители и жертвы Великой Отечественной войны, эта полутысячная группа солдат, в которой был и отец, перевезли, перенесли, оказали первую помощь нескольким тысячам беспомощных больных товарищей. Показательный случай! Терпение, способность к тяжелому труду, преодолению любых трудностей в течение долгого времени спасала во многих трагических ситуациях как в мирное, так и в военное время.

 

II. Война

 

И наступил июнь рокового, трагического 1941 года.

 

22 июня 1941 года объявление правительства СССР о нападении фашистской Германии на нашу Родину было шоком для народа, но шоком ожидаемым. Хотя наша пропаганда давно уверяла, что немцы, связанные договором о ненападении между СССР и Германией, не посмеют напасть на нашу страну, но провокации на западной границе, сама предгрозовая атмосфера, ощущаемая на генетическом уровне, говорили как раз об обратном. Войну ждали, ее смертельное дыхание ощущали, пожалуй, все, кто хоть немного умел анализировать и предвидеть. На Россию с давних времен военная беда чаще всего приходила с западных рубежей.

 

В первые же дни войны повестки о мобилизации начали получать молодые мужики нашего села, и плач матерей, жен, сестер стал постоянным спутником проводов на войну, с которой очень многим будет не суждено вернуться.

 

Отец уверял маму, что его на войну не возьмут, так как он нужен в колхозе как кормилец армии и еще потому, что у них двухгодовалый ребенок, но мама этому не верила и постоянно была в слезах.

 

Также было и 28 июня, когда отцу в сельсовете вручили повестку о призыве в действующую армию. Он свернул повестку пополам, скрутил ее в тонкую трубочку и вложил между указательным и средним пальцами правой руки. Дома он снова уверял маму, что его на войну не возьмут, жестикулируя рукой с повесткой, но кто-то из присутствующих рядом односельчан показал маме знаками, где спрятана повестка, и горький обман был раскрыт. Слезы, рыдания мамы, естественно, не смогли ничего изменить, и в этот же день отец вместе с другими призывниками был отправлен на сборный пункт в село Подгорное. Не знал и не мог даже предположить он, что разлука с женой и сыном, своими родным селом продлится долгие пять с половиной лет. Не знал о том, что он, простой деревенский мужик, не по своей воле побывает во многих странах Европы, посетит Америку и вернется домой в декабре 1946 года, совершив кругосветное путешествие. Не мог он увидеть даже в страшном сне, что его первенец Вася умрет от дизентерии в октябре 1941 года, почти в тот же день, когда он, его отец, в своем последнем бою под Брянском будет ранен и попадет в фашистский плен.

 

Как мама не сошла с ума от страшного горя, потеряв сыночка и получив через месяц извещение о том, что ее муж, рядовой войны Михаил, пропал без вести, осталось загадкой до сих пор.

 

Плен – это страшное состояние солдата, еще недавно способного защищать Родину, своих родных и самого себя с оружием в руках. Плен – это еще и жуткое унижение человека, который не сможет этим же ответить своим мучителям, это постоянный голод, холод, нечеловеческий труд, неизвестность и, по сути, потеря личности.

 

Я не буду говорить, в какой армии воевал отец, где конкретно он попал в плен, я не знаю, да и отец не знал, какая фашистская сила шла на него, но я хорошо знаю, как вел себя папа в плену, как он вынес эти нечеловеческие условия и не озлобился на весь мир. Я хорошо знаю, каким человеком он был после войны: добрым, веселым, работящим, хорошим мужем и прекрасным отцом.

 

Первый лагерь для военнопленных, куда попал отец, находился на территории Белоруссии, недалеко от места, где он был взят в плен. Лагерь силами пленных был наспех огорожен колючей проволокой, но никаких бараков не строили из-за временного пребывания пленных на его территории. Первое время немцы не особо усердно охраняли пленных, позволяли местным жителям приносить еду и перебрасывать ее через колючую проволоку и, что самое удивительно – они даже отпускали некоторых пленных на волю. Происходило это так: приходили местные женщины, находили своих мужей или родственников, просили администрацию лагеря отпустить их, и она отпускала, взяв слово с пленного о том, что он не будет воевать против Рейха. Иногда некоторые пленные договаривались с женщинами об их фиктивном родстве и покидали лагерь, чтобы отсидеться или перебраться через линию фронта, которая стремительно уходила на восток.

 

Пленные одеты били плохо, в основном в гимнастерках, так как в разгаре боя шинели и телогрейки сбрасывались и потом оставались на поле боя без хозяев. Они мерзли (был октябрь месяц), сбивались в кучу, чтобы согреться ночью, днем бегали, прыгали или устраивались по двое-трое под одной шинелью.

 

В конце октября около лагеря были убиты несколько немцев, и режим содержания резко изменился: местных жителей с продуктами к ограде не подпускали, отгоняя их выстрелами, пленных уже никуда не отпускали с родственницами, появились дубинки, из числа пленных нашлись надсмотрщики.

 

Отец рассказывал, что на территории лагеря находился армейский вещевой склад с обмундированием для снабжения частей Красной Армии. Этот склад охраняли всего два часовых, поэтому дружок отца из Москвы, тоже Миша, уговорил его и еще несколько человек добыть из склада теплые вещи. Он и отец ночью сумели забраться на чердак, а оттуда потом в склад и, взяв несколько тюков с шинелями, сбросили их вниз ожидавшим товарищам. Пока они уходили с чердака, шинели растворились в темноте, их просто расхватали замерзшие люди, так что двум приятелям просто ничего не досталось. А наутро немцы обнаружили «кражу», построили всех пленных, вывели из строя всех, на ком были новые шинели и тут же их расстреляли, предварительно приказав снять «краденное».

 

В ноябре их перебросили в лагерь на территорию Западной Белоруссии, почти на границе с Польшей, недалеко от Бреста. Там были бараки, им выдали ношеное обмундирование армий нескольких покоренных государств. Баланду варили им в больших котлах походных кухонь, там же, около кухни, пищу раздавали в посуду: чашки, котелки, консервные банки, детские ведерки – во все, что пленные смогли себе добыть или выменять. Жизнь в лагере без посуды означала голодную смерть, поэтому посуду меняли только на еду и одежду.

 

С отцом в этом лагере произошел такой случай: во время раздачи баланды одному надзирателю (из пленных) показалось, что отец встал в очередь за обедом второй раз и, не говоря ни слова, изо всех сил он ударил отца дубинкой по лицу и рассек ему висок, щеку и скулу. Отец упал без сознания, товарищи унесли его в барк, лагерный врач оказал ему помощь, а следующей ночью пропал тот самый надзиратель. Немцы его искали недолго, нашли случайно, утопленным в лагерном туалете, но, на удивление, виновных не искали.

 

Потом были лагеря на территории Польши, Германии и везде был унизительный, тяжелый, порой и бессмысленный труд, везде нужно было выживать голодая, страдая физически и нравственно. От безысходности с группой товарищей отец совершил побег из польского лагеря, но на свободе они все пробыли недолго: кого-то убили, кто-то был отправлен в концлагерь для уничтожения, а отец был жестоко избит, но оставлен жить.

 

Во всех лагерях сутки пленного делились на две неравные части: работа и сон. Сон 6-7 часов, остальное – работа с 20-30-минутными перерывами на еду. Какую же работу выполнял отец под прицелом автоматов? В Красной армии у него было две специальности: стрелок и ветеринар (видимо, из-за того что любой житель села автоматически, безо всякого образования, может лечить и курицу, и свинью, и лошадь). Так вот, он строил, пахал землю, ее же копал, как в ширину, длину, так и в глубину, чинил обувь и одежду, лечил домашний скот, убирал немецкий урожай, тушил пожары, ликвидировал наводнения, ломал скалы, валил лес и его же сажал, и все это ежедневно, без выходных, отпусков, часто с побоями, унижениями.

 

 

 

Последний немецкий лагерь, где находился отец, располагался во Франции, в небольшом городке на берегу Бискайского залива. Этот лагерь осенью 1944 года бы разгромлен авиацией союзников Советского Союза – его якобы приняли за стратегический объект фашистов. Много погибло пленных от союзнических бомб, остальные разбежались по городку, где их собрал американский десант и на военных кораблях вывез в США.

 

На восточном побережье США, в одном южном штате, в портовом городе, был организован лагерь для бывших советских пленных солдат временно, до окончания войны. Американцы – народ практичный и даром свой хлеб они есть не дадут. Поэтому американцы подлечили раненых и больных, подкормили истощенных (а истощены были все абсолютно) и уже через месяц им выдали спецодежду, котелки для еды и отправили работать в порт грузчиками.

 

Отец с большим удивлением описывал этот «американский» быт в русском обличии. Спецодежда: голубого цвета комбинезон, клетчатая рубашка, футболка, панама, рабочие перчатки и, наконец, мощные шнурованные высокие ботинки. Он говорил: «В таком наряде на свадьбу можно было идти!» Котелок был из 7 отделений для супа, гарнира, котлеты, фруктов, компота, специй, салата. Хлеб в упаковке, две банки пива в неделю: «Как в ресторане!» – говорил отец о трехразовом питании. А уж постель выше всяких похвал: кровать с панцирной сеткой, мягкий матрац, простыни цветные, такие же пододеяльники, наволочки и полотенца (даже для ног).

 

Это был рай для людей, низведенных до положения скота, питавшихся отбросами, спавших на соломе или голых досках в течение долгих лет плена.

 

Многое рассказывал отец о более чем полугодовом пребывании в Америке: о том, как он боролся с крупным негром и одолел его, как они подняли бунт из-за того, что их хотели оставить там навсегда, как встретили буйным русским ликованием Победу и как американцы говорили им о репрессиях в Союзе в отношении пленных. Много, эмоционально и живо говорил отец о своей трагической одиссее, как оказался на Родине виноватым в том, что попал в плен, а не застрелился. В Америке кончилась война для отца, но она еще долго не отпускала его на Родине, приходя к нему во сне, напоминая о себе ранами, кошмарными воспоминаниями и презрением отсидевшихся в тылу вояк к бедолаге-солдату, не сумевшему в суматохе кровавой драки пустить себе пулю в лоб!

 

Трагический военный путь отца не отмечен боевыми наградами. В 1941 году, в год великих поражений и жертв, награды раздавали скудно и то за великие воинские подвиги, в основном посмертно. Когда Красная армия окончательно оправилась от поражений и погнала супостатов вон с родной земли, то и награды посыпались золотым дождем на грудь и генералов, и рядовых. Только вот и в эти победные времена пленных не награждали, не за что было. До марта 1953 года, до смерти самого генералиссимуса, бывшие пленные боялись показываться на глаза властям и особенно орлам из НКВД.

 

Это потом, во времена Хрущевской оттепели, после разоблачения культа личности Сталина вспомнили и о многомиллионной жертвенной армии бывших военнопленных, признали их участниками Великой Отечественной войны и стали награждать их орденами и медалями, пусть хоть и юбилейными.

 

Отец также был награжден несколькими медалями к юбилейным датам Отечественной войны. Мудрым человеком оказался отец: не было у него ни малейшей обиды на власть за унижения его солдатского достоинства, за свой тяжелый труд, не отмеченный наградами, за то, что искалечили его в шахтах Дальнего Востока.

 

III. После войны

 

Отпраздновав Победу, наши ребята начали настойчиво напоминать американским представителям власти, что пора бы и честь знать; отправлятьcя домой, где их ждали семьи и разрушения, искалеченная страна, которой, ох, как нужны были их рабочие руки.

 

Американцы настойчиво предлагали всем остаться в их стране, пугая бывших пленных репрессиями, что оказалось горькой правдой, обещая им достойную жизнь и равные возможности, а также быстрое оформление гражданства. Остались единицы, в окружении знакомых отца таких не оказалось.

 

И вот в конце августа победного 1945 года, после долгих бюрократических манипуляций, проверок, уговоров остаться, посольства СССР и США договорились об отправке наших граждан на Родину.

 

Каждый день загружали людьми по одному пароходу, судно брало курс на Владивосток и наши мужчины покидали гостеприимную, но чужую для них Америку и с надеждой и нетерпением ожидали встречи с такой далекой и с такой желанной Родиной.

 

Пароход, на котором возвращался на Родину мой отец, добирался до Владивостока около месяца, и это был месяц ужасных для сухопутных людей осенних штормов, изнуряющей морской болезни, духоты в трюмах и холода на палубе.

 

В первой декаде октября пароход бросил якорь в порту Владивостока. Измученные люди целовали родную землю, плакали, обнимались и надеялись на скорую встречу с родными, близкими и дорогими местами.

 

Но не тут-то было: за «комфорт» и ничегонеделание в плену нужно было отрабатывать. Всех прибывших этим пароходом отправили недалеко: в небольшой город Артем на восстановление затопленных и разрушенных угольных шахт, оставшихся без работников за время войны. Бывшие пленные оказались снова в лагере за колючей проволокой; и что самое грустное – они находились там вместе с пленными японцами после разгрома Квантунской армии в августе-сентябре 1945 года. Парадокс судьбы: враги были вместе на территории одного лагеря, вместе выполняли одну и ту же работу, ели одну и ту же еду, правда, жили они в разных бараках. Но различия в содержании все-таки были: наших называли «товарищи», их в барках не охраняли, давали увольнительные в город с обязательным возвращением ночевать в лагерь.

 

В шахтах работали много: откачивали воду, убирали обвалившуюся породу, устанавливали крепь, тянули освещение, восстанавливали вентиляцию. О японцах отец отзывался очень хорошо: работящие, выносливые, терпеливые, никогда не вступавшие в конфликты с русскими. С некоторыми он подружился; делились сигаретами, едой, даже как-то умудрялись разговаривать – каждый на своем языке и выучив некоторые слова для общения на чужом.

 

В ноябре этого же года отец, работая на очистке штрека, получил тяжелейшую травму: сверху обрушился большой кусок породы (когда взвесили – оказалось 128 килограмм), когда он находился в согнутом положении, поднимая носилки с породой. Итог травмы ужасен: перелом позвоночника (слава Богу, без повреждения спинного мозга) и заворот кишок. Оперировали отца в этот же день, когда он находился в коме. Я видел шов на его животе: от грудины до паха неровный шов толщиной в палец, как будто его зашивал неумелый мужик, как одежду, через края. Более 9 месяцев отец лежал в больнице на голых досках топчана, чтобы срослись кости позвоночника. Ему нужно было выдержать практически полную неподвижность.

 

Выписали отца из больницы в начале ноября 1946 года. Перед войной при росте 165 см он весил 75 кг, был плотным и сильным мужчиной, а взвесившись на больничных весах, не поверил своим глазам – 46 кг.

 

Несколько дней оформлял необходимые документы и после этого отправился домой, предварительно написав письмо жене и сыну, которого давно не было в живых, что жив и скоро будет дома. Это «скоро» растянулось почти на месяц. Пассажирские поезда по однопутке ходили очень медленно, с длительными (более суток) стоянками. Видимо, не все удары судьбы получил отец: в условиях плохой видимости, в пургу, их поезд столкнулся со встречным товарняком. Паровоз и первые три вагона были полностью уничтожены встречным локомотивом, а 4-й вагон, где находился отец, загорелся и частично разрушился. Люди выпрыгивали в снег, на рельсы, на горящие обломки состава в 30-градусный мороз. Отец, еще в бинтах, в корсете, кое-как выбрался из горящего вагона, и у него разошелся шов на животе. На санитарном поезде раненные, обожженные, покалеченные люди, в том числе и мой папа, были отправлены в Москву в санитарных вагонах.

 

Подлечившись в Москве, уже в конце декабря 1946 года, отец стоял на пороге родного дома.

 

 

Я не буду говорить о том, как встретились мои родители, как воспринял отец смерть своего первенца, как мама привыкала к искалеченному, похожему на скелет человеку, как она выносила его из дома на руках, как ребенка, по нужде. Я не могу говорить об этом, я этого не видел, зато слышал эту страшную в своей обыденности историю, и у меня в горле надолго останавливался горький ком.

 

До смерти Сталина отец старался как можно реже быть в селе: летом работал сторожем на бахче, а зимой охранял в конюшнях лошадей. От вида человека в форме сотрудника НКВД его бросало в дрожь: несколько человек из нашего села, бывшие в плену, были арестованы и отправлены неизвестно куда, приходили и к нам домой, но отца или не было дома, или он прятался. Ток он ушел от почти неизбежных допросов, может быть, ареста, лагеря. Жизнь налаживалась, здоровье потихоньку возвращалось в искалеченное тело, лучи надежды согревали его замороженную душу. И вот в сентябре 1949 года появился я, Иван, теперь уже старший сын, а потом с интервалом в два года появились сестренки Катя, Вера и Танюша, а за ними наш младший брат Коля! Вот теперь мой батя рассчитался с войной, восполнил, насколько мог, выбитое фашистами поколение.

 

Он снова стал крепким сильным мужиком (мы не слышали, как он стонал ночью во сне от болей в спине), добрым и надежным папой. Я всю свою жизнь до конца буду благодарен за то, что он был у нас, такой отец, за любовь к труду, за доброту к людям, за светлую его душу, которую не замутила грязь, кровь, боль войны.

 

 

Помню, еще 8-летним пацаном просил отца, чтобы он научил меня косить траву, и он ставил меня перед собой, и мы вдвоем косили траву, радуясь моим успехам. Главное, чему научил нас отец, это не бояться никакой работы и трудностей, уважить любого человека и помнить, что самое дороге у человека – это его семья, его надежная гавань.

 

Хотя послевоенная жизнь понемногу налаживалась, но жили мы бедно, несмотря на старания родителей: ведь денег в колхозе очень долго не выдавали за работу, а расплачивались зерном, маслом, медом и другой колхозной продукцией. Отец был вынужден каждую зиму ездить в Тбилиси (там жил его двоюродный брат) на заработки: он был хорошим жестянщиком – делал тазы, ведра, крыл крыши железом, делал все это добротно и красиво. Заработанные деньги шли на детей (одежда и обувь горели на нас) и на хозяйственные нужды, которых было много, слишком много.

 

Приученные родителями к труду, мы все помогали дома, в огороде, а после окончания 4 класса работали в летние каникулы в колхозе: возили силос, зерно, ворошили и метали сено, собирали кукурузу, копали сахарную свеклу, собирали яблоки, арбузы, огурцы и помидоры. Этой работой мы гордились, мы зарабатывали деньги (очень немного) и на них мама покупала нам одежду, обувь и книги в школу. Помню, в 1960 году летом за один месяц я получил 16 рублей и 16 килограмм зерна.

 

Отец всю жизнь до конца любил нашу маму и очень уважал ее за то, что она дождалась его с войны. Не зная, что он жив.

 

 

Он очень гордился нами, своими детьми, хотя мы не занимали никаких постов и должностей. Он любил нас за то, что мы его кровинки, просто за то, что мы его дети!

 

Он уважал каждого из нас, мнение каждого он ценил и ставил наравне со своим.

 

Он ни разу никого не тронул даже пальцем, не говоря уже о ремне, хотя наша пятерка не отличалась дисциплиной и покладистостью.

 

Мальчишки тогда в основном играли «в войну», много рассказывали о своих отцах, об их подвигах, хвалились их наградами. Я часто приставал к отцу: «Папа, расскажи, как ты воевал, сколько убил немцев и какие награды у тебя есть?» Он отвечал на все мои приставания, что обо всем расскажет после того, как я отслужу в армии.

 

Как же все-таки он мудро поступил, что рассказал о своей судьбе, горькой и трагической судьбе, только после того, как я побывал в «шкуре» солдата, понюхал хоть и учебного, но пороха, стал после 2-летней службы мужчиной, имеющим нормальные ориентиры в жизни. Расскажи он обо всем до армии, я, может быть, и не понял бы его трагедию, может, у меня появилась бы какая-то обида на отца, что он не герой – не знаю… Но знаю, что он поступил в высшей степени мудро!

 

Почти две ночи он рассказывал мне, вернувшемуся из армии младшему сержанту, о своей жизни. И если о довоенной и послевоенной жизни он повествовал спокойно, с присущим ему юмором, то о годах, проведенных в плену, ему было говорить очень трудно, слезы блестели в его глазах. Сколько помнил он имен товарищей по несчастью, сколько случаев взаимовыручки из смертельной беды вспоминал он!

 

Удивительно было другое: о немцах он никогда не говорил с ненавистью, видимо, понимал, что они такое же пушечное мясо, как и наши русские солдаты, и что в нашем плену им тоже не очень сладко.

 

Одно отличало наших пленных от пленных других государств: если наши после немецких лагерей попадали часто в свои, то те пленные у себя на родине встречались как герои, со всеми воинскими почестями. Вот такое «небольшое отличие»!

 

В 60 лет отец вышел на пенсию, но продолжал работать. В конце 1978 года в лесу, вместе с другими односельчанами он заготавливал для лесхоза дрова (с оплатой за труд дровами) и там очень сильно поранил ногу топором. Приехав домой, он вместе с мамой пошел в больницу. Мама вышла за хлебом, оставив его в приемном покое, а когда вернулась, нашего папы уже не было. Это случилось 30 ноября 1978 года.

 

Хоронили мы его 2 декабря, приехали все дети из Ижевска, Днепропетровска, брат из армии. Была сухая, теплая погода. И только стали выносить его из дома, как пошел снег – все сильнее и сильнее, пока, наконец, не превратился в настоящую пургу, продолжавшуюся около двух суток.

 

Отец оставил после себя 5 детей, 9 внуков и пока 4 правнуков. Его внуки – инженеры и рабочие, есть внучка – кандидат технических наук, есть внук, который живет в Эквадоре. Все они прекрасные люди и специалисты, а самое главное – у каждого из них есть теплая и добрая душа, и в этом есть частица их деда – великого труженика и великого страдальца.

 

Я нахожусь близко к тому возрасту, когда мой любимый отец покинул эту жизнь на земле.

 

Я низко склоняю голову перед тобой, отец, и говорю:

 

Пусть будет мягкой постелью тебе наша земля.

 

Пусть вечно пребывает в раю твоя измученная душа.

 

Я любил тебя живого и люблю память о тебе.

 

Прощай, дорогой мой человек.

 

Твой сын Иван.