Портрет отца: Александр Митькин, учитель истории

Быстрыми штрихами изображает лицо человека художник на морской набережной или на пешеходной городской улочке, но привычные его руки, опытный глаз схватывают что-то такое важное, глубокое, скрытое в человеке. Вот и мы решили рисовать портреты отцов. А пока работает художник, поговорим с нашими героями об их отцах и собственном отцовстве, о детстве и детях. И в разговоре этом, может быть, проявятся очень личные, особенные для каждого переживания. А в целом эти портреты, мы надеемся, позволят нам лучше узнать мужчин современной России в контексте прошлого и будущего.

Родился в 1976 году в Москве. Окончил исторический факультет Московского областного педагогического университета им. Крупской (теперь МПУ). С 1999 года работает в школе, преподает историю и обществознание в 5-11 классах. Автор рабочих тетрадей по обществознанию для 5-9 классов. Женат. Сын Федор, 12 лет (2003 г.р.).

Александр Митькин, школьный учитель, воспитывает сына

О «родовой вотчине» и отцовском детстве

Дед после революции, когда начались коллективизация и строительство колхоза, сообразил и ушел из деревни. В 22-ом переселился в Москву. За школой, где я сейчас работаю, стояли бараки, и детство моего отца и его сестер, моих теток, прошло там – только в 56-ом дома построили и бараки расселили. Дед неподалеку работал постовым милиционером. Отец здесь же работал на заводе. Теперь я в школе тут преподаю. Такая «родовая вотчина» трех поколений в этом районе.

С отцом интересно было тут просто гулять. Он рассказывал: «Вот здесь у нас загончик стоял, здесь жили поросята. А здесь куры бегали». Отец очень много мне объяснял про государство, про управление: что происходит, какой правитель лучше, какой правитель хуже. Но самыми интересными были рассказы о его московском детстве, о том, как он жил.

Отец был слесарем 6 разряда. Работал всю жизнь на Первом московском заводе радиодеталей. Доработался до мастера. Классический пролетарий, но не такой, как изображался в журнале «Крокодил», или про которого можно было сказать «совок», а, что называется, рабочая интеллигенция. Он не пил, не курил, никогда не ругался матом. При том что у него в подчиненных было достаточно много и любителей выпить, и людей, которые вышли из тюрьмы. Но чтобы он повел себя грубо, агрессивно, пришел пьяный после работы – я такого не помню.

Об общении с отцом и простых радостях

Отец много работал, уставал и потому не столько мне времени уделял, как хотелось бы. Общение с ним приходилось в основном на выходные дни, в воскресенье мы куда-нибудь ходили: либо в парк погулять, либо в кино.

Я, честно говоря, больше всего любил, когда у моих родителей был отпуск, и мы его вместе проводили в деревне. Ходили за ягодами, на речку позагорать, в лес погулять. В отпуске бездельничаешь и все твое занятие – посвящать время друг другу, о мелочах каких-то говорить. Такие простые радости человеческого общения.

Еще прекрасно помню, что когда я маленький был, мы в настольные игры с ним играли. И он меня с детства приучил к аквариуму. Он показывал мне, как с ними обращаться. Подарил мне в детстве аквариум, причем, насколько я понимаю, он сам его склеил.

У меня отец очень рукастый. Поэтому, в принципе, если сейчас дома что-то развинтить, починить, потыкать паяльником – это я все могу и за все это берусь. Все трудовые навыки у меня от отца. В детстве мы с ним делали скворечники. Чаще всего, я делал, он потом переделывал, доводил до нормального состояния.

Еще, я помню, у нас были замечательные часы, и я как-то их разобрал, потом собрал, но половина деталей осталась. Когда отец пришел с работы, он это увидел, и мы вместе сели и пытались их собрать. Не помню, чтобы он ругал за эти часы, как-то у меня в памяти не осталось этого…

Меня вообще мало ругали. У меня брат на 5 лет старше, его родители ругали за двойки. А чтобы меня ругали и наказывали, что-то не помню. Наверное, даже не было такого. Может, это удел младшего ребенка в семье… И все-таки если что-то происходило негативное, что-то не нравилось родителям, этим мать занималась. Отец, наверное, был мягким… Но, я думаю, в этом мире достаточно жесткого, мягкость не помешает всем нам.

Об истории, педагогике и первых трех годах в школе

Класса с 8-го меня заинтересовала история. Это был конец 80-х годов: советская школа на излете, учителя – классические партработники, на уроках – манифест компартии и бесконечные конспекты. Было очень скучно. А тут приходит новый учитель – парень, закончивший после армии педагогический, не в сером костюме, а в джинсах и свитере и говорит нормальным человеческим языком, предлагает обсуждать вместе. Гораздо позже, будучи взрослым, я понял, что как учитель истории он был не очень хорош. Но он увлек.

Он на уроках не столько историей занимался, сколько пытался анализировать, что происходило в то время вокруг нас. А меня в прошлое занесло: мне больше всего интересны первая русская революция, Первая мировая война, начало ХХ века. Я диплом в институте писал на эту тему и потом занимался этим периодом. А в школе ты преподаешь все: от общинного строя до современности.

И каким бы ты отличником в институте ни был, какими бы методиками ты бы ни владел, когда ты попадаешь к живым детям – это совершенно другое. Что делать в классе, как делать, как расставлять акценты?

Заходишь в класс, где дети шумят – первая мысль повысить голос. Но, чем громче ты, тем меньше тебя дети слушают и тем они шумнее. Чтобы успокоить шумный класс, надо говорить шепотом. Можно поздороваться с десятью разными интонациями: сказать «здравствуйте» так, чтобы сразу поняли – будет веселый, фонтанирующий урок, или так, чтобы поняли – предстоит тяжелая работа. Но все это дети чувствуют только в том случае, если учитель умеет это передать.

Таких деталей очень, очень, очень много. И к третьему году накапливается достаточно опыта, и уже начинаешь работу в школе воспринимать не как тяжелую нагрузку, а даже получаешь от нее удовольствие. Я считаю, если проработал в школе больше трех лет, из школы уже не уйдешь.

Бывает чувство искренней гордости, вдохновение, когда, например, дети побеждают в олимпиаде, делают замечательный проект, достигают каких-то вершин или даже просто урок проходит интересно тебе самому. Бывает, конечно, и чувство полного бессилия, разочарования, когда думаешь, что делаешь никому ненужное, пытаешься что-то дать детям, а они не берут, пришел в кабинет и как будто слышишь, как горох от стен отскакивает. Я так думаю, что когда от детей слишком устаешь, надо из школы уходить. Усталость от детей – первый показатель, что либо в отпуск пора, либо вообще работу менять. Обычно к лету начинают они немножко утомлять. Но потом – отдохнешь, и снова интересно!

О новом и неизменном в школе

Спросить школьники могут абсолютно все что угодно. Обществознание такой предмет, в котором много философских вопросов: что такое личность, что такое мораль, порядочность, вера, что такое власть и так далее. Все время этих тем касаешься, мы их обсуждаем, и некоторые ребята подходят после урока поговорить.

Меняется одежда, появляются новые гаджеты, но все остальное остается неизменным: дети имеют не очень высокий социальный опыт и мало коммуникативных навыков. Мы не умели друг друга слушать, и они сейчас не умеют. И они также переживают, боятся, дружат. Палитра человеческих взаимоотношений остается, меняется только внешняя шелуха.

И 20 лет назад были слабые и сильные классы, отличники и двоечники, халявщики и работяги. А вот из нового – сейчас вместо памяти дырка от бублика. Я даже по себе стал замечать: в детстве я знал телефонные номера всех одноклассников, сейчас ни одного номера не помню.

Дети сейчас живут как бы вне времени и пространства. Они могут знать, кто такой Сталин и кто такой Гитлер – но когда они жили? Ну, вроде, жили в XX веке. Точные даты им не нужны, они это выбросили. Так же, как и географические точки. Фонвизинское «зачем мне географию знать, я извозчику скажу, он меня довезет» работает сейчас на 100 %. Я у одиннадцатиклассников пытался выяснить, куда впадает Волга, и убедился, что они этого не знают. Это для нас такая пошлая фраза «Волга впадает в Каспийское море», а сейчас оказывается, что это вовсе и не очевидно. Теперь не обязательно помнить, главное – знать, где посмотреть.

Но информации стало так много, что они ее не умеют анализировать. И перед учителем другие задачи появляются – научить хотя бы критическому анализу. Если по поводу информации из Интернета они хоть иногда проявляют сомнения, то по поводу написанного в каком-то учебнике или книжке они уже не сомневаются. И когда ты, например, ловишь автора учебника на нелогичности, глупости, опечатке и пытаешься детям объяснить, что и в учебнике могут быть ошибки, для них это – полное открытие.

О рождении сына, патологии и преодолении

Сын родился с проблемами со здоровьем. И вначале было ощущение отчаяния. У ребенка не было сосательного рефлекса, поэтому ему надо было молоко из пипеточки капать, а до полугода он просыпался ночью каждые 40 минут и начинал плакать от голода. Чтобы его кормить, нужны были два человека. Мы каждые 40 минут просыпались, жена сцеживала молоко, я брал шприц и шприцом кормил. Сын засыпал, а через полчаса – все снова. А утром надо было идти на работу. Надо было выполнять свои обязанности и все. Жизнь.

Когда сыну сделали первую операцию, выписали из больницы, я его осмотрел и думаю: «Начало-то положено». Потом он стал есть самостоятельно, и я понял: «Еще одна проблемка решена». Врачи сразу сказали, что, скорее всего, у него врожденная глухота. Прошло какое-то время, и оказалось, что это совсем не так. Бац, вторая проблема решилась.

Стали нас убеждать, что он говорить никогда не будет или что проблемы с речью будут серьезные, как минимум. Дети до года начинают говорить: «мама», «папа», какие-то такие звуки, а он не мог эти звуки произносить из-за особенностей физиологии, но он говорил непрерывно. Врачи утверждали, что это какое-то бессвязное бормотание. А я жене говорю: «Слушай, он просто рассуждает и говорит на своем языке, со своими звуками». С 2 лет где-то непрерывно с логопедом занимались и занимаемся. Перед этим летом еще одну операцию сделали. Если с ребенком заниматься, то, конечно, сразу и отдача чувствуется.

Меня вначале очень сильно поддержала одна мама на Интернет-форуме, посвященном таким детским патологиям. У нее девочке было в тот момент 12 лет. Она писала, что дочь учится в школе, нормально с детьми общается. И я подумал: «Ну, значит все преодолимо, все может быть, будущее есть, если не закрываться самому».

О рабочем графике и семейных традициях

К 8.30 на работу. Дальше до 14.30 или до 15.15 (в зависимости оттого, сколько уроков) ведешь уроки. После этого приходишь домой, ешь и проверяешь тетрадки, а потом готовишься к следующему дню – нельзя же придти к детям и говорить все, что тебе в голову взбредет. Бывает, сидишь до 11 вечера с перерывами на общение с семьей. Потому ложишься спать. И так каждый день.

А по субботам, раз в две недели, бонусы: какую-нибудь экскурсию организовать, в театр класс сводить. Плюс добавляется вечером съездить на какой-нибудь семинар, мероприятие…

Бывает, что по-настоящему пообщаться с семьей получается только в воскресенье, но у нас появилась хорошая традиция: выбираем какую-то хорошую книжку (сейчас, например, читаем сборник рассказов «Как я был самостоятельным» Юрия Сотника), вместе собираемся и я читаю. И у нас 15-20 минут каждый вечер все равно есть, чтобы поболтать. Я стараюсь, чтобы это происходило постоянно.

Идеальное воскресенье – это с утра куда-нибудь поехать погулять. Либо по городу, либо в какой-нибудь музей сходить, либо на какую-нибудь выставку. Последние два года у нас такая традиция: едем в «Детский университет» при Политехническом музее, где ученые читают детям лекции, сын идет слушать, а я читаю или делаю что-то по своей работе, а потом мы идем гулять и общаться.

Об игровой приставке и разговорах с сыном

Когда сын стал подрастать, я подумал: сейчас он пойдет в школу, там же все играют в компьютерные игры, очень много времени на это тратят, становятся игроманами, надо сделать «прививку», купить ему приставку, чтобы он сейчас до школы в нее наигрался, и чтоб в школе не чувствовал себя изгоем – у всех есть, а у него нет. Купил – он поиграл 2- 3 дня, сказал, что это чепуха, что это ему абсолютно неинтересно, и забросил, она стоит, никому не нужная, пылью покрытая. То же самое с компьютерными играми.

Он в Интернете ищет информацию, что-то такое про животных, про динозавров. Он очень сильно увлекается биологией, состоит там в сообществе любителей кроликов. Но в плане игр он совершенно индифферентен.

Раньше можно было поймать ребенка, который ночью читает книжку под одеялом с фонариком, а сейчас, откуда он берет информацию, трудно отследить. Может посмотреть по «Дискавери», может прочитать в Интернете, в книге, в учебнике. Сейчас информации столько, что ловить и ограничивать ее просто как-то даже не представляется возможным.

Я сам стараюсь, честно говоря, не выводить сына на разговор, он сам к этому приходит, он инициатор. Задает какую-то тему и начинает рассуждать, потом меня спрашивает: «А что ты по этому поводу думаешь?» Мы можем говорить об истории, о кино, о мультфильмах, о животных. Что ему приходит в голову, я готов выслушать, поддержать, высказать свою точку зрения. Ему недавно задали эссе написать по поводу Римской империи. И он стал мне рассказывать, что Древний Рим совершенно прогнившее государство, совершенно примитивное, где все интересы сводились только к хлебу и зрелищам. Я пытался ему объяснить, что на самом деле все чуть-чуть посложнее, что там были какие-то положительные моменты… А иногда задает такие темы, что удивляешься.

О воспитании, строгости и профдеформации

У нас строгость есть, а наказания нет. Я сторонник договариваться.

Один раз, я помню, вспылил очень сильно. Сидел, проверял контрольные, а сын был маленьким, вокруг все время бегал, бегал. Я его отгонял, потому что работы было много. Потом я пошел на кухню за чаем и, когда вернулся, увидел, что вся стопка раздербанена и он уже на этих контрольных что-то пытается рисовать. Я сильно рассердился, его схватил, посадил в кроватку и сказал: «Сиди здесь, не вылезай, чтобы носа из своей кроватки не высовывал». Он расплакался и сказал: «Ну, я этого никогда тебе не забуду». Ему было тогда года 3-4. Я подумал: «Господи, какие-то контрольные – и “я тебе это никогда не забуду”…» Поэтому, если ребенок что-то и делает не так, я пытаюсь ему как-то объяснить, договориться с ним.

Когда договариваешься, не должно быть сюсюканья, нужно поставить себя наравне с этим человеком, ни ниже, ни выше. Нельзя договариваться с ребенком и ставить в такие условия, которые ты не хотел бы, чтобы к тебе были применены. Задай себе вопрос: а ты хотел бы, чтобы с тобой так?

Сын учит немецкий язык. Ему задали домашнее задание, он его сделал из рук вон плохо и получил тройку. Я его должен отругать. Но я-то помню: сам я этот немецкий язык просто ненавидел, меня от него воротило в школе. И я лучше скажу: «Сын, вот ты тройку получил. Давай исправлять. Что тебе непонятно?» – и с ним вместе сяду заниматься. И он видит, что я трачу свое время, свои силы, что это не для формальности, а мне это важно. И когда он почувствует, что мне это важно, он это сделает.

С одной стороны, когда за своим ребенком наблюдаешь, лучше понимаешь тех детей, с которыми работаешь. А с другой, иногда мне жалко своего сына становится, что у него отец – учитель. Ловишь себя на мысли, что учишь ребенка не как отец сына, а как учитель ученика. Как-то мы сидели за столом, завтракали или обедали в воскресенье, сын что-то хотел сказать и руку поднял: а можно я скажу? Я смотрю на него и говорю: «Федь, нет же других детей, руку-то зачем поднимать?» А, видимо, сам стиль какой-то такой чувствуется. Мне кажется, так не должно быть, в семьях должны быть не учителя и ученики, а матери, отцы и дети.

В общении с сыном мне важно, чтобы он себя счастливым чувствовал, чтобы у него было ощущение счастья внутреннего. Ну и все, а больше ничего. Что еще человеку надо?

Подготовила Анна Ионычева.

Художник: Галина Веденичева.

Читайте также: